Состав представительства на земских соборах древней Руси

(Посвящается Б. Н. Чичерину)

Земские соборы древней Руси не особенно давно начали привлекать к себе внимание исследователей нашей государственной старины, но они не перестают служить для последних предметом усиленного внимания с тех нор, как было замечено и оценено их значение для понимания всего строя Московского государства. Ученому, которому посвящается настоящая статья, принадлежит едва ли не первое по времени цельное и превосходное изображение устройства, деятельности и значения земских соборов, основанное на изучении актов этого учреждения, какие были известны в то время1. После этого образцового опыта ряд других исследователей продолжал изучение земских соборов, оспаривал, поправлял или подтверждал взгляд на них, высказанный г. Чичериным, пересматривая те же самые акты. Мы разумеем здесь почтенные труды Беляева и Костомарова, гг. Сергеевича, Владимирского-Буданова, Загоскина, Платонова. В последнее время литература о земских соборах пополнилась ценными вкладами, разъяснившими с помощью новооткрытых документов, между прочим, действовавший в XVII в. порядок созыва и выбора земских представителей на собор2. Благодаря этим работам теперь можно составить себе довольно отчетливое представление о том, как и для чего созывались земские соборы, из каких элементов они составлялись, какие вопросы предлагались им на обсуждение и как эти вопросы обсуждались, как составлялся

277

соборный приговор, какое влияние оказывали соборы на законодательство и образ действий правительства и т. п. Сделаны были даже попытки оценить общее значение земских соборов в складе и ходе жизни Московского государства, взвесить их политический голос и указать их связь с тем направлением, в каком устанавливались и развивались внутренние политические отношения Московской Руси в XVI и XVII вв.

Впрочем, предмет нельзя считать исчерпанным: в нем остаются еще неясные пункты, иначе было бы меньше разногласия в суждениях о характере и значении земских соборов. В нашей литературе можно уловить два взгляда на земские соборы. Одни видят в них только вспомогательное орудие администрации, никогда не выступавшее деятельным и самостоятельным двигателем политической жизни, никогда не имевшее собственного направления и потому не оказавшее никакого влияния на ход управления и законодательства; отыграв свою кратковременную и малозначительную роль, земские соборы сами собою исчезли вследствие внутреннего ничтожества, чрезмерной слабости представительного начала в древней России. Другие расположены придавать им важное политическое значение как органу народной оппозиции: служа орудием непосредственного общения государя с землей, представляя интересы народа, соборы, собственно земские выборные, являвшиеся на соборах, противодействовали высшим классам, боярам и духовным властям, которые и уговорили царя Алексея Михайловича не созывать больше соборов; но прежде чем эти сторонние влияния успели вытеснить их из государственной жизни, земские соборы оказали значительное влияние на законодательство и правительство в оппозиционном противобоярском направлении.

Оба эти взгляда неудобны тем, что трудно решить, который из них верен и даже верен ли который-нибудь из них. Это не значит, что земским соборам приписываются свойства, которых они, может быть, вовсе не имели; но трудно признать верной и ту характеристику, которая составлена из черт нехарактерных, несущественных, хотя и действительных. Оба взгляда исходят из одной мысли, что для изображения истинного характера такого представительного учреждения, как земский собор, необходимо показать, в какой степени оно было послушно или оппозиционно. Но почему это необходимо? Правда, представительные учреждения Западной Европы, соответствовавшие нашим земским соборам, характеризуются преиму-

278

щественно с этой стороны, что совершенно понятно. Представительные собрания средневековой Западной Европы были вызваны к жизни политическою" борьбой и ею же воспитаны. Средневековое западноевропейское государство было сословною федерацией, союзом нескольких державных сословий, державшимся на таком же договоре, каким определяются взаимные отношения союзных государств. Народное представитеьство служило наиболее обычным средством установки и поддержания союзного modus vivendi в таком государстве. Здесь каждое свободное сословие должно было завоевывать или отстаивать свое место в государстве, и верховная власть принуждена была приноравливаться к изменчивому соотношению соперничавших политических сил: она то мирила их друг с другом, то поддерживала одни из них в борьбе с другими, то защищалась от их разрозненных либо совокупных нападений. При таких условиях представительные собрания получали тем большее политическое значение, чем чаще и откровеннее сословные представители показывали на них зубы друг другу или правительству. Потому прочность политических гарантий, точная определенность конституционных догматов и обрядов как цель и неутолимая политическая притязательность, строгая, неуступчивая оппозиционная дисциплина как средство являются наиболее характерными чертами западноевропейского представительства.

