Обзор мнений историков об опричном дворе царя Ивана

В нашей историографии пет, кажется, вопроса, который вызывал бы большие разногласия, Д£М личность царя Ивана Васильевича, его политика и, в частности, его пресловутая опричнина. И замечательно, что по мере прогресса исторической науки разногласия, казалось бы, должны были уменьшиться, но в действительности наблюдается обратное. Последним словом дореволюционной исторической науки считалась сложная и замысловатая концепция С, Ф. Платонова. Однако уже в свое время она вызывала некоторые весьма существенные возражения и не пользовалась общим признанием. Не менее авторитетный историк, чем Платонов, В.О. Ключевский дал совершенно иную характеристику и оценку личности царя Ивана и его деятельности. К сожалению, весьма ценные высказывания В. О. Ключевского были выражены в форме афоризмов, очень сжато, не были мотивированы, и богатое содержание их не раскрыто. Вероятно, поэтому они не имели того успеха, которого, несомненно, заслуживают.

Ни Платонов, ни Ключевский не занимались специально исследованием царствования Ивана IV и, в частности, его опричнины. На основе известных в их время источников они сделали попытку в целях университетского преподавания обобщить известный им материал и дать слушателям и читателям целостное представление о предмете. Если их опыты не всех удовлетворяют и не устраняют всех сомнений и разногласии, то этот факт является липшим подтверждением старой истины, что никакое глубокомыслие_и_Ы11=_-_ . KawH2J)çjrpj3y_^io^nje_^n2ryT возместщ^^^ештш^^актов. Всем, кто задумывался над неразберихой разноречивых мнений по указанным вопросам, становилось ясным, что дальнейшее движение исторической науки вперед возможно только путем монографического исследования старых источников и при помощи большого количества существующих, но еще не привлеченных к исследованию новых.

11

Краткий обзор литературы предмета должен помочь нам выяс нить причины ошибок и разногласий историков, поставить глав ныо вопросы, подлежащие исследованию, и наметить самые пути исследования.

[Н. М. Карамзин!

Обзор следует начать, конечно, с Н. М. Карамзина. Обстоятельно и близко к источникам, главным образом к летописям, рассказывает Карамзин о переломе в образе жизни, поведении и политике царя Ивана, который произошел после удаления им Сильвестра и Алексея Адашева и смерти царицы Анастасии. Далее Капам-зпп. излагая события царствования Ивана в хронологическом пп-/ рядке, отмечает шесть «эпох», как он выражается, опал и казней. V Первукцгаоху Карамзин Относит KO__jirje^eirn_jjo_^yni^TT^Baini;i опличнины, четыре эпохи — к семи с половиной годам опричнины и шестую эпоху — ко времени после отменылщрТгтайны, щщйщзй-"тельно до-1577 г. Всю вторую половину царствования Ивана IV. начиная с 1560 г., когда в жизни Ивана произошел указанный перелом, Карамзин рассматривает как один период, период необуз данного и пагубного для государства самовластия царя Ивана.

Карамзин отметил, что опричнина просуществовала всего семь с половиной лет — с начала 1565 г. по ISJ^j^ji учреждение Оприч-ч- ного двора, по мнению Карамзина, было вызвано преувеличенны м • и неосновательным страхом царя Ивана за свою безопасность. Когда Иван после «беспримерных ужасов тиранства» убедился в безусловной покорности подданных и в личной безопасности, он уничтожил «безумное раздвоение» царства на земщину и опричнину и если не прекратил опал и казней, то, «по крайней мере, исчезло сие (т. е. опричнины.■-- [С. В.] страшпоо имя» '.

Домысел Карамзина относительно мотивов отставки опричнины несколько наивен, его понимание опричнины страдает, конечно, упрощенчеством, но тем не мепее оно имеет большие положительные стороны: во-первых, оно очень близко к источникам и к мнениям об опричнине современников, а во-вторых, оно, обходя и не решая многих вопросов, оставляет чистым, пе засоренным пустыми домыслами поле для будущих исследователей. Положительной стороной концепции Карамзина следует признать также ее ясность. Она сводится к следующим положениям:

1. Семь с половиной лет существования опричнины пе представляют особого периода в политике царя Ивана, т. е. огдршшина.. . не преследовала никаких особых целей^ кроме-технич£скон_ цели 'j обеспечения личной безопасности царя_. По мнению Карамзина, "страхи царя Ивана за свою безопасность былп преувеличенными

1 Н. М. Карамзин. История Государства Российского, т. IX СПб., 1892, стр. 131.

12

и неосновательными, т. е. неразумными, но, по-видимому, правильнее будет предоставить суждение по этому вопросу самому Ивану.

2.   Опричнина создавала временное «безумное раздвоение» государства.

3.   Не имея сведений по вопросу, в чем состояла причина отстав-, ки опричнины, Карамзин ограничился предположением, что.царь

Иван упразднил опричнину потому, что убедился в ненужности ее дальнейшего существования. Таким образом, вопрос оказывается у Карамзина, в сущности, обойденным. И за это, в конце концов, следует быть благодарным Карамзину, так как для науки лучше, если вопрос оставляется открытым, чем если высказываются не основанные на источниках концепции.

Мне представляется весьма существенным отметить близкую зависимость взглядов Карамзина, и в частности его мнения об опричнине, от первоисточников, в особенности от писаний кн. Курбского. Высказывания современников царя Ивана и ближайших за ними поколений показывают, что авторы из разных слоев общества, отечественные и иностранные, на разные лады определяют опричнину как пагубное для государства разделение, причем некоторые (как, например, автор одной из статей Хронографа 1617 г.) ставят, так сказать, точку над «i» и говорят, что царь, разделив своих людей на два лагеря, «поустил», т. е. натравил, одних людей на других, но никто, ни летописцы и повествователи, ни Курбский, ни иностранцы, не приписывали учреждению опричнины каких-либо особых государственных целей.

Никто, кажется, из историков, писавших об опричнине, не обратил внимания на тот знаменательный факт, что кн. Курбский в своих «епистолиях» к царю и в «Истории о великом князе Московском» нигде ни слова не говорит ни об учреждении опричнины в 1565 г., ни об ее отмене в 1572 _г. Хорошо известно, что он не упускал ни одного случая, ни одного факта, чтобы поразить, обличить и заклеймить своего царственного противника. Объяснить это забывчивостью Курбского пли соображением, что он, живя в эмиграции, не знал об этих .фактах, евверше-нно.невозможно. В своей w' «Истории» Курбский^сообщает ^множество фактов^ происшедших после его побега, и это не оставляет никакого сомнения в том, что он имел хорошую агентуру и живо интересовался всем, что происходило в покинутой им родине.

В рассказе о столкновении царя с митрополитом Филиппом Курбский влагает в уста последнего следующие слова: «Аще обе-щаешися покаятися в своих гресех и отогнати от себя оный полк сатанинский, собранный тобою на пагубу хрпстиянскую, сиречь кромешников, або опришницов нарицаемых, аз благословлю тя и прощу» 2.

2 РИБ, т. XXXI, гггр. 316.

13

Когда Курбскому приходилось говорить об опричниках, он называл их то «катами», т. е. палачами, то «кромешниками». Эти выражения («кромешннк», «кат» или «опришнинец») свидетельствуют с несомненностью, что Курбский хорошо знал о существовании Опричного двора.

Неизвестно, кто первый, говоря об опричниках, назвал их «кромешниками», но эта остроумная игра словами и понятиями прочно заняла место в русском языке и дожила до наших дней. Слова «опричь» и «кроме» синонимичны. По тогдашним представлениям о потустороннем мире, «царство божие» было царством вечного спета, за пределами, опричь, кроме которого находилось царство вечного мрака, «царство сатаны». Выражение «кромешная тьма», в которой зги не видно, употребляется и в наше время людьми, которым неизвестно его происхождение п чужды понятия о кромешной тьме «царства сатаны». Выражения «кромешный» п «кромепгаик», образованные по аналогии со словами «опричь», «опричный» и «опричник», были не только игрой словами, но одновременно клеймили опричников как исчадье ада, как слуг сатаны. И Курбский во многих местах своих писаний называет приверженцев и слуг царя Ивана, и в частности опричников, «полком сатанинским», из чего вытекало или подразумевалось, что царь Иван уподоблялся сатане.

