Отзывы о Грозном его современников

Новейшие апологеты Ивана Грозного уверяют .пае, что суд потомства несправедлив потому, что Иван сошел со сцены, оклеветанный дворянскими публицистами, естественными врагами демократической неограниченной монархии. Эта клевета и непонимание современников и ближайших потомков перешла в историографию и так укоренилась в ней, что дожила до наших дней. Так ли это в действительности?

Прежде чем ответить на этот вопрос, позволю себе сделать несколько общих замечаний по поводу суждений современников, как источника исторического исследования, и самомнения ученых и профессоров XIX—XX вв.

О царствовании Ивана IV, о его личности и Опричном дворе мы имеем довольно много различных высказываний современников, лиц разного знания и калибра и с разных точек зрения. До нас дошли краткие и сдержанные сообщения летописцев, больше занятых фактами, чем их истолкованием и оценкой. Историк-повествователь дьяк Иван Тимофеев морализирует и больше старается понять и оценить события, чем рассказывать факты, которые ему казались всем известными. Большой интерес представляют писания кн. Курбского как образованного и талантливого представителя правящей верхушки московского боярства. О беспристрастности его высказываний, конечно, не может быть речи, но его точка зрения настолько определенна и ясна, что правильное понимание его высказываний не представляет особых затруднений. В полемике с ним царя Ивана мы получаем освещение многих вопросов с противоположных точек зрения. Наконец, мы имеем ряд свидетельств иностранных писателей, частью служивших в опричнине и имевших возможность лично познакомиться с Иваном. Незнание русского языка, обычаев и нравов и вообще всего уклада русской жизни, недоброжелательное и часто презри-

38

тельное отношение их к варварам-московитам, наконец, грубая тенденщгзоность их сообщений, суждений — все это очень затрудняет использование их сочинений для целей научного исследования. Однако мы находим у них нередко такие факты, о которых летописцы и повествователи предпочитали молчать, а их суждения «со стороны» при надлежащей критике и проверке при помощи других источников представляют зачастую очень большую ценность.

Нет надобности много распространяться о том, что свидетельства отечественных и иностранных писателей, как всякий исторический источник, необходимо подвергать проверке и критике. Не об этом приходится и следует говорить. Ясно, что недостаток, а тем более отсутствие критики приносят исторической науке большой вред, но не меньший приносит самомнение историков, которые через 300—400 лет после событий берутся задним числом истолковывать и осмысливать явления далекого прошлого, с высоты профессорской кафедры судят и рядят и с пренебрежением отвергают, иногда без рассмотрения, неугодные им высказывания современников как необразованных и ограниченных обывателей, не получивших образования в вузах, не прослушавших университетского курса истории СССР и потому неспособных понимать происходившие на их глазах события.

Бесспорно, мнения современников-обывателей имеют много слабых сторон. От нпх нельзя требовать объективности и беспристрастия. Их сведения о прошлом, даже о том, что было непосредственно до нпх, обыкновенно невелики. В этом отношении \у1еный историк часто может иметь большое преимущество перед современником. Другим слабым местом суждений современников, особенно XVI в., когда не было ни печати, ни других средств информации, является узкое поле их наблюдений. И в этом отношении историк имеет большое преимущество перед современниками событий. Еще большим преимуществом историка является пли. вернее сказать, может стать знание последующий истории, в частности последствий тех или иных событий. Но как раз в этом преимуществе таится большая опасность и самое слабое место исторических исследований. О замыслах и намерениях правителей и законодателей историк обыкновенно не может знать. Он судит о нпх по последствиям, приводя последствия в причинную связь с действиями исторических личностей. В этом большая опасность.

Порочность умозаключения на основании post hoc, ergo propter hoc всем известна, и тем не менее историки очень часто грешат в этом отношении. Ведь для того чтобы правильно установить причинную связь явлений и событий, необходимо предварительно установить факты и верно оценить их значение. А это как раз и является для исследователя искомым. Иными словами, историк попадает в положенпе человека, который старается

39

понять и объяснить одно неизвестное при помощи другого неизвестного. А нередко бывает еще хуже: историк, не установив факты, их последовательность и причинную связь, сочиняет от себя последствия, по этим вымышленным последствиям высказывается о предшествующем и приписывает историческим деятелям такие намерения и замыслы, которые, наверное, никогда не приходили им в голову.

Позволю себе сделать еще одно замечание по вопросу о причинах и следствиях, поскольку мы ищем в них разгадку намерений исторических деятелей и по этим предполагаемым намерениям беремся судить об их личностях.