Очевидно, допытываясь в древнерусских земских соборах таких же боевых качеств, мы становимся на точку зрения, указанную не самими соборами, а заимствованную со стороны, у исследователей западноевропейского представительства, поставленных на такую точку характером всей политической организации, в состав которой входили западноевропейские представительные собрания. Легко понять, что при другом складе политических отношений и представительные собрания получали другое значение, усвояли иной характер, потому что при различных сочетаниях политических сил неодинаковы и потребности, удовлетворить которым призывается народное представительство, неодинаково и его назначение. Сообразно с этим должна изменяться и точка зрения наблюдателя: нельзя искать одинаковых свойств в учреждениях, вызванных различными потребностями и имевших неодинаковое назначение. Но как угадать эти потребности и это назначение? В этом вопросе скрыт ключ к разгадке исторического значения и характера известного представительного учреждения; в нем же и вся трудность этой разгадки.

279

В древней Руси было очень мало публицистов, людей, которые старались уяснить себе и растолковать другим смысл действовавших при них учреждений. Лишенный таких живых указаний, исследователь, изучающий древнерусские учреждения, испытывает неловкость, похожую на ту, какая чувствуется среди старинных, давно покинутых зданий. Все здесь говорит о каком-то исчезнувшем складе жизни, о потребностях и привычках, не похожих на те, какие знакомы наблюдателю; но он уже не находит живых следов этого житейского порядка; среди опустелых построек не уцелело даже достаточно сора, по которому можно было бы догадываться, как жили и о чем думали люди, некогда двигавшиеся среди этих немых стен. Приходится вглядываться в расположение всего здания и в конструкцию его отдельных частей, чтобы угадать их назначение. Именно важнейшие государственные учреждения древней Руси, к которым бесспорно можно причислить земские соборы, и заставляют исследователя с особенною силой испытывать это затруднение. В них вообще нелегко уловить побуждения, вызвавшие их к жизни, и действие, какое они производили на общество и государственный порядок, уловить то, что можно назвать историческою идеей учреждения, а в этой идее все, чем переставшее действовать учреждение может возбуждать научный исторический интерес. Погибшее учреждение не воскреснет, как не загорится вновь угасшая индивидуальная жизнь; но его идея, как живучее семя, притаится где-нибудь в складках общественной жизни и, постепенно перерождаясь, пустит от себя росток в каком-нибудь понятии или привычке, о которых при поверхностном взгляде трудно и подумать, что они имеют историческое родство с учреждением, когда-то действовавшим. Кажется, это затруднение более всего и вынуждало исследователей изучать древнерусские земские соборы сравнительно с западноевропейскими представительными собраниями, чтобы аналогией восполнить недостаток прямых туземных и современных указаний.

Действительно, сравнивая наши земские соборы с представительными учреждениями Западной Европы, давно заметили в первых резкие и важные особенности. На Земских соборах не бывало и помину о политических Правах, еще менее допускалось их вмешательство в государственное управление; характер их всегда оставался чисто совещательным; созывались они, когда находило то нужным правительство; на них не видим ни инструкций, данных представителям от избирателей, ни обширного

280

изложения общественных нужд, ни той законодательной деятельности, которою отличались западные представительные собрания; на соборах не встречаем общих прений: часто из соборных совещаний даже не выходило никакого постановления, а подавались только отдельные мнения выборных но заданным правительством вопросам. Вообще земские соборы являются крайне скудными и бесцветными даже в сравнении с французскими генеральными штатами, которые из западноевропейских представительных учреждений имели наименьшую силу1.

Таким образом, оказывается, что наиболее характерные особенности земских соборов все суть их крупные недостатки. Можно было бы ничего не иметь против таких отрицательных выводов аналогии, если бы они не производили впечатления, очень неблагоприятного для успешного изучения предмета. В развитии нашего исторического самосознания не раз повторялось одно прискорбное недоразумение. Какое-либо крупное явление отечественной истории, первоначально возбуждавшее в нас живейшее любопытство, тотчас теряло интерес в наших глазах, как скоро в нем не оказывалось свойств однородного с ним или соответствовавшего ему явления западноевропейского. Здесь можно не напоминать о тех неурядицах общественного сознания, которые породили такое своенравное мышление. Происходило ли это от слабости воображения, привыкшего представлять важные явления только в известных, затверженных образах, или от уныния при мысли, что на суде истории отечественное прошлое не выдержит состязательного испытания с прошлым Западной Европы, об этом могут быть разные мнения. Во всяком случае бесспорно то, что аналогия нередко вносила в наше отношение к изучаемым явлениям отечественной истории разочарование, которым ослаблялась энергия изучения. Такой оборот исторической любознательности испытал и вопрос о земских соборах. От значительного количества основательных исследований в общем обороте наших исторических сведений много ли отложилось ясных представлений о древнерусских земских соборах, много ли уцелело даже простого любопытства к этому учреждению, прежде так живо возбуждавшему нашу историческую любознательность? Мы никого не хотим обидеть, сказав, что не много, и именно потому, что отрицательные выводы аналогии врезались в общественном сознании прежде и глубже других, ослабляя охоту знать о соборах что-нибудь больше. В этом отношении земские соборы разделили участь явлений.