Молчание Курбского xiu Опрпчном-дворе можно объяснить только тем, что, с его точки зрения, опричнина не внесла ничего принципиально нового в политику царя Ивана, что с^тдественным и важным, по его представлениям, }5ыло не количество жертв, которое в период опричнины, несомненно, увеличилось, а вообщсмюра_з действий царя и отношение к своим слугам — бессудностъ и потому; несправедливость его опал и крайняя жестокость наказаний, неблагодарность к заслугам лиц, подвергавшихся опалам, неуважение к преклонному возрасту жертв, истребление людей «все-родне», т. е. с женами, малолетними детьми и ни в чем не повинными родичами. Это «гонение великое иоскурнлось». как выражался Курбский, вскоре после удаления Сильвестра и Алексея Адашева, в 1560 г., и тогда же царь Иван начал привлекать к себе приверженцев, приводить их к присяге, образовывать как бы «великий полк сатанинский». С другой стороны, через шесть лет после отмены опричнины Курбский в последнем письме призывал Ивана очнуться, воспрянуть и не губить себя и дома своего. Курбский напоминал Ивану то время, когда он «блаженне царствовал», управляя государством в согласии с добрыми советниками, противополагал это время позднейшему, когда «вместо избранных и преподобных мужей, правду тп глаголющих, не стыдяся», царь окружил себя «подобедами и тунеядцами», «вместо крепких стра-тигов и стратилатов» привлек «нрегнусодейных и богомерзких Вельских с товарыщи; и вместо храброго воинства, кромешшгков

14

или опрпшиплцов кровоядных, тьмы тьмами горших нежели палачей» 3.

К этому противоположению счастливого начала царствования Ивана тому времени, когда Иван в 1560 г. отогнал от себя: добрых советников, воздвиг гонение на всех верных слуг и вступил на путь порока, Курбский возвращается не раз. Эта антитеза, в несколько иной трактовке, легла в основу карамзннской характеристики Ивана и его царствования. У Курбского Карамзин заимствовал указания на порочные наклонности Ивана еще в отрочестве: онаучил жинотных, топтал, вместе со сверстниками, kohhmji встречных на улицах и 'т. 'п.-У~нёго же Карамзин" "почерпнул сведения о том впечатлении, которое произвели на юношу Ивана пожар Москвы 1547 г., мятеж черни, направленный боярами против партии Глинских, когда был убит брат Елены Глинской кн. Михаил Васильевич и царь трепетал за свою безопасность, появление па сцене Сильвестра и т. д.

Карамзин использовал все эти высказывания Курбского для нравоучительного рассказа на тему о пагубности для правителя государства путей порока в частной жизни и попрания всех принципов элементарной морали в государственной деятельности.

Большой заслугой Н. М. Карамзина следует признать то, что оп, рассказывая про царствование Ивана IV, про его опалы п казни, про опричнину в частности, не фантазировал и не претендовал па широкие обобщения социологического характера. Как летописец, он спокойно и точно сообщил огромное количество фактов, впервые извлеченных им из архивных и библиотечных первоисточников. Если в оценке царя Ивана и его политики Карамзин морализирует и борот на себя роль судьи, то его изложение пастолько ясно и добросовестно, что мы легко можем выделить из рассказа сообщаемые им ценные сведения и отвергнуть тацитов-скнй подход автора к историческим событиям. Нет надобности говорить и спорить о том, что Карамзин как историк устарел во многих отношениях, но по своей авторской добросовестности и по Неизменной воздержанности в предположениях и домыслах он до сих пор остается образцом, не досягаемым для многпх последующи историков, у которых пренебрежение к фактам, нежелание ВХ искать в источниках и обрабатывать соединяются с самомнением п с постоянными претензиями на широкие и преждевремен-::'в обобщении, не основанные на фактах.

Вместо того, чтобы,, отправляясь от богатого наследства, остав-

ого Карамзиным, идти вперед, увеличивать запас прочно

овлепных фактов, совершенствовать методы исследования,

рять свой исторический кругозор и переходить постепенно

ее широким обобщениям, в послекарамзпиской исторпо-

начался разброд, претенциозная погоня за эффектными

РИВ, т. XXXI, стр. 155

15

широкими обобщениями, педооценка или просто неуважение к фактической стороне исторических событий.

В результате такого направления исторической науки интересная эпоха царствования Ивана IV представляется читателю менее ясной, чем это было при Карамзине. Историческое поле, если можпо так выразиться, оказалось загроможденным противоречивыми оценками и концепциями, приводящими читателя в недоумение. Эти прихотливые узоры «истовыми цветами по пустому полю» исторических фантазий дискредитируют историю как науку и низводят ее на степень безответственных беллетристических упражнений. В итоге историкам предстоит, прежде чем идти дальше, употребить много времени и сил только на то, чтобы убрать с поля исследования хлам домыслов и ошибок, и затем уже приняться за постройку нового здания.

С большой неохотой приходится взять на себя этот труд при ясном сознании, что результатом его будет нередко только отрп цание и опровержение чужих ошибок, а не поступательное движение вперед.

К. Д. Кавелин

«Дней Александровых прекрасное начало» породило поучительную для государственных деятелей концепцию личности и государственной деятельности царя Ивана, данную Карамзиным. Суровая реакция царствования императора Николая I вызвала ряд попыток писателей разного калибра и различной степени осведомленности реабилитировать царя Ивана в противовес отрицательной характеристике Карамзина. При всем разнообразии этих попыток в основе их лежали две основные идеи: возвеличение Ивана как государственного деятеля и оправдание-cxxl.пороков с точки зрения государственной пользы. При этом все положитель нов, что было сделано во время царствования Ивана, приписывали лично Ивану, а все отрицательные явления и события взваливали на шею «боярства», оправдывая тем самым опалы и казни грозного царя, хотя и жестокие, а иногда и несправедливые, но в конечном счете полезные. И делали это, не считаясь с хронологией и последовательностью событий; например, приписывали самому Ивану важные н разносторонние реформы 1547 —1556 гг.. когда Иван по молодости и неопытности не был способен стать самостоятельным государственным деятелем, а затем находился под влиянием своих советников, которые, как он выражался в послании к Курбскому, «сняли» с него всякую власть и оставили ему только честь председателя в Боярской думе.

Незнание фактов, неопрятное пользование известными фактами и крайняя небрежность умозаключений и вообще приемов изложения своих мыслей доходят до того, что относят ко времени царя Ивана или приписывают лично ему то, что было давно

16

совершено его дедом или отцом. Так было более ста лет тому назад, н то же продолжается до наших дней. Это дало повод вдумчивому историку А. Е. Преснякову сказать, что характер в сущность реформ середины XVI в. совершенно не вяжутся с укоренившимся в историографии мнением о боярском и княжеском засалив в годы малолетства Ивана. «Как это на первый взгляд ни странно,— заключает Пресняков свой отзыв о книге С. Ф. Платонова об Иване Грозном,— но 16-й век в русской истории можно назвать одним из наименее изученных ее периодов. С. Ф. Платонов, конечно, справедливо отмечает, что наша историография сделала весьма существенные успехи в изучении эпохи Грозного, но цельное представление о ней отсутствует. Одна из причин этого в неразработанности истории первой половины 16-го века и конца 15-го — времен Ивана и Василия 3-х, деятельности которых Грозный был продолжателем в завершителем» 4.

В личности и действиях царя Ивана так много отрицательного и темного, что для апологии их нужна была большая смелость *t и изворотливость. При незнании или умышленном игнорировании ** фактов апология превращалась в безответственную, ни для кого I не обязательную болтовню и плодила мнимо научную фантастику. ^Отсюда — целая литература так называемых «психологических» • этюдов и портретов, которые вызывали у читателей недоумение гл своим несходством и в конце концов всем надоели. •yi А. С. Грибоедом в своей бессмертной комедии осмеял сущест-wj вовавшую в его время претенциозную моду сочинять на разные Uj темы «философские» этюды вроде репетиловского «Взгляда и нечто». Дань этой модо отдал известный историк права и публицист К. Д. Кавелин. В 1846 г. он выступил в печати с талантливым этюдом под заглавием «Взгляд на юридический быт древней России» 5.