И знание прошлого, н ежедневные наблюдения, и наш собственный опыт показывают нам, что только в виде исключения человеку удавалось и удается достигнуть поставленной себе цели полностью. Нередко нас постигает полная неудача, а чаще всего мы достигаем желанных результатов лишь отчасти. Иногда в процессе осуществления замыслы исторической личности испытывают такие изменения, что по последствиям совершенно невозможно разгадать первоначальные замыслы даже в том случае, если историку удалось точно и правильно установить последствия и выяснить причинную связь их с предшествовавшими событиями. А эта задача очень трудная, особенно если иметь в виду, что всегда и всякое действие исторической личности, кроме предусмотренных и преднамеренных последствий, влечет большее или меньшее количество так называемых гетерогенных, побочных, непреднамеренных и непредусмотренных последствий. Вот эти гетерогенные последствпя историк постоянно подвергается опасности принять за осуществление замыслов исторической личности.

Сейчас читатель увидит, что сделанное выше отступление в область философии истории вовсе не было излишним.

Послушаем толки обывателей — современников царя Ивана и их ближайших потомков.

Напомним предварительно, что они не рассчитывали на распространение своих писаний, зачастую имели основания желать, чтобы они оставались до поры до времени никому не известными, кроме ограниченного крута таких же книжников, любителей старины, как они сами. Если они записывали что-либо под свеяшм впечатлением событий или вспоминали о недавнем прошлом, то делали это с мыслью: «Да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу, своих царей великих поминают за их труды, за славу, за добро, а за грехи, за темные деянья спасителя смиренно умоляют» '. Летописание в собственном смысле слова в это время замирало и на смену ему рождался новый вид исторического творчества — повествование.

1 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 7. М.— Л., 1948, стр. 17.

40

Вот бесхитростное констатирование факта учреждения Опричного двора у одного провинциального летописателя: «В лето 7074-го году великий государь царь... учинил у себя на Москве опришнину, перешел из Кремля города из двора своего, перевезся жпти за Неглинну реку на Воздвиженскую улицу, на Арбат, на двор кпязь Михайловской Темрюковича, и изволил государь на том дворе хоромы себе стропти царьские и ограду учинитп, все новое ставити. Такожде повеле и в слободе (Александровой.— [С. В.]) ставити город п двор свой царьский, а князем свопм и бо-ляром и дворяном велел в слободе дворы ставити и избы разрядные, и почал государь в слободе жпти князь великий Иван Васильевич со всеми боляры своими а к Москве стал прнезжатп з боляры своими на время, как ему годно» 2.

Таково первое впечатление от учреждения опричнины. Автор сообщает факт и не рассуждает — не холопское это дело рассуждать о прихотях господ. Угодно было царю покинуть прародительский дворец в московском Кремле и построить себе дворцы опричные под стенами Кремля и в Александровой слободе, а что из этого выйдет и для чего это сделал царь, это было пока никому не известно.

На первых порах опричные опалы и казни поразили только верхний слой Государева двора. Нпзших слоев населенпя это не касалось. Но, как говорит пословица, чем дальше в лес, тем больше дров: тяжелые удары царского гнева стали поражать и представителей низших слоев, и в 1570 г. разразилась колоссальная катастрофа погрома Новгорода и Пскова, которая произвела огромное впечатление не только на Руси, но и в Западной Европе. Причины, вызвавшие эту катастрофу, обстоятельства, размеры и ближайшие последствия до сих пор остаются во многом загадкой, которую историкам еще предстоит исследовать и попытаться разгадать.

Прп современном состоянии вопроса можно представить себе, с некоторой вероятностью, дело так. Столкновения царя Ивана со своими приближенными дворянами, начавшиеся в 1560 г., вызвали опалы и принудительные пострижения, а ответом на них были побеги за границу и измены, на которые царь отвечал новыми опалами и казнями. После учреждения в 1565 г. Опрпчного двора «пожар лютости», как выражался кн. Курбский, стал быстро разгораться и перекинулся пз Москвы п высших кругов дворянства на уезды, взятые в опричнину. Выселения земских пз опричных уездов отозвались очень тяжело на массах крестьянства. Казнь старицких князей с их свитой и слугами, лишение свободы и смерть митрополита Фишшпа, наконец, большой заговор в среде московской приказной администрации и связанный с ним погром

2 М. Н. Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники XVI в.— «Исторические записки», т. 10, стр. 89.

41

таких крупных городов, как Новгород и Псков, перебросили пламя «пожара лютости» на окраины Московского государства.