281

которые, не оправдав преувеличенных ожиданий, потом не удостаиваются и заслуживаемого внимания. Отражение этого поворота можно найти и в нашей исторической литературе. Покойного Костомарова трудно упрекнуть в недостатке внимательности к историческим явлениям, в которых можно заметить участие общества. Кто статья о земских соборах была написана после значительного ряда исследований, в которых вопрос о соборах поставлен был вполне серьезно и разъяснено много подробностей в их устройстве и деятельности. Однако автор статьи счел возможным связать сознание первого земского собора вопреки указанию источника непосредственно с московским бунтом 1547 г. и выставить причиной этой меры трусость царя Ивана, испуганного народным мятежом, даже утверждать, повторяя давнюю обмолвку К. Аксакова, что этот собор происходил на Красной площади, а не в царских палатах. На вопрос, как возникли  земские соборы, автор отвечает, что прежде существовали веча, народные собрания по землям, но теперь, когда Москва подчинила себе такие широкие пространства русских земель, немыслимо было уже сходиться на общий совет людям за 300 или 500 верст, и отсюда неизбежно вытекало, «что если призывать на совет Русского государства людей, то надобно в областях выбирать нескольких и отправлять в столицу в качестве послов или представителей своей области». Значит, земское представительство, которое и по идее, и по организации надобно причислить к самым сложным политическим явлениям и до которого народы, и то не все, дорабатывались с большим трудом, путем усиленной внутренней борьбы, у нас возникло само собою из неудобства географических расстояний, было делом почтового соображения. Поясняя или поправляя свою догадку, автор в конце статьи замечает, что к мысли созывать соборы пришли, кажется, «главным образом но причине всеобщей малограмотности в оное время»; если бы в XVII в. издавались у нас журналы и газеты, не нужно было бы созывать земских соборов, т. е. последние были для правительства средством узнавать мнения и настроение общества4. Такие суждения возможны только со стороны писателя, который видит в соборах вспомогательное правительственное орудие очень невысокой степени и случайного происхождения и в своих читателях предполагает доверие и сочувствие такому взгляду. Автор сам вскрывает точку зрения, на которой составился его взгляд на древнерусские земские соборы: он также определяет их сравнительно с западноевропейскими пред-

282

ставительными собраниями и определяет чисто отрицательными чертами, не считая возможным видеть в соборах что-нибудь похожее на эти собрания.

Нельзя упрекать исследователей за впечатление, какое производят отрицательные выводы их сравнительного изучения земских соборов, если только они сами не поддаются этому впечатлению и их выводы основательны, а такими надобно признать их если не во всех подробностях, то в основных чертах. Но благодаря заимствованной точке зрения эти выводы страдают недоконченностью, и с этой стороны их можно признать невольной причиной того разочарования, которое, ослабляя интерес к земским соборам, мешает их историческому изучению. В самом деле, полная характеристика явления не может состоять из одних отрицаний; не отвергая последних, насколько они доказаны, надобно поискать другой точки зрения, с которой были бы видны положительные свойства рассматриваемого предмета. Таким образом, предстоит не перерешать вопроса, а только продолжить его решение. Чтобы найти эту другую точку зрения, можно отправиться прямо от наблюдений, сделанных на прежней.