На фоне широчайших обобщений и бездоказательных общих фраз Кавелин, по считаясь с Карамзиным и М. П. Погодиным, которые очень невысоко оценивали личность и государственную деятельность Ивана, парадоксально сравнивает царя Ивана с Петром I. Оба они были, по мнению Кавелина, «благороднейшими и достойнейшими» представителями идеи государственности. Разница между «ими была только в том, что Петр I при огромном уме был натурой волевой и практической, а Иван IV был натурой поэтической, страстной, в которой богатое воображение но сочеталось с практичностью. Как и у Петра I, у Ивана были великие замыслы, а крушение их объясняется тем, что его окружала косная, своекорыстная и невежественная среда боярства, которая была неспособна и не хотела принимать великие замыслы

«Вока». Исторический сборник, Пг., 1924, стр. 181—182. • Перепе*

ЕШ МШ

Корсакова

им.Горьчого

С. В. Весе/ эвекий МГУ

fa

чинений Кавелина, изд. под ред. проф.

17

царя и упорно ему противодействовала. Иван изнемог в бесплодной борьбе с этой средой и в конце концов сделался «ханжой, трусом ц тираном». «Иван IV так глубоко пал именно потому, что был велик»,— заканчивает Кавелин свою психологическую характеристику Иванае.

Поскольку характеристика Кавелина не основывалась ни на каких фактах и он не разъяснил читателю, в чем состояли вели-кие замыслы царя Ивана и какие государственные начала он безуспешно пытался найти, Кавелину нетрудно было противоречить самому себе и в столь же общих фразах через год говорить, что «Иван IV есть целая эпоха русской истории, полное и верное выражение нравственной физиономии народа в данное время» и что оп был «вполне народным деятелем в России» 7. Так писал Кавелин в 1847 г. в отзыве о диссертации С. М. Соловьева «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома».

Идея о бездне падения, которая грозит великому человеку, заимствована Кавелиным у В. Белинского. В 1836 г. в рецензии на «Русскую историю для первоначального чтения» Н. Полевого Белинский писал: «Есть два рода людей с добрыми наклонностями: люди обыкновенные и люди великие. Первые, сбившись с прямого пути, делаются мелкими негодяями, слабодушниками; вторые — злодеями. И чем душа человека огромнее, чем она способнее к впечатлениям добра, тем глубже падает он в бездну преступления, тем более закаляется во зле. Таков Иоанн: это была душа энергическая, глубокая, гигантская». «...Это был падший ангел, который и в падении своем обнаруживает по временам и силу характера железного, и силу ума высокого» 8.

Легко заметить, что высказывания Кавелина бездоказательны, произвольны и противоречат фактам, известным еще в его время. От юриста с философским образованием, каким был Кавелин, можно было бы ожидать логичности рассуждений, но и в этом отношении Кавелип грешит.

Ему, конечно, было известно, что в годы отрочества и юности царя Ивана было проведено много крупных реформ в центральном и местном управлении, в области государственного хозяйства и в распределении налогового бремени, в реорганизации ратной службы и т. д. Всматриваясь в реформы середины XVI в., мы приходим к выводу, что все они довольно последовательно п разносторонне были направлены на то, чтобы преобразовать конгломерат «вотчин» московских великих князей в единое государство в собственном смысле слова.

Кому принадлежала инициатива этих реформ, кто их проводил в жизнь? На эти естественные вопросы Кавелин не отвечает, обхо-

6  К. Д. Кавелин. Собрание сочинений, т. I. СПб., 1897, стр. 47.

7  Там же, стр. 400.

8  В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. II. СПб., 1900, стр. 442, 444.

të

дит их и вместо того говорит о великих замыслах Ивана, не выясняя читателю, в чем они выражались. Ведь сам Иван в «По-слапии к кн. Курбскому» говорит, что в это время бояре лишили ого всякой власти и делали все, что им было угодно. Возможно, что Иван по своему обыкновению преувеличивал роль бояр, но почему в полемике с Курбским он ничего не говорит о своих государственных замыслах, которых бояре будто бы не понимали и которым не сочувствовали? Почему с 1560 г., когда возмужавший Иван взял власть в своп руки и освободился от непрошенных советов своих невежественных советников, «боярская среда» стала косной, невежественной, неспособной понимать общегосударственные интересы? Все эти естественные недоуменные вопросы Кавелин обходит.

В общем полет Кавелина в стратосферу фантазии настолько противоречит фактам и логике, что его высказывания можно было бы без сожаления сдать в архив историографических курьезов, ©ели бы они не имели успеха и не оказали заметного влияния на последующих историков.

Кажется, можно довольно удовлетворительно объяснить причины успеха высказываний Кавелина. По вопросу об опричнине Кавелин в том же этюде писал: «Это учреждение, оклеветанное современниками и непонятое потомством, не bhvihpho Иоанну, как думают некоторые, желанием отделиться от русской земли, Противопоставить себя ей... Опричнина была первой попыткой Создать слубежное дворянство и заменить им родовое вельможество, па место рода, кровного начала, поставить в государствен-пом управлении начало личного достоинства»9. Попытка оказа-1ась неудачной, но виповат в этом не царь, а боярская среда, Которая не понимала великих замыслов царя и по своему своекорыстию оказывала ему только противодействие.

Итак, можно сказать, что царь Иван предполагал при помощи ipinmiiHbi открыть дорогу безродным талантам, в интересах (Гдарства оттеснить на второй план бездарных представителей йдовой знати. Нет надобности много говорить, что и это выска-юапне Кавелина голословно и не подтверждается фактами. Но [впоху реформ Александра II и нарождения «мыслящего проле-|риата» Писарева эта идея широкой дороги, открытой талан-независимо от происхождения, оказалась как нельзя более Гати и обеспечила успех мнению Кавелина в кругах либераль-)В и революционной интеллигенции. С другой стороны, кавелин-восхваленпе самодержавия находило самый благожелатель-прием в кругах консерваторов и реакционеров. Так выска-liunt Кавелина могли отвечать вкусам самых разнообразных Дрелей, и это обеспечило им едва ли заслуженный успех *.

К. Д. Кавелин. Собрание сочинений, т. I, стр. 52—53.

2*             19

М. П. Погодин

Большой любитель и знаток первоисточников, ученый острого, реалистического и трезвого ума, человек, лишенный (к счастью или несчастью для него) всякой фантазии, М. П. Погодин в 20-х годах, вскоре после выхода в свет «Истории государства Российского», выступил с возражениями против некоторых мнений Карамзина. Много позже Погодин выступил с возражениями против С. М. Соловьева (не имея возможности пересмотреть статьи Погодина, цитирую его по Н. К. Михайловскому) 10.

Вопреки Соловьеву Погодин отказывался признать Ивана крупным и оригинальным государственным деятелем. В преобразовании вотчины московских государей на новых началах Иван III сделал неизмеримо больше нового и полезного, чем его внук. Бесспорно, что в многолетнее царствование Ивана IV было совершено много великого, но можно ли приписывать это Ивану? Воспитание его было очень ненормальное и в .общем скверное, образование — беспорядочное. Как можно предполагать, чтобы Иван в возрасте 17—20 лет вдруг стал большим государственным преобразователем? «Он мог оставить прежний буйный образ жпзни, мог утихнуть, остепениться, заняться делом, соглашаться на предлагаемые меры, утверждать ИХ — вот и все; но чтобы он мог вдруг понять необходимость в единстве богослужения, отгадать нужды и потребности народные, узнать местные злоупотребления, найти противодействующие меры, дать нужные правила касательно суда, например, об избрании целовальников и старост в городах и т. д.,— это ни с чем не сообразно». В это время реформ Иван был под влиянием своих советников, а когда влияние пропало, то в последние 25 лет жизни Ивана нельзя указать никаких законов и указов и вообще действии правительства, в которых проявлялся бы государственный ум правителя и понимание требований народной жизни, которые видны в первые годы его царствования. После 1560 г. в деятельности Ивана «нет ничего, кроме казней, пыток, опал, действий разъяренного гнева, взволнованной крови, необузданной страсти», и не видно никаких государственных замыслов и планов, а вместо них — разделение государства на опричнину п земщину, странный эпизод с поручением земщины крещеному татарину Симеону Бекбулатовичу и бесконечные казни. «Что есть в них высокого, благородного, прозорливого, государственного? Злодей, зверь, говорун-начетчик с подъяческим умом — и только. Надо же ведь, чтобы такое существо, потерявшее даже образ человеческий, не только высокий лик царский, нашло себе прославителей» п.