На западных окраинах государства, к*ак Новгород и Псков, ко всему этому присоединились тяготы войны и непосредственной близости к театру военных действий. lHa почве общего неудовольствия и страха родилась идея отложиться от Москвы и отдаться под защиту и покровительство Литвы. Насколько широкие круги были захвачены этим течением и насколько серьезна была опасность, что новгородцы и псковичи «отсядут», как тогда говорили, со своей вотчиной от московского государя, мы, к сожалению, не имеем данных сказать что-либо. \ Во всяком случае окраинное положение Новгородской и Псковской земель представляло большую опасность и не могло не вызывать большой тревоги у царя Ивана, всегда подозрительного и склонного преувеличивать возможные опасности. |

На вопрос, не были ли эти сепаратистские течения запоздалой отрыжкой новгородской и псковской независимости, по-видимому, следует ответить отрицательно. Из «Синодика опальных царя Ивана» мы знаем, что в «пзменное дело» новгородского владыки Пимена, кроме софьян, т. е. его дворян, было замешано н погиблс множество новгородских помещиков. Из новгородских летописей мы знаем также, что после погрома самого Новгорода в новгородские пятины были разосланы опричники, наверное, со списками заподозренных в измене лиц, которых они «без рассуждения и без цощадения» избивали на местах с семьями, а кстати грабили и /убивали их крестьян.-Хорошо известно, что новгородские и псков-: ские помещики того времени были не коренными новгородцами и псковичами, а сыновьями и внуками тех московских детей бояр-I ских, которые в количестве до 2 тыс. были испомещены в Новго-I роде и Пскове на землях новгородских и псковских вотчинников Чв конце XV и в начале XVI в^)Да и среди дворян новгородского владыки верхний слой, если не большинство, был из тех же московских служилых родов. Более коренными «туземцами» была братия новгородских монастырей. Быть может, поэтому софьяне и местные монастыри были особенно склонны к измене, и, быть может, поэтому на них и их главу, владыку Пимена, царь Иван направил первые и самые тяжелые удары.

Нет сомнения, что царь получал от своих доброхотов и агентов соответствующие донесения, иногда, быть может, преувеличенные и даже ложные. В описи дел царского архива сохранились указания на то, что отдельные лица подвергались арестам, приводу в опричнину, допросам и наказаниям, но, видимо, недовольство было разлито очень широко, количество болтунов-изменников было гораздо больше, чем требуется для настоящего заговора, а поэтому действительного заговора не было. Как бы то ни было, царь Иван не нашел нужным и возможным произвести по этому поводу следствие и решил прибегнуть к террористиче-

42

•скому методу борьбы со столь бесформенной и тем не менее очень \ опасной для государства изменой. Он собрал сведения, составил | списки заподозренных или виновных, по его мнению, лиц и решил / произвести внезапный погром Новгорода и наказать виновных по заранее заготовленным спискам, без следствия на 1 месте.                                                                                                          /

Иностранные писатели, например Шлихтинг, рассказывают с V большими прикрасами и явными преувеличениями, как Иван с \. большим отрядом опричников предпринял поход на Новгород, приняв меры предосторожности, чтобы застигнуть новгородцев [\ врасплох п чтобы весть о его походе не дошла до Новгорода ранее ; \ его. Понятно, что при таких обстоятельствах наказанпе новгородцев за их «шатость» и литовско-польскую ориентацию вылилось в форму кровавого и чудовищного по своей нелепости «погрома, i еже онришнина именуется», как выразился один новгородский летописец.

Посмотрим, что об этом думали и что говорили летописцы.

Один неизвестный нам провинциальный летописец сообщает о «совершенном разорении Великого Новеграда»: «В лето 7078 5(1570.— [С. В]) году государь царь... собра все свое воинство, н поиде на Великий Новград, и тамо многое можество людей новгородских побита и богатества много взяша. Такожде поиде \ ' и ко Пскову граду и Псков много воевав и богатество бесчислен- | ное множество взяли московское воинство. И громил их за то (у царь Иван Васильевич за их измену великую, что новгородцы xo-|v телн здатп Великий Новград и другий град Псков с прнгородкир своими н хотели обоими городами поклониться королю литовскому отдати» 3Л