Общим источником недостатков древнерусского соборного представительства, открывающихся при сравнении его с западноевропейским, признана «чрезмерная слабость представительного начала в Русском государстве»5. Итак, ясно, чего не следует искать в земских соборах—ничего, что возможно только при сильном развитии представительного начала. Что такое представительное начало? Несмотря на простоту термина, это довольно сложное политическое явление. В состав его входят как основные элементы способность и потребность всего общества или только некоторых его классов принять деятельное участие принять деятельное участие в управлении и законодательстве. Но эти элементы в свою очередь питаются двумя условиями: важностью и солидарностью общественных интересов. Необходимо в обществе присутствие и сознание интересов настолько крупных, чтобы для ограждения их в обществе чувствовалась настойчивая потребность принять участие в управлении или чтобы правительство находило полезным призвать общество к такому участию. Притом разные классы общества должны настолько сознавать и признавать эти интересы, настолько чувствовать себя солидарными в них, чтобы не только желать, но и уметь принять совместное и дружное участие в управлении, не превращая представительства в арену гражданской усобицы и не становясь вместо опоры порядка новым источником анархии. Если

283

представительное начало было крайне слабо в Московском государстве XVI в., это значит, что не существовало ни таких крупных интересов, которые возбуждали бы в обществе достаточно настойчивые политические притязания, ни такой солидарности между отдельными классами, которая побуждала бы правительство делать уступки этим притязаниям. Однако при маловажности и раздробленности общественных интересов — следовательно, при недостатке способности и потребности в обществе деятельно участвовать в управлении — попытка Грозного повторяется, и повторяется более столетия: соборное представительство входит в правительственный обычай, хотя не утвержденный и не регулированный законом, общество начинает понимать его пользу и, давая ответы на поставленные правительством вопросы, само обращается чрез своих выборных с ходатайствами и запросами к правительству, не теряя покорного тона, не допуская оппозиционных замашек. В XVII в. встречаем даже у рядовых людей московского общества признаки довольно отчетливого взгляда на компетенцию земского представительства и на его место в государственном управлении6. С другой стороны, в истории представительства причины и следствия не везде идут в одном неизменном порядке. Практика представительства питается силой представительного начала как своего источника, но может и сама воспитывать это начало, возникнув из другого источника. Если на Западе общественные классы чувство-', вали потребность в представительстве для борьбы друг с другом или с правительством, то в других странах само правительство могло чувствовать потребность в представительных учреждениях, чтобы мирить общественные классы и возбуждать их к дружной деятельности. Апатичное общество, разбитое на мелкие, бессильные элементы, открывая широкий простор развитию сильной власти, вместе с тем создает ей много неудобств, затрудняя установку государственного порядка, без которого невозможна прочная власть. Тот же ученый, который наиболее резко выставил недостатки древнерусского земского представительства сравнительно с западноевропейским, ярко изобразил такое состояние древнерусского общества в эпоху возникновения земских соборов и метко указал условия, побуждавшие московское правительство обращаться к содействию разрозненных общественных сил и вызвать к жизни соборное представительство7. При таких условиях из земских соборов должен был выработаться особый тип народного представительства, отличный от

284

западных представительных собраний. На соборе, разумеется, трудно было встретить сословных представителей, вооруженных оппозиционною дисциплиной, чувствовавших за собой крепко сплоченные, непривычные к уступкам корпорации, готовые поддерживать своих уполномоченных во имя важных интересов, защита которых им доверена. Подобные особенности политического быта могли быть воспитаны в древнерусском обществе разве только продолжительною и непрерывною практикой соборного представительства. Таким образом, явления, бывшие на Западе причинами успехов представительства, у нас могли быть лишь следствиями его успешной деятельности. Очевидно, соборное представительство выросло из политической почвы, мало похожей на ту, какая растила западные представительные собрания; но связь древнерусских земских соборов с вырастившей их почвой, с туземными учреждениями представляется недостаточно ясно. Причина этого заключается в одном пробеле, какой остается в изучении соборного устройства: недостаточно уяснен состав представительства на земских соборах. Изображая устройство земского собора, исследователи сосредоточивают свое внимание на его деятельности и на обстановке, в какой он действовал; касаясь состава собора, с'ни обыкновенно останавливаются прямо на том моменте, когда земские выборные занимали свои места в палате соборных заседаний, причем ограничиваются чисто статистическими наблюдениями, пересчитывают, сколько явилось на собор бояр и духовных лиц, сколько выборных от других классов. Изредка излагаются некоторые подробности избирательной процедуры, но очень мало говорят или совсем умалчивают о составе избирательных обществ и об отношении их к своим представителям. Какие общественные миры посылали на соборы этих представителей - когда возникли и как, бы пи устроены эти миры, кого и почему выбирали они своими представителями - потому ли, что в минуту выбора избранные пользовались наибольшим личным доверием избирателей, или по каким-либо иным, менее капризным причинам, какую ответственность и какие ожидания возлагали избиратели на своих выборных,— все эти вопросы далеко нельзя признать разрешенными. Благодаря тому в устройстве соборного представительства остается много подробностей, возбуждающих недоумение. Укажем для примера на одну из них. В XVII в. призывали на собор представителей от дворян и детей боярских каждого уезда и от тяглых посадских людей каждого уездного города. Это