10  Н. 'К. Михайловский. Иван Грозный в русской литературе. Напечатано впервые в 1891 г. и перепечатано в собрании сочинений Н. К. Михайловского, т. VI.

11  Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. VI. СПб., 1909, стр. 160—161.

20

/

1 Возражения Погодина Соловьеву ценны четкой постановкой основной проблемы исследования царствования Ивана Грозного, исторического значения его личности и связи эпохи царя Ивана с предшествовавшими княжениями — Ивана III и Василия III.

С. М. Соловьев

Основная исследовательская работа С. М. Соловьева, диссертация «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома», по содержанию и времени исследуемых явлений очень далека от царствования Ивана Грозного. Историей образования Московского государства Соловьев специально не занимался и излагает ее только в своей многотомной «Истории государства Российского». Поэтому в VI томе его «Истории» сравнительно мало нового даже для своего времени, мало самостоятельных суждений, и главным содержанием его высказываний является полемика с мнениями предшественников. Поэтому изложить взгляды i Соловьева ясно и коротко — задача нелегкая. С другой стороны, Соловьев не любил широких обобщений кавелинского типа, перегружал изложение множеством старых и новых сырых материа-;?* ЛОВ, передавая их читателю с рук на рукп зачастую без всяких ■•обходимых комментариев, и слишком поспешно выпускал том М томом своей «Истории», чтобы устранять неувязку частей п даже противоречия отдельных высказываний.

Проверяя ссылки Соловьева на источники и цитаты из них, раз можно констатировать, что в смысле критики источни-I, точности ссылок н цитат Соловьев значительно ниже Ка-№па.

В рассказе о царствовании Ивана IV Соловьев возвращается

СВООИ излюбленной идее — к вековой борьбе в истории Руси

/дарственных начал» с пережитками родового быта. По су-

ГВу это не бытовые явления, а юридические понятия. Но, как

Стно, Соловьев не обладал юридической подготовкой и предо-

читатслю самому вкладывать содержание в употребляв-

нм термины. Кавелпн в своем отзыве на VI том «Истории»

1Ы>ва указывал, между прочим, что родовой быт первобыт-

■ародов весьма мало имеет общего с родовыми отношениями

Рюрикова дома, а последние имеют очень мало общего с

[■ааываомыми пережитками родового быта XVI в. В XV—

в. мы имеем дело не с родовым бытом и не с родами, а с

и фамилиями, и понятие родовитости боярина XVI в.

! инчого общего с родовым бытом.

- Соловьева все события царствования Ивана сводятся к борь-

ИДОарствеиных начал с родовым бытом. К сожалению, весь

ЯМ О «последней отчаянной битве», которую государствен-

МЧАЯа дали при царе Иване родовому быту, лишен у

Всякой конкретности, битва «декретируется», но не

21

показывается на фактах. В частности, Соловьев не говорит, кто, собственно, был представителем и проводником государственных начал. Об этом Соловьев предоставляет догадываться самим читателям.

В оценке личности грозного царя Соловьев не менее строг и беспощаден, чем Карамзин, но какую роль играл царь в упомянутой «последней отчаянной битве», не видно за общими фразами вроде «государство складывалось», «новое сводило счеты со старым» и за лениво-небрежным изложением.

Особенно ярко это сказалось в заключительной главе VI тома. В IV главе Соловьев говорит об опричнине, затем следуют главы: «Полоцк», «Стефан Баторнй», «Строгановы и Ермак». В последней главе после рассказа о завоевании Сибирского царства он как бы вспомнил о выводах и решил побеседовать непринужденно с читателем об Иване вообще.

После высказанных выше замечаний не будет неожиданностью, что конечные выводы и оценки Соловьева оказываются взятыми из области морали, а не из сферы вопросов торжества государственных начал. Полемизируя на два фронта, т. е. с апологетами царя Ивана и с ее противниками, Соловьев претендует на роль беспристрастного судьи и довольно наивно объясняет причину существовавших в его время разногласий: «Эти два противоположные мнения проистекали из обычного стремления дать единство характерам исторических лиц; ум человеческий не любит живого многообразия, ибо трудно ему при этом многообразии уловить и указать единство, да и сердце человеческое не любит находить недостатков в предмете любимом, достоинств — в предмете, возбудившем отвращение». «Так случилось с Иоанном IV: явилось мнение, по которому у Иоанна должна быть отнята вся слава важных дел, совершенных в его царствование, ибо при их совершении царь был только слепым, бессознательным орудием в руках мудрых советников своих — Сильвестра и Ада-шева» 12.

Далее Соловьев, забывая об обобщающем характере своих выводов, опровергает подробными цитатами из источников это мнение и заключает: «Но если, с одной стороны, странно желание некоторых отнять у Иоанна значение важного самостоятельного деятеля в нашей истории; если, с другой стороны, странно выставлять Иоанна героем в начале его поприща и человеком постыдно робким в конце, то более чем странно желание некоторых оправдать Иоанна; более чем странно смешение исторического объяснения явлений с нравственным их оправданием. Характер, способ действий Иоанновых исторически объясняется борьбою старого с новым, событиями, происходившими в малолетство

12 С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, т. VI. СПб., изд. «Общественная польза», стр. 328.

22

царя, во время его болезни и после; но могут ли они быть нравственно оправданы этою борьбою?..» 13.

Затем, после рассуждения о свободе человеческой воли, Соловьев дает заключительный аккорд: «Человек плоти и крови, он не сознал нравственных, духовных средств для установления правды и наряда, или, что еще хуже, сознавши, забыл о них; вместо целения он усилил болезнь, приучил еще более к пыткам, кострам п плахам; он сеял страшными семенами — и страшна была жатва: собственноручное убийство старшего сына, убиение младшего в Угличе, самозванство, ужасы Смутного времени! Не произнесет историк слова оправдания такому человеку; он может произнести только слова сожаления, если, вглядываясь внимательно в страшный образ, под мрачными чертами мучителя подмечает скорбные черты жертвы; ибо и здесь, как везде, историк обязан указать на связь явлений; своекорыстием, презрением общего блага, презрением жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами: вырос Грозный» 14.

Поскольку «историческое объяснение явлений» у Соловьева довольно слабо и часто спорно, поскольку государственные нача-| Да, проводником которых, как кажется, Соловьев считал главным Образом самого царя, а не его советников, очерчены в очень неясных чертах, все заключения Соловьева сводятся к рассуждению: «О одной стороны, нельзя не сознаться, а с другой стороны, нельзя ■в признаться».

Карамзин последовательно и прочно стоял на оценке личности и деятельности царя Ивана с точки зрения морали и без премии на бесстрастие летописца, который «не ведает ни правых, виновных» и излагает события, «не мудрствуя лукаво». Солопь-осложиил задачу историка обязанностью давать «историческое icncirae явлений», но так как последняя задача неизмеримо ипее морализирования и выполнена Соловьевым неудовлетво-1Ьно, конечный вывод Соловьева получил характер полу-шдатольного приговора историка, как будто беспристрастного, В действительности не только не разрешившего всех существен-■опросов темы, но не поставившего даже вопросов дальней-болое углубленного исследования сложного процесса пре-Доил вотчины московских великих князей в государство в рилом смысле слова, что составляет главное содержание nili Ивана III, его сына Василия и внука, царя Ивана*. Man кажется, что было бы неуважением к памяти С. М. Со-замалчнвать некоторую устарелость его исторического прении и методов работы, равно как и небрежность пзло-ИО, отмечая эти недостатки, нельзя не быть благодарным богатую сокровищницу сообщенных им фактов и за

'at Соловьев. История России с древнейших времен, т. VI,

», стр. 334

23

множество мыслей, иногда весьма полезных, и метких замечаний, разбросанных в его многотомной и многословной «Истории России». Эти положительные стороны труда Соловьева были как бы арсеналом, из которого брали оружие последующие историки самых различных направлений, будили историческую мысль и в коночном счете принесли большую пользу русской исторической науке.

Ниже, при изложении своего исследования, мне не раз придется приводить и разбирать высказывания Соловьева по частным вопросам времени царя Ивана.

