От автора

В истории самодержавия в период первой российской революции особое место принадлежит государственным преобразованиям 1905 г., кульминационным пунктом которых явился Манифест 17 октября. Затем последовали и другие произведенные сверху изменения в государственном строе страны — реформа Государственного совета, разработка и принятие новых Основных законов. Однако при всех разногласиях между историками и правоведами относительно оценки Манифеста 17 октября именно с этим государственным актом традиционно связывается в той или иной степени переход от самодержавной формы правления в России к конституционной монархии.

Правда, политическая история страны вплоть до крушения царизма в феврале—марте 1917 г. ознаменована его непрекращавшимися попытками свести к минимуму, ограничить и сузить все провозглашенные Манифестом уступки. Это не уменьшило, однако, того значения, которое придавали Манифесту 17 октября Николай II, порой горько сожалевший о том, что подписал его, С. Ю. Витте, напротив, с гордостью вспоминавший, что был его творцом, и другие современники.

Манифесту 17 октября предшествовали, впрочем, государственные акты, начиная с указа 12 декабря 1904 г., представлявшие собой неохотные, но неизбежные шаги царских властей в области государственных преобразований. Они делались под влиянием революционных событий навстречу требованиям и пожеланиям либеральной оппозиционной общественности и широких демократическтих кругов. Чем выше поднималась революционная волна, тем настоятельнее становились эти требования и неизбежнее уступки. Манифест 17 октября был из них наиболее далеко идущей. Но отход от самодержавного принципа, движение по пути, ведущему к созыву народного представительства и образованию объединенного правительства, составляли процесс, занявший весь 1905 г. и сопровождавшийся драматическими переживаниями самого царя и его ближайшего окружения.

Психологическая драма расставания с самодержавной властью — а на страницах этой книги сделана попытка ее представить — состояла из нескольких частей. Среди них важное место занимали шбытиях связанные с принятием закона о булыгинской думе, которую, как известно, созвать не удалось. Именно при выработке этого так и не осуществленного закона с наибольшей яркостью проявилось нежелание Николая II отказаться от самодержавных прерогатив. Несмотря на законосовещательные, а не законодательные права, которые предполагалось дать булыгинской думе, она была бы тем не менее первым выборным представительством населения. И хотя созыв, как

3

и роспуск представительства оставался (до самого крушения монархии, кстати сказать) в руках царя, и состав его в соответствии с булыгинским избирательным законом не должен был носить вызывающего по отношению к царской власти характера, само учреждение представительства ограничивало эту власть. А логика реформаторства, подталкиваемая нарастанием революции, вела дело дальше — оказывалась совсем не абсолютной грань между законосовещательными и законодательными правами представительства и приобретал все большую настоятельность вопрос о создании до того в сущности отсутствовавшего объединенного правительства, каким бы ужасным ни казалось сторонникам неограниченного самодержавия даже отдаленное подобие западного парламентаризма и кабинета министров европейского типа.

По этим причинам автор счел необходимым подробное изучение процесса государственных преобразований, начиная с конца 1904-го и на протяжении большей части 1905 г. как политического пути самодержавия к Манифесту 17 октября.

Исследование государственного реформаторства составляет важный предмет занятий научного коллектива, в составе которого автор работает, и он благодарит своих коллег не только за советы, но и за самую возможность постоянного научного общения с ними, а Б. Б. Дубенцова — еще и за сообщение некоторых материалов.

Касающиеся рассматриваемого здесь периода труды Г. Б. Гальперина, Ю. Б. Соловьева, Е. Д. Черменского, К. Ф. Шацилло, американских историков Э. Вернера и Т. Эммонса также помогли автору в его работе.

4