285

заставило признать уезд избирательным округом при выборе соборных представителей провинциального населения. Но составляли ли тогда дворяне и дети боярские каждого уезда одну цельную корпорацию? Почему от дворянства каждого уезда являлось на собор обыкновенно по два депутата, а от уездных городов — по одному и почему от дворянства Рязанского уезда встречаем на соборах 4 или 8 представителей, когда другие уезды посылали по 2 депутата? Признание уезда избирательным округом не дает ответа на эти вопросы. Связь соборного представительства с устройством древнерусских земских миров и общественных классов — вот та другая точка зрения, с которой, может быть, видны будут особенности земских соборов, остающиеся незаметными при сопоставлении их с западными представительными собраниями. Рассматриваемые без этой связи, сами соборы представляются политическою неожиданностью и даже политическим излишеством: не отдаешь себе отчета в том, кому и для чего надобились эти соборы, зачем их редкими и суетливыми созывами прерывалось спокойное и ровное течение боярского законодательства и приказной администрации, соответствовали ли начала соборного представительства общим основаниям действовавшего государственного порядка,— одним словом, были ли земские соборы нормальным завершением земского строя или только временною пристройкой в исключительных случаях.

С указанным сейчас пробелом в изучении земских соборов связан вопрос, касающийся, так сказать, перспективы в истории соборного представительства, имело ли это учреждение какое-либо развитие, исторический рост или оно замерло таким же, каким родилось, оставшись политическим недоростком? В исследованиях о земских соборах трудно найти отчетливый ответ на этот вопрос. Замечали, что не все соборы были похожи друг на друга по своему социальному составу и политическому значению: одни представляли преимущественно столицу, другие отличались более широким земским составом; одни имели более решительный голос, чем другие. Но были ли это случайные колебания, отступления от нормы, вынужденные обстоятельствами, или этими колебаниями обозначались успехи последовательной выработки соборной организации? В исследованиях можно заметить наклонность различать соборы по политическим категориям, а не но историческим моментам; соборы делят на избирательные и совещательные, на полные и неполные; находят возможным признать даже фиктивные соборы. Но если не

286

изменяет нам намять, не видят существенного различия в складе и характере представительства между соборами XVI и XVII вв. Таким образом, прилагая к земским соборам довольно сложную, даже несколько изысканную политическую классификацию, отказывают им в историческом движении. В этом отношении все соборы с первого до последнего рассматриваются под одинаковым углом зрения и если не все освещаются одинаковым светом, то опенки объясняются внешними обстоятельствами, при которых созывались отдельные соборы, а не внутренним ростом соборного представительства; эти оттенки набрасывались обстановкой, а не постановкой учреждения. Проверяя такой взгляд, можно спросить, всегда ли одни и те же земские миры посылали на соборы своих представителей и с одинаковыми представительными полномочиями или сфера представительства и состав представительных собраний изменялись в разное время, изменяя и характер самого представителя? Все это разъяснится, как скоро восстановлена будет связь соборного представительства с учреждениями, среди которых действовали соборы. Если эти соборы имели свою историю, фазы их развития прежде и заметнее всего должны были отразиться на составе соборного представительства и характере выборных как представителей, т. е. на их отношении к избиравшим их мирам и на источнике и свойствах полномочий, какие они получали от этих миров.

Изучая соборное представительство с этой стороны, в связи с туземными учреждениями, исследователь неминуемо встретится с вопросом о происхождении земских соборов: почему они появляются именно с половины XVI в. и появляются как-то вдруг и неожиданно, по-, видимому, без всякой подготовки, без политических преданий и привычек? Если они не были случайною механическою накладкой на существовавший правительственный и общественный строй, в этом строе около того времени должны были произойти перемены, вызвавшие потребность в земском представительстве. Здесь прежде всего любопытно зарождение самой мысли о земском представительстве: как возникла в московском обществе того времени такая сложная политическая идея, из каких понятий сложилась она при своем возникновении и откуда взялись эти понятия, незаметные прежде?