В. О. Ключевский

В. О. Ключевский лучше, чем кто-либо из его предшественников, был подготовлен к пониманию эпохи Ивана Грозного. Его первая работа о «Сказаниях иностранцев как историческом источнике» предохраняла его от излишнего доверия и злоупотребления этим важным источником, в чем были повинны все историки, начиная с Карамзина. Большая исследовательская работа о «Житиях святых как историческом источнике» дала Ключевскому большие познания в области духовной культуры Руси и умение читать и понимать памятники древней письменности. Докторская диссертация Ключевского была большим исследованием социального строя Московской Руси, и в частности боярства. Наконец, небольшая, но содержательная монография о земских соборах впервые познакомила читателей с организацией и историческим значением этого важного учреждения. К сожалению, взгляды Ключевского на время царя Ивана были изложены им в университетском «Курсе русской истории», в котором ему приходилось быть кратким и дать общую схему, не излагая фактов, которые, как он предполагал, известны слушателям. Поэтому его высказывания иногда производят впечатление бездоказательных, тогда как в действительности они были плодом большого труда над первоисточниками и напряженной работы исследовательской мысли.

Со многими высказываниями Ключевского можно не соглашаться, и в дальнейшем я постараюсь отметить слабые места его заключительной характеристики Ивана, но бесспорной заслугой Ключевского следует признать то, что он решительно отказался от «умозрительных изъяснений» психологического свойства и морализирования. Это вовсе не значило, что он игнорировал психологию исторических личностей или не имел своих симпатий и представлений о морали, но он не вводит этих элементов в свое изложение, находя их излишними. Он излагает факты, рассказывает читателю о результатах своего исследования первоисточников, делится с ним своими размышлениями и выводами и предо-

24

ставляет ему самому дать моральную оценку исторических собы тий и лиц.

Чтобы понять Ключевского, необходимо все время внимательно следить за ходом его мыслей, изложенных в разных местах лекций «Курса русской истории» и в «Боярской думе».

Впервые об опричнине В. О. Ключевский высказался в исследовании о «Боярской думе», вышедшем в 1880 г. При переиздании «Боярской думы» глава об опричнине воспроизведена, по-видимому, без изменений, но в печатном «Курсе русской истории», во II томе, вышедшем в 1906 г., В. О. Ключевский высказал об опричнине несколько существенных мнений, весьма отличных от того, что было сказано им в «Боярской думе». Едва ли возможно выяснить постепенную эволюцию взглядов Ключевского на опричнину. Поэтому я буду говорить только о «последнем слове» В. О. Ключевского в тех формулировках, которые мы находим во II томе «Курса русской истории».

Ключевский высказал об опричнине несколько очень хороших мыслей, и если они не оказали соответствующего влияния на 1 историографию вопроса, то это объясняется слишком общей формулировкой и присущей Ключевскому афористичностью высказываний без необходимого подтверждения фактами.

Определив опричнину как «пародию удела», Ключевский говорит: «Опричнина получила значение политического убежища, куда хотел укрыться царь от своего крамольного боярства». «Итак, опричнина явилась учреждением, которое должно было ограждать личную безопасность царя. Ей указана была политическая цель, для которой не было особого учреждения в существовавшем московском государственном устройстве...» 15.

Бесспорно, что первым и главным назначением Опричного двора было обеспечить личную безопасность царя, служить «политическим убежищем», как выразился Ключевский, но совершенно неверно, что в строе Московского государства не было соответствующего учреждения. В данном случае Ключевскому не Хватало знания того же, что и другим историкам, писавшим об опричнине, а именно знания структуры и роли в строе Московского государства Государева двора, из которого царь Иван в 565 г. выделил себе Особый или Опричный двор, устроив его по-образцу старого Государева двора.

Срсударев двор^— исконное учреждение русских князей. XII в. княжеский* двор состоял из старшей дружины (советнп-ов, воевод и соправителей князя) и из младшей дружины (гри-ей и отроков, живших во дворе князя в качестве дворовых слуг -телохранителей). Двор московских князей состоял из двух неявных частей. Высшие чины, начиная от боярина и кончая'

15 В. 0. Ключевский. Курс русской истории, ч. П. М., 1937. стр..

25

стряпчими, соответствовали старшей дружине киевских князей. Это были постоянные советники князя, воеводы и головы его ратных сил, соправители и помощники княжеского центрального и местного управления. По приблизительным расчетам, в середине XVI в. дворян в этих чинах было человек 600. Приблизительно четыре пятых двора служили в низшем чине — в жильцах. Это — молодшая дружина московских князей. Их было до 2400 чел. Как показывает их название, они жили во дворе московского государя и, сменяясь по третям или четвертям, несли охрану государя, его семьи и всех дворцовых зданий, исполняя при случае те или иные мелкие поручения. В походах жильцы были рядовыми так называемого «государева полка». Таким образом, жильцы были, во-первых, телохранителями князя, дворовыми слугами, а затем как бы гвардией.

Указ об опричнине, изложенный в официальной летописи, говорит определенно, что недоверие царя и опасение за личную безопасность вызвали не одни княжата и бояре, а весь старый Государев двор в целом.' По традиции, утвердившейся в историографии, Ключевский говорит, что опричнина должна была служить убежищем от «крамольного боярства», что назначением ее было истребить крамолу «преимущественно в боярской среде». В действительности мы знаем, что царь Иван покинул кремлевский дворец своих предков, построил себе в Москве на Воздвиженке особый дворец со всеми службами, а в Александровой слободе устроил укрепленный лагерь, убежище в подлинном смысле слова. В Опричном дворе он учредил не только все чины по примеру старого Государева двора, но и все служебные дворцы (Хлебный, Кормовой и Сытный), набрав в нпх новый персонал.

Таким образом, ясно, что первый вопрос, естественно возникающий у нас,— как и почему царь Иван утратил веру в старый Государев двор, назначением которого искони было обеспечение личной безопасности князя, и пришел к мысли искать этой безопасности и убежища в «пародии удела», в Особом или Опричном дворе? Перед этим вопросом Ключевский останавливается с некоторым недоумением: «Легко видеть, как и для чего она (т. е. опричнина.— [С. В.]) возникла, но трудно уяснить себе, как могла она возникнуть, как могла прийти царю самая мысль о таком учреждении». «Довольно трудно понять ее политический смысл», так как опричнина «не отвечала на политический вопрос, стоявший тогда на очереди» 16, и не разрешала назревших противоречий в строе Московского государства.

Чтобы ответить на эти недоуменные вопросы, Ключевский за недостатком фактов, которых он не мог исследовать самостоя-

16 В. О. Ключевский. Курс русской истории, ч. II, стр. 191—192. 26

тельно, прибегает в очень широкой степени к общим рассуждениям.

«Домашние недоразумения» и столкновения Сильвестра и Алексея Адашева с родственниками царицы Анастасии, а «частью несогласие в политических взглядах охладили царя к его избранным советникам». Болезнь и смерть царицы произвели окончательный разрыв, после которого Иван остался одиноким. «Нервный и одинокий Иван потерял нравственное равновесие, всегда шаткое у нервных людей, когда они остаются одинокими» 17.

Далее Ключевский, минуя четырехлетний период (1560— 1564 гг.) опал и казней, переходит прямо к рассказу об учреждении опричнины. Между тем именно за эти четыре года столкновения царя с его дворянами, со старым Государевым двором в целом, а не только с «боярством» достигли такой остроты и напряженности, что он утратил не только нравственное равновесие, но и самообладание и стал искать безопасного убежища за пределами старого двора. Объяснить такое глубокое расхождение одними личными качествами и переживаниями царя Ивана было, конечно, невозможно, и Ключевский сделал попытку выяснить противоречия политического строя Московского государства, на почве которых разразился многолетний и кровавый конфликт царя с его «боярством», т. е., правильнее сказать, с дворянами, правящей вершиной класса служилых землевладельцев.

Основное противоречие, по мнению Ключевского, состояло в том, что Московское государство было абсолютной монархией с аристократическим правящим аппаратом или персоналом. Характер исторнчески сложившейся неограниченной царской власти «не соответствовал свойству правительственных орудий, посредством которых она должна была действовать». Противоречие нарастало незаметно, пока, наконец, царь и боярство «не почувствовали себя в неловком положении и не знали, как из него выйти. Ни боярство не умело устроиться и устроить государственный порядок без государевой власти, к какой оно привыкло, ни государь не знал, как без боярского содействия управиться со своим царством в его новых пределах. Обе стороны не могли ни ужиться одна с другой, ни обойтись друг без друга. Не умея ни поладить, ни расстаться, они попытались разделиться, жить рядом, но не | вместе. Таким выходом из затруднения и была опричнина» 18.