Были сделаны попытки объяснить побуждения, вызвавшие первый земский собор 1550 г. По мнению одних, этот собор был созван царем для борьбы с боярами, против которых Грозный искал опоры в народе8. Это

287

мнение не поддерживается историческими свидетельствами. Напротив, именно в 1550 г. царь всего менее мог ;думать о борьбе с боярством. К тому времени при посредничестве митрополитов Макария и Сильвестра он сблизился с лучшими людьми из боярства и составил из них круг советников и сотрудников, которые помогали ему в его смелых внешних и внутренних предприятиях. Чувствуя это затруднение, другие исследователи поправляют догадку, прибавляя, что первый земский собор дал царю твердую почву для будущей борьбы с боярством9. Но когда настала эта ожиданная борьба, царь не искал опоры в твердой почве земского собора, а создал для этого новое учреждение совершенно противоземского характера — опричнину. Все, что известно о целях первого земского собора от самого верховного виновника и руководителя его, также не поддерживает догадки о боевых демократических побуждениях, будто бы его вызвавших. В речи на Красной площади, которою публично, в присутствии собравшегося народа, по-видимому, открыты были заседания этого собора, царь призывал толпившихся перед ним «людей божиих» не к борьбе с боярами, а ко взаимному прощению и примирению, молил их «оставить друг другу вражды и тяготы свои» и обращался к митрополиту с мольбой помочь ему в этом деле общего земского примирения. Смысл этого воззвания объясняется другою речью царя, прочитанной в следующем году на церковном Стоглавом соборе. Можно с полною уверенностью думать, что царь разумел предложение, сделанное им на земском соборе 1550 г., когда в речи своей напоминал отцам Стоглавого собора, что в предыдущее лето, он приказал своим боярам, приказным людям и кормленщикам «помиритися на срок» во всех прежних делах со всеми христианами своего царства. Все это может показаться идиллией и в таком кажущемся идиллическом смысле повторялось иными повествователями. Трудно только представить себе, каким порядком и в какой форме могло совершиться предписанное царем примирение, и притом срочное примирение, целых классов общества друг с другом. Но не следует забывать, что речи царя на обоих соборах — ораторские произведения, в которых под торжественными метафорическими оборотами надобно искать простых, действительных явлений, имевших свой простой, будничный язык. Переводя ораторские выражения царя на этот простой деловой язык тогдашнего управления, открываем очень любопытный и малозаметный в других памятниках того времени факт,

288

которым сопровождался первый земский собор и которым ярко освещаются некоторые побуждения, вызвавшие этот первый опыт земского представительства в Московском государстве. Известно, что для сдержки злоупотреблений областных управителей, наместников и волостелей управляемым ими обществам предоставлялось право жаловаться на них высшей власти в Москве. Еще задолго до первого земского собора московское законодательство старалось установить порядок принесения и разбора таких жалоб, назначая для того известные сроки. В Судебнике 1550 г. царь Иван подтвердил важнейшие постановления своих предшественников по этому предмету. Тяжбы, возникавшие в силу этого права, принадлежали к наиболее характерным явлениям древнерусской жизни; то были не политические процессы демократии с аристократией, а простые гражданские тяжбы о переборах в кормах и пошлинах, т. е. в прямых и косвенных налогах, взимавшихся в пользу управителей, о проторях и убытках, какие терпели обыватели от административных и судебных действий кормленщика, казавшихся им неправильными. Эти иски велись или отдельными лицами, или целыми обществами через старост и мирских ходоков с обычными приемами тогдашнего искового процесса, с приставными памятями, свидетельскими показаниями, крестоцелованиями и т. д. Время малолетства Грозного было, по-видимому, особенно обильно такими тяжбами, длившимися иногда многие годы, и московские приказы были завалены ими. Эти тяжбы и имел в виду царь, приказав на соборе 1550 г. всем служилым людям, против которых они были направлены, помириться с своими истцами «на срок»; велено было покончить все накопившиеся против областной администрации иски, и покончить не обычным исковым, формальным, а мировым порядком, полюбовно. Срок для этой судебно-административной ликвидации назначен был довольно короткий, вероятно годовой, потому что в 1551 т. царь мог уже сообщить отцам церковного собора, что бояре, приказные люди и кормленщики во всяких делах помирились со всеми землями в назначенный срок. Жалобы земских миров обращались не против бояр как общественного класса, а против должностных лиц областного управления, большинство которых принадлежало к другим слоям военно-служилого сословия, помещавшимся в общественном складе государства ниже боярства, а на соборе 1550 г., если о его составе можно судить по составу дальнейших соборов XVI в., решительное большинство выборных принадлежало к тем же не бояр-

289

ским слоям служилого сословия. В ком же и против кого мог царь найти опору на соборе с таким составом? Царь, говорят, созвал земский собор, чтобы найти в народе опору против бояр, говоря проще, чтобы возбудить народ против бояр, а на соборе предложил боярам и другим кормленщикам помириться с народом; средством возбуждения народа против бояр должно было служить собрание, на котором, надобно думать, было очень мало представителей народа и огромное большинство которого состояло из служилых людей, вполне солидарных в вопросе о кормленщиках с боярами. Эти несообразности приводят к тому заключению, что на первом земском соборе шло пело не о возбуждении социально-политической борьбы, а об устранении одного судебно-административного затруднения, и молодой царь выступил на нем не демократическим агитатором, а просто умным и добросовестным правителем. Легко догадаться, что и мысль о боевом противобоярском происхождении собора 1550 г. навеяна явлениями из истории западных представительных собраний. Наконец, если бы первый земский собор имел враждебное боярству происхождение, следовало бы ожидать и со стороны этого влиятельного тогда класса враждебного отношения к земским соборам. Напротив, в самых горячих поборниках боярских интересов второй половины XVI в. это учреждение встречало не только признание, но и полное одобрение. Князь Курбский, который хорошо помнил собор 1550 г., когда писал направленную против Грозного историю этого царя, не только не упрекает его за этот собор в своем произведении, не только не видит ничего вредного в земском представительстве, но даже прямо настаивает на необходимости для царя искать доброго и полезного совета не у одних советников-бояр, но и у «всенародных человек», а составляя свой памфлет, автор знал, что всенародные человеки уже дважды собирались в Москве по зову царя, чтобы дать ему добрый и полезный совет. Современник князя Курбского, другой публицист, автор Валаамской беседы о монастырском землевладении — памфлета, горячо отстаивавшего правительственное и землевладельческое значение боярства, даже предлагает сделать земский собор ежегодным и всесословным представительным собранием, которое помогало бы правительству в надзоре за областною администрацией, доводя до сведения царя о действиях областных управителей и вообще «о всяком деле мира». Не будет лишним отметить еще одну особенность, какою отличается рассматриваемая причина созыва

290

первого собора, состоявшая будто бы в потребности царя найти народную опору против бояр: эга причина долго существовала, не производя своего действия, и долго действовала, перестав существовать. Столкновения московского государя с боярством становятся заметны с конца XV в. и до половины следующего столетия не пробуждали в московских государях потребности призвать к себе на помощь земское представительство. При царях Михаиле и Алексее таких столкновений, которые сколько-нибудь заслуживали бы названия борьбы, совсем незаметно, и, однако ж, оба эти царя продолжают созывать земские соборы; первый из них созывал их даже чаще, чем кто-либо из его предшественников и преемников.

Другие исследователи указывают другие причины созыва первого земского собора, эти причины повторяют иногда как подкрепление своей догадки и сторонники противобоярского происхождения этого собора. То были: возникшая с объединением Руси Москвой потребность в общем органе для всей Русской земли, при помощи которого она могла бы заявлять о своих нуждах и желаниях перед образовавшеюся общею верховною властью, необходимость дать общее направление интересам и стремлениям отдельных земщин Московского государства, чтобы могло выработаться сознание целостной общерусской земщины, необходимость для царя вступить в союз с землею, отстранив бояр с нуги, который вел к единению царя и земли, ясно понятая царем необходимость непосредственного общения своего с народом, чтобы иметь в нем твердую опору в правительственной деятельности, и т. н.'° Нельзя не признать того удобства этих соображений, что они касаются происхождения соборного представительства вообще, а не первого только собора; трудно объяснить происхождение первого собора отдельно от дальнейших, особенно когда для суждении о первом соборе так мало данных. Но эти соображения страдают туманностью и как отвлеченные формулы, подобно соборным речам царя Ивана, должны быть переложены на простой конкретный язык московского государственного порядка XVI в., чтобы стать понятыми. Притом и эти соображения не решают всей задачи, не дают достаточно прямого ответа на вопрос о том, как возникло соборное представительство в Московском государстве. Положим, могло государство чувствовать потребность в общем органе для заявления нужд и желаний земли, мог и государь понять необходимость непосредственного общения своего с народом, но остается неяс-