Попытка Ивана найти выход из неудобного положения путем разделения государства на земщину и опричнину оказалась совершенно неудачной. «В беседах с приближенными иноземцами • царь неосторожно признавался в намерении изменить все управление страной и даже истребить вельмож. Но мысль преобразовать *■ управление ограничилась разделением государства на земщину и

17  В. О. К л ю ч е в с к п й. Курс русской пстории, ч. II, стр. 184.

18  Там же, стр. 192—193.

27

опричнину, а поголовное истребление боярства осталось нелепой мечтой возбужденного воображения» хотя бы потому, что заменить его было нечем и пекем 19.

«Во всяком случае, избирая тот или иной выход, предстояло действовать против политического положения целого класса, а не против отдельных лиц. Царь поступил прямо наоборот: заподозрив все боярство в измене, он бросился на заподозренных, вырывая их по одипочке, но оставил класс во главе земского управления; не имея возможности сокрушить неудобный для него правительственный строй, он стал истреблять отдельных подозрительных или ненавистных ему лиц» 20. «В этом состояла политическая бесцельность опричнины: вызванная столкновением, причиной которого был порядок, а не лица, она была направлена против лиц, а не против порядка» 21. Если бы боярство имело действительно какие-либо политические притязания, покушалось крамольно на царское самодержавие, то царь должен был бы направить свои удары «исключительно на боярство, а он бил не одних бояр и даже не бояр преимущественно». «Вопрос о государственном порядке превратился для него (т. е. царя.— [С. В.)) в вопрос о личной безопасности, и он, как не в меру испугавшийся человек, начал бить направо и налево, не разбирая друзей и врагов». «Опричнина, выводя крамолу, вводила анархию, оберегая государя, колебала самые основы государства. Направленная против воображемой крамолы, она подготовила действительную» 22.

Так Ключевский подошел очень близко к самой сути кровавой трагедии царствования Ивана и высказал две глубокие мысли, которые, к сожалению, не оказали соответствующего их значительности влияния на последующую историографию вопроса. Между тем углубленное исследование источников, неизвестных Ключевскому, дает возможность развить, исправить в некоторых деталях и дополнить его высказывания.

На вопрос, почему попытка царя Ивана разрешить назревшие противоречия на деле свелась к истреблению лиц и «подействовала сильнее на нервы и воображение современников, чем на государственный порядок», Ключевский говорит, что во многом «виноват личный характер» Ивана. И дело не столько в нервности и нравственной неуравновешенности царя Ивана, сколько в том, что он не был «политическим дельцом», у него не было «практического такта, политического глазомера, чутья действительности». Так выражался Ключевский в заключительной оценке личности и царствования Ивана *.

19  В, О. Ключевский. Курс русской истории, ч. II, стр. 193.

20  Там же.

21  Там же.

22  Там же, стр. 196—198.

28

С. Ф. Платонов

Никакое остроумие не может заменить или возместить незнание фактов. Эту бесспорную истину историки склонны нередко забывать. В истории есть вопросы, по которым источников так мало, что исследователю по необходимости приходится восполнять рассуждениями недостаток фактов. На нет и суда нет. Но совершенно иначе должны были бы относиться к историку, когда источников много, п только недосуг, самонадеянность пли просто исследовательская лень порождают у историка соблазн отделаться остроумными и эффектными обобщениями.

Работы С. Ф. Платонова о литературных памятниках и о событиях Смутного времени настолько ценны как прекрасные образцы исследовательской мыслп, что вовсе не будет неуважением к его репутации сказать, что вводные главы его «Очерков по истории Смуты», и в частности глава об опричнине, являются не самостоятельными исследованиями, основанными на изучении старых и новых источников, а попыткой дать обобщения современных ему достижений исторической науки, какие приходится делать профессорам университетов при чтении общего курса русской истории.

В погоне за эффектностью и выразительностью изложения лекций С. Ф. Платонов отказался от присущей ему осторожности мыслп и языка и дал концепцию политики царя Ивана, настолько переполненную промахами и фактически неверными положениями, что поставил критиков его построений в весьма неловкое положение: опровержение всех ошибок может наскучить читателю, а главное, показаться ему неприличной и ненужной попыткой подорвать задним числом научную репутацию всеми уважаемого и высоко ценимого ученого.

Критика концепции Платонова необходима еще потому, что Гона имела большой успех п в упрощенном, как это обыкновенно бывает, виде перешла в общие курсы в учебники.

С. Ф. Платонов, определив неточно и частью неверно территорию опричнины, писал: «В центральных областях государства | для опрпчнпны были отделены как раз те местности, где еще существовало на старых удельных территориях землевладение княжат, потомков владетельных князей» 23. Ниже Платонов прибавлял: «Если мы будем помнить, что в опричное управление были f введены, за немногими и незначительными исключениями, все те места, в которых ранее существовали старые удельные княжест-| ва, то поймем, что опричнина подвергла систематпческой ломке Р;.вотчинное землевладение служилых княжат вообще, на всем его ^пространстве» 24.

Е-.-; 2з q ф Платонов. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI—XVII вв. СПб., 1901, стр. 110. 24 Там же, стр. 111.

29

Если мы возьмем территорию Московского государства времени царя Ивана, то увидим в ней следующие части:

1.  Уезды, которые всегда входили в состав московского великого княжения и никогда не бывали в уделах. Таковы уезды: Московский, Коломенский, Переяславский, Юрьевский, Костромской, Владимирский, Муромский.

2.   Вторую категорию составляют уезды великого княжения, которые обыкновенно бывали в уделах за князьями московского дома. Таковы уезды: Серпуховской, Боровский, Верейский, Мало-ярославецкий, Можайский, Звенигородский, Рузский, Волоколамский, Дмитровский, Угличский, Галицкий.

В уездах этих двух категорий не было и не могло быть княженецких старинных вотчин. Между тем в опричнине побывали из первой категории Костромской и Переяславский уезды, а и* второй — Верейский, Можайский, Галицкий и Дмитровский.

Побывали в опричнине Бежецкая и Обонежская пятины Новгорода, в которых не только княженецких, но и вообще никаких частных вотчинных земель не было.

Посмотрим районы бывших независимых княжеств, в которых могли быть остатки старинных вотчин княжат. Не прошли через опричнину территории княжеств: Рязанского, Оболенского, Ста-родубского, Ростовского, Тверского и Белозерского.

Относительно Рязанского княжества следует сказать, что там княженецких вотчин не было совсем, так как удельные князья Пронские лишились своих вотчин еще в XV в., а рязанские князья утратили их после бегства в Литву в 1521 г. последнего-рязанского князя Ивана Ивановича.

Сильно размножившиеся белозерскне князья растеряли большую часть своих вотчин еще в XIV—XV вв. Насколько известно, последним из белозерских князей, владевших старинной вотчиной, был князь Комский, который в 1559 г. продал свою вотчину на р. Кеми Кириллову монастырю. У некоторых белозерских князей, например Ухтомских и Белосельских, были вотчины а. Пошехонье, вероятно, купленные или полученные в приданое от ярославских князей, но эта часть Пошехонья в опричнине не была, и Ухтомские свободно распоряжались остатками своих вотчин.

Платонов показывал Ростов в числе городов опричнины. По-видимому, это ошибочное мнение основано на словах Таубе и; Крузе и на том, что после отставки опричнины Ростов был в числе так называемых дворовых городов. Но, во-первых, дворовые города после опричнины вовсе не то же самое, что бывшая опричнина, во-вторых, и это самое важное, мы не имеем в источниках даже косвенных указаний на то, чтобы ростовцы, и в том числе-княжата, подвергались выселениям. Пока не будут найдены прямые указания на это, мы не имеем оснований причислять Ростов: к городам опричнины.

30

Бывшая территория Тверского княжества разделилась на четьь ре уезда — Тверской, Кашинский, Клинский и Старпцкий, к которым позже прибавились уезды Зубцовский и Холмский. Здесь, только в Тверском уезде, в Микулине, сохранилось несколько сел князей Телятевских Мпкулинских. Но... Тверской уезд в опричнине ие был, а Телятевские служили в опричнине. Старица и Холм попали в опричнину как части старицкого удела князей московского дома, и в них старинных вотчин тверских князей не было со времени ликвидации в 1485 г. Тверского княжения.

Нет никакого сомнения, что районами, в которых сохранилось наибольшее количество княженецких вотчин, были небольшая территория бывшего Оболенского княжества и довольно обширная территория Стародубского княжения. Оба эти района в опричнине не были. В статье о монастырском землевладении во второй половине XVI в. я показал, что стародубские князья до опричнины, во время ее существования и после ее отставки владели и свободно распоряжались своими прародительскими вотчинами. Что касается оболенских князей, то у меня подробно рассказано, что из всех княжеских родов, пострадавших от опал царя Ивана, Оболенские по количеству и значительности жерств занимали, бесспорно, первое место. Между тем, несмотря на это, они сохранили весьма значительное количество своих владений, и не только при опричнине и после нее, но даже в XVII в.

Итак, после проверки утверждений С. Ф. Платонова оказывается, что в опричнине побывали только два района бывших княженецких вотчин — Суздаль и Ярославль. Но и здесь вопрос представляется совсем не таким простым, как полагал Платонов, упустивший из виду прямые указания летописей о том, что яро-лавскпе князья и многие суздальские лишились своих вотчин еще XV в., и великий князь Иван сделал это, не прибегая к помощи прнчнины. При массовом выселении ярославских князей в 463 г. при ликвидации Ярославского княжения некоторым из них далось сохранить свои вотчины, и в 1504 г. великий князь Иван своей духовной грамоте, а в 1570 г. царь Иван в проекте духовой завещали своим наследникам не вступаться в те вотчины ославских князей, которые они оставили за ними. Что касается суздальских князей, то из них В. Барабашин слу-ил в опричнине, а Шуйские хотя и не служили, но неизменно ользовались благоволением царя Ивана, и никто из них не по-радал от опал царя. Можно ли после этого говорить, что зачис-ение Ярославля и Суздаля в опричнину было сделано для того, обы выселить нескольких княжат из их старинных родовых езд? Как будто Иван не мог этого сделать, не выселяя одновре-ённо из уездов многие сотни рядовых помещиков и вотчинников, одобная идея могла прийти в голову только совершенно поло-ому человеку.

31

Между тем С. Ф. Платонова никак нельзя упрекнуть в том, что он считал царя Ивана полоумным. Совсем наоборот, Платонов хороню понимал, насколько безнадежна попытка реабилитировать Ивана как человека. Поэтому он пустил в ход все свое остроумие, чтобы превознести Ивана как государственного деятеля, осмыслить его действия во что бы то ни стало.

Плодом этого обходного маневра реабилитации монархизма и явилась знаменитая концепция С. Ф. Платонова. Успех этой мни-монаучпой концепции тем более непонятен, что она оказалась большим шагом назад по сравнению с той оценкой опрпчшшы и вообще государственной деятельности царя Ивана, которую дал другой историк, не менее авторитетный и не менее хорошо осведомленный, чем Платонов,— В. О. Ключевский.

Таким образом, направленность опричнины против старого землевладения бывших удельных княжат следует признать сплошным недоразумением Об этом, может быть, не стоило бы так много говорить, если бы с ним не было связано другое утверждение С. Ф. Платонова, которое тоже направлено к тому, чтобы осмыслить и реабилитировать опричнину. Я имею в виду его характеристику бывших удельных князей как могущественных феодалов, сохранивших некоторые права полузависимых владетельных государей, и составлявших в классе привилегированных служилых землевладельцев особую категорию лиц с интересами, во многих отношениях враждебными интересам прочих титулованных и нетитулованных землевладельцев. Для времени царя Ивана такой взгляд на княжат следует признать запоздалым лет на сто.

Дело в том, что за последние два десятилетия XV в. великий князь Иван лишил всех княжат прав владетельных государей: права суда, дани и полной независимости от наместников и волостелей. Насколько известно, право суда и дани и полная независимость были оставлены только за князьями Пенковыми, старшими представителями рода ярославских князей. Последний представитель фамилии Пенковых кн. Иван Васильевич Пенков умер в 1562 г.

Затем С. Ф. Платонов упустил из виду, что Судебник 1550 г. определенно запретил детям боярским, не получившим полной отставки, поступать на службу к владыкам п частным лицам. Платонов ссылается на писцовые книги Тверского уезда 1540 г. в доказательство того, что вотчинники при желании могли поступить на службу к владыкам, боярам и княжатам или никому не служить. Между тем в том же 1550 г. состоялся указ, запрещавший митрополиту и владыкам принимать к себе на службу детей боярских без особого разрешения царя. А в ближайшие годы, в связи с уложением 1556 г. о кормленьях и службе с земли, служба с земли стала обязательной и все землевладельцы лишились права никому не служить или служить княжатам, боярам и другим

32

крупным землевладельцам. Этот большой удар по пережиткам феодализма был сделан задолго до опричнины, не царем Иваном, который по молодости не мог иметь никаких государственных Вамыслов. И вообще опричнина не имела никакого отношения к ,8тим действительно важным государственным преобразованиям. Если дело обстоит так, то естественно возникает вопрос, на Чем же основано мнение, общепринятое в исторической литературе, о том, что княженецкое землевладение перед опричниной представляло большую силу и что царь Иван, учреждая опричнину, поставил себе цель искоренить землевладение княжат и сломить таким образом остатки феодализма, несовместимые с царской властью и интересами государства.

Источниками подобных представлений были, по-видимому, некоторые высказывания Флетчера и кн. Курбского, принятые на веру без надлежащей критики и осмотрительности.

В рассказе о казни князей Михаила Воротынского и Никиты Одоевского Курбский, не зная причины казни, сообщает, что царь подучил беглого холопа кн. Воротынского донести на своего господина и обвинял Воротынского в том, что он намеревался убить царя при помощи чародейства и «баб шепчущих». При этом Курбский высказал предположение: «А мню, научен от него (холоп.— [С. В.], бо еще те княжата были на своих уделех, и велия отчины под собою имели: околико тысящ с них почту воинства было слуг их» 2о. По словам Курбского, Одоевский умер от пытки, а Воро-'тынскпй чуть жпвой был послан на Белоозеро, но умер по дороге. I Ясно, что Курбский, не имея верных и точных сведений о рпчинах казни указанных лиц, доверился слухам и лишний раз рорвал свой гнев на царе Иване, обвиняя его в корыстных побуж-'енпях.

Сообщение Курбского о том, что указанные княжата имели оры и несколько тысяч слуг, страдает, несомненно, большим реувелнченпем, даже если к слугам причислять обозную при-лугу, которая не входила в состав «двора» пли «почта». Но не удем об этом спорить, а отметим только то, что Курбский имел виду только этих двух князей и вовсе не думал распространять у характеристику на всех русских княжат. Мы знаем, что дельными в собственном смысле слова в это время были: Михаил оротынскпй, Владимир Андреевич, Гедиминовичи И. Д. Бель-'ий (умер в 1571 г.) и Мстиславский и валашский воеводпч лександр Богданович. По размерам своих владений эти князья ояли так высоко над массой рядовых русских княжат, что прп-енять к последним явно преувеличенную оценку двора кн. Вороненого совершенно невозможно. Между тем С. Ф. Платонов

25 РИБ, ,т. XXXI, стр. 288. | Почт — польско-литовский термин для определения того, что в Москве ' швали боярским двором слуг и послужильцев.

С. Б. Веселовскнй

33

в своей характеристике княжат как противников царя исходит именно из указанного сообщения Курбского, не подозревая и не делая различия между рядовыми княжатами и последними остатками удельного строя.

Как можно видеть, приведенное высказывание Курбского совершенно не пригодно для обоснования концепции о принципиальной борьбе царя Ивана против могущественных врагов государства — княжат.

Крупная и яркая личность царя Ивана Грозного, историческая значительность событий его царствования и, в частности, его опричнина с многочисленными опалами и казнями произвели глубокое впечатление на современников и ближайших потомков. Ни одна, кажется, эпоха русской истории до Петра I не оставила нам такого большого количества источников, отечественных и иностранных, как царствование Ивана IV.