291

ным, как и почему таким органом и средством такого общения явился земский собор, учреждение еще небывалое на Руси, и явился именно с таким, а не иным составом и характером. Сказать, что земский собор был созван вследствие понятой царем необходимости общения с народом,— значит указать только первое смутное побуждение, завязку мысли о земском соборе, но чтобы исторически объяснить его происхождение, надобно показать, как эта мысль развилась в целую систему представительства, как сложился самый план учреждения. Представительное собрание нельзя проектировать отвлеченно, как математическое построение или канцелярию, штат и регламент которой зависят от соображений и потребностей учредителя. Как бы ни зародилась в уме царя Ивана мысль о земском соборе, он мог строить его только из наличных политических материалов, и, если он обладал политическим глазомером, он не мог не сообразовать своих целей и побуждений со складом управляемого им общества и взаимными отношениями разных его классов. Значит, дело не столько в том, что думал или чего желал царь, созывая первый земский собор, сколько в том, как сложились самые формы, усвоенные земскими соборами XVI в., какую связь имели их состав и вся организация с правительственным и общественным складом государства. Так и вопрос о происхождении земских соборов ставит нас на ту же точку зрения, которая сама собою представилась нам при мысли о способе полнее определить характер и значение соборного представительства: она покажет, как и в каком виде могло возникнуть это представительство из всей системы государственных учреждений XVI в.

Сказанным объясняется задача настоящего очерка. Он предпринят с мыслью, что нет нужды в общем пересмотре вопроса о древнерусских земских соборах. Наша историография достигла многих прочных выводов в изучении судьбы и характера этого учреждения. Достаточно выверен политический вес земских соборов сравнительно с западными представительными учреждениями, рассказана история их деятельности и отчасти разъяснено их значение в истории русского законодательства. Доказано, что наши земские соборы никогда не пользовались такими политическими обеспечениями, какими на Западе поддерживалось постоянное и деятельное участие представительных учреждений в законодательстве и управлении; ни закон, ни правительственная практика не давали таких обеспечений земскому представительству в Московском государстве. В этом отношении земские соборы далеко

292

отставали даже от Боярской думы московских государей: ей сообщал известную политическую прочность не только вековой обычай, но и закон, прямо выраженный в Судебнике 1550 г., по одной статье которого новые законы издаются «с государева доклада и со всех бояр приговора». Простое хронологическое сопоставление первого и последнего собора отнимает возможность оспаривать, что земские соборы вызывались потребностями, не имевшими продолжительного действия: соборы не созывались до 1550 г. и перестали собираться полтораста лет спустя. Отсюда же можно заключить, что эти временные потребности не были и настолько настойчивы, чтобы самое соборное представительство сделать политическою потребностью, ввести его в состав устойчивого обычая, способного держаться самим собою, без поддержки первоначальных условий, его создавших. Земские соборы созывались вообще довольно редко, не были постоянно напряженной пружиной государственного механизма и потому их деятельность не проходит ровной и непрерывной нитью в ткани московского законодательства, какою проходила деятельность Боярской думы. После полутора--, векового прерывистого существования земские соборы) прекратились, не оказав заметного действия на дальнейший рос г правительственных учреждений; видеть в кодификационных комиссиях XVIII в., даже в самой шумной и нарядной из них, в комиссии 1767 г., прямое продолжение земских соборов, слышать в них отзвук замиравшего соборного предания едва ли не значит преувеличивать некоторые наружные признаки сходства в учреждениях, построенных на совершенно различных началах и вызванных совсем не одинаковыми побуждениями. Сказанное сейчас о земских соборах неоднократно доказывалось и если не всеми охотно признается за доказанное, то довольно редко оспаривается. Обстоятельно исследованы и многие подробности устройства соборов, особенно соборного делопроизводства, но здесь именно и остаются еще заметные пробелы. Выше отмечены те из пробелов, которые нам кажутся наиболее важными; чтобы по возможности восполнить их, попытаемся разобрать три тесно связанные друг с другом вопроса: о составе соборного представительства в связи с устройством местных миров и общественных классов, представители которых призывались на соборы, о происхождении земских соборов, насколько можно судить о том по первоначальному "их составу, и о^развитии соборного представительства, как оно отражалось в постепенном изменении этого состава.

293

Таким образом, состав соборного представительства является основным вопросом, от решения которого зависит ответ на остальные, а связь соборного представительства с правительственным и общественным строем государства послужит общею точкой зрения, которая укажет путь к решению всех их. Если сопоставление земских соборов с представительными учреждениями других стран достаточно уяснило, чем не были эти соборы, то сопоставление их с туземными учреждениями поможет объяснить, чем они были.