И много позже, когда трагическая личность грозного царя и его время отошли в область истории, они неизменно привлекали к себе внимание не только историков, но и поэтов, писателей, художников, композиторов, публицистов и популяризаторов исторических знаний. Надо, однако, признать, что этот повышенный интерес широких кругов читателей к царю Ивану и его времени едва ли был полезен для исторической науки.

Отыскивать новые источники, подвергать их необходимой предварительной критике и обрабатывать, терпеливо устанавливать факты и точно описывать события с тем, чтобы понять и уяснить читателю большие и сложные события эпохи,— все это требовало много времени, самоотверженного черного труда и хорошей научной подготовки. Широкие круги читателей не интересуются «кухней» исторической науки и нередко проявляют наклонность относиться с пренебрежением и полным неуважением к неблагодарному труду ученых, посвящающих своп силы разработке источников и технике научного исследования. Читатель требует от историка широких обобщений, ярких характеристик лиц и событий, категорических суждений и эффектпых в соответствии с темой картин. Историки поддавались соблазну выполнить «заказ» читателя, не тратить свои силы и время на неблагодарный груд фактического исследования прошлого и спешили дать читателю эффектные, мнимонаучные обобщения и концепции.

Известный публицист Н. К. Михайловский полстолетия тому назад не без остроумия заметил: «Если историки, как Костомаров, превращались ради Грозного в беллетристов, то и поэты, как г. Майков, превращались ради него в историков и приводили в восторг настоящих историков (г. Бестужева-Рюмина). Личностью Грозного интересовались и увлекались и критики-публицисты, как Белинский» 26.

26 Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. VI, стр.. Ж 34

Подводя итоги обзору высказанных в научной и ненаучной литературе мнений, Михайловский писал: «Наша литература об Иване Грозном представляет иногда удивительные курьезы. Со-, лидные историки, отличающиеся в других случаях чрезвычайною I осмотрительностью, на этом пункте делают решительные выводы, но только не справляясь с фактами, им самим хорошо известными, а, как мы видели, даже прямо вопреки пм: умные, богатые знанием и опытом люди вступают в открытое противоречие с самыми элементарными показаниями здравого смысла; люди, привыкшие обращаться с историческими документами, видят в памятниках то, чего там днем с огнем найти нельзя, и отрицают то, что ' явственно прописано черными буквами по белому полю» 27.

Михайловский объяснял эти курьезы тем, что «огромная личность Грозного, огромная отнюдь не внутренними достоинствами, а в качестве центра событий великих и позорных, давит воображение историков и лишает их мысль возможности свободно и логически двигаться»28.

Лет за 25 до Михайловского С. М. Соловьев объяснял эти не-?. сообразности и разногласия историков «незрелостью» русской !• исторической науки. Если поверить диагнозу С. М. Соловьева, то |', Следует сказать, что причина разногласий, «незрелость» псторп-Щ ческой науки, остается неустраненной до наших дней. Со времени . Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева было найдено и опубликовано очень большое количество новых источников, отечественных и ' Внострапных, но созревание исторической науки подвигается так [медленно, что может поколебать нашу веру в силу человеческого [уразума вообще, а не только в вопросе о царе Иване и его времени. С. Ф. Платонов причину разногласий и непримиримых противоречий в историографии об Иване находил в недостаточности и Итрывочностп наших сведений даже по важнейшим событиям п Шериодам царствования Ивана. Одну пз «решительных побед Исторического метода» Платонов находил в том, что новейшие ■ГСторикп отказались от психологических характеристик и направили свое внимание на исследование и описание общественного строя Московского государства, правительственного механизма, Международных отношений и т. п.

Со времени этих высказываний Платонова прошло еще 20 лет, Вторики отказывались от вышедших из моды размашистых ха-ктеристпк царя Ивана, но разногласия не только не изжпвают-I и не смягчаются, но остаются прежними и даже более сложен, по мере того как главной темой исторических сочинений ювятся сложные социальные явления и историческая мысль /чает возможность «свободно и логически двигаться».

Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. VI, стр. 187. ' Там же, стр. 213.

В чем же причина того, что новейшие сочинения об Иване и его времени не разрешают старых сомнений, споров и разногласий, не обогащают нас новыми фактическими сведениями, а осложняют и даже запутывают тему?

На место героев и негероев разных масштабов в качестве движущих историю сил появились категории, широкие и неширокие, слон, классы и т. п. отвлеченные понятия. Но оказалось, что оперировать в историческом исследовании отвлеченными понятиями гораздо труднее, чем давать блестящие характеристики героев. Задача историка стала неизмеримо сложнее уже потому, что потребовалось привлечение массовых источников, потребовалось знание такого огромного количества фактического материала, которым историки не располагали.

От предшествовавших стадий развития исторической науки ютались скверные замашки к широким обобщениям и разрешающим все сомнения читателя стройным концепциям. С другой стороны, новый стиль исторических сочинений предъявлял к историку очень высокие требования логической выправки в умозаключениях и обобщениях. В этом вопросе историки очень часто оказываются не на высоте своего положения п стоящих перед ними задач.

С недавних пор все, кому приходилось писать об Иване Грозном и его времени, заговорили в один голос, что наконец-то Иван, как историческая личность, реабилитирован от наветов и искажений старой историографии и предстал перед нами во весь рост и в правильном освещении. С. Бородин в отзыве о «Трилогии» В. Костылева хвалил автора за то, что Иван Грозный показан у него «передовым государственным деятелем, преобразователем жизни страны, твердым в достижении цели, прозорливым и смелым» 29. С. Голубов в отзыве о новой постановке пьесы А. Толстого на сцене Малого театра писал, что «после многих веков» наветов и клеветы врагов Ивана Грозного «мы впервые видим на сцене подлинную историческую фигуру борца «за пресветлое царство», горячего патриота своего времени, могучего государственного деятеля»30. Приблизительно так же высказался академик Н. Державин в отзыве о «Трилогии» Костылева: «Лишь сравнительно недавно события периода царствования Ивана IV получили в нашей исторической науке правильное, объективное толкование» 31.

Итак, реабилитация личности и государственной деятельности Ивана IV есть новость, последнее слово п большое достижение

29  С. Бородин. «Иван Грозный», роман В. Костылева.—«Литература и искусство», 15 мая 1943 г.

30  С. Го л у б о в. Новая постановка пьесы Ал. Толстого на сцене Малого театра.— «Правда», 30 мая 1945 г.

31  Н. Державин. Роман об Иване Грозном.— «Правда», 11 декабря 1944 г.

К

советской исторической науки. Но верно ли это? Можно лп поверить, что историки самых разнообразных направлений, в том числе и марксистского, 200 лет только и делали, что заблуждались и искажали прошлое своей родины, и что только «сравнительно недавно» с зтим историографическим кошмаром покончено и произошло просветление умов. Но, во-первых, достаточно небольшого знакомства с нашей историографией, чтобы убедиться, что историки не раз делали добросовестные попытки дать положительную оценку деятельности Ивана IV и что новостью является только то, что наставлять историков на путь истины «сравнительно недавно» взялись литераторы, драматурга, театральные критики и кинорежиссеры. Но главное, быть может, то. что люди науки, и в том числе историки, давно утратили наивную веру в чудеса и твердо знают, что сказать что-либо новое в исторической науке не так легко, что для этого необходим большой и добросовестный труд над первоисточниками, новый фактический материал и совершенно недостаточно вдохновения, хотя бы и самого благожелательного.

А не исследованных еще, главным образом архивных, источников по ряду весьма важных вопросов эпохи Грозного много. Да и многие старые источники нуждаются в научном пересмотре. В исследовании о Синодике опальных царя Ивана я показал, как много нового дает этот давно напечатанный источник32. В работе о монастырском землевладении во второй половине XVI в. я показал на основе новых источников, что земельная политика Ивана Грозного имела другой вид и другие последствия, чем представляли себе историки33. Наконец, в небольшом этюде о так называемой Тысячной книге и Тетради дворовой мной выяснено значение этих давно известных памятников для понимания Государева двора до опричнины и для понимания Опричного двора, выделенного в 1565 г. из старого Государева двора34. Так монографические исследования частных вопросов по первоисточникам выбивают камень за камнем из фундаментов воздушных замков старых концепций.

1944 [-1945]

32  См. наст, изд., стр. 323 и ел.

33  «Исторические записки», т. 10.

34  См. наст, изд., стр. 77—91.