Естественно, что новгородский летописатель дал событию иное освещение и в более ярких и сильных выражениях описал погром Новгорода. В его сообщении интересно отметить то, что донос об измене новгородцев был сделан царю еще в конце 1569 г., т. е. за несколько месяцев до погрома, а также подтверждение того, что погрому не предшествовали какие-либо расследования и суд. Все было решено и жертвы намечены еще в Александровой слободе на совещаниях с Малютой Скуратовым, Алексеем Старого Мелико-вым. кн. Петром Борятинскпм и другими наиболее доверенными опричниками. Приведу новгородское освещение событий полностью: «Пленение царя Иваново Новеграду и Пскову. В лето 7077-го декабря в 27 день, оклеветаша злые люди Великий Новград и Псков царю... бутто ся хотят отложитися Литве; и прнпде с великою яростию в Великий Новград с силою (т. е. свойском.— [С. В]) и плени Новград конечне, яко же и от начала не бысть над ним; первое архиепископа Пнмина взят и в заточение посла на Тулу, и святую Софею соборную церковь пограбп и поймал

3 «Исторические записки», т. 10, стр. 89.

43

чудотворные иконы корсунские и казну всю, драгие вещи поймал, и архпепископль двор, и монастыри все пограбил, и всех людей, и многих православных умучи многими муками, а протчих людей, глаголют 60 000 мужей и жен, и детей, в великую реку Волхов вмета, яко в реки запрудитися; и по иным городом новгородцким (т. е. по пригородам.— [С. В.]) тако же вся люди ограбил и монастыри, и церкви. И сице бысть Великому Новуграду запустение». Далее летописец говорит о Пскове: «Того же году в великой пост на первой педели февраля месяца прииде царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русин во Псков, опричниною, со многою ратшо, восхоте разорит град Псков, яко же Великий Новград; прпиде с великою яростию, яко лев рыкая, хотя растерзатп не-повипные люди и кровь многую пролити...» 4.

Далее следует известный рассказ, как царь, успокоенный заступничеством наместника н наглядным выражением верноподданнических чувств псковичей, ограничился казнью нескольких десятков лиц, не дал опричникам Пскова на разграбление п ушел из Пскова, захватив с собой псковских городовых приказчиков и до сотни заподозренных в измене лиц. Из «Синодика опальных царя Ивана» известно, что они были казнены на обратном пути царя из Пскова в Москву. В Пскове и Изборске были казнены два городовых приказчика, десяток подъячих, несколько десятков псковичей. По дороге в Москву было казнено в селе Медне (на границе Торжка и Тверского уезда) 190 чел. и в Торжке сожжено 30 чел.5

Иностранные писатели дают совершенно фантастические цифры жертв новгородского похода царя Ивана, но я не буду занимать внимание читателя этим вопросом, который мне представляется несущественным. Для нашей темы было важно показать отношение современников к этому жуткому событию и к роли в этом деле царя Ивана.

Вскоре после смерти царя Ивана один псковский летописец сделал попытку дать общую оценку минувшего царствования. Ясно, что задача эта была очень трудной, и если оценка псковского обывателя вызывает у нас некоторые недоумения, то не будем забывать, что не меньше недоумений вызывают у нас рассуждения современных ученых и их попытки дать оценку личности царя Ивана и его царствованию. «Сии царь и великий князь Иван,— писал скромный пскович XVI в.,— по божий милости... взят Казанское царство и Астараханское и вознесеся гордостию, и начат братитися и дружбу пмети з дальними цари и короли, с цысарем и с турским, а з ближними землями заратися и начат воеватися; и в тех ратех и войнах ходя свою землю запустошил,

4  Псковские летописи, вып. I, M.— Л., 1941, стр. 115.

5  С. Б. Весе лов ский. Синодик опальных царя Ивана как исторический источник (см. наст, изд., стр. 323 и ел.).

а последи от иноверца и сам ума пзступи и землю хоте погубптп, аще не бы господь живот его прекратил» 6.

Отметим прежде всего, что в этом высказывании псковича находится в зародыше противоположение славного начала царствования Ивана, впрочем, «по божьей милости», бесславному концу. У Курбского эта идея становится резким контрастом, принятым Карамзиным и некоторыми другими историками, но тем не менее вызывавшим и вызывающим у многих историков возражения и недоумения.

Неясно, о каком иноверце говорит пскович. Может быть, он имел в виду известный и остающийся для историков загадкой эпизод с выделом Старицы и Торжка в удел казанскому царю Симеону Бекбулатовпчу и с провозглашением его царем, причем сам Иван стал именоваться скромно князем Московским. Этот кратковременный эпизод для всех, не посвященных в эту игру титулами, должен был казаться нелепой причудой, исступлением ума, т. е. сумасшествием.

Приблизительно в то же время, т. е. вскоре после смерти царя Ивана, другой пскович попытался дать обобщение и, в частности, понять опричнину. Он писал, что при «державе» царя Ивана «на Москве и во всей Русской земле» были сначала «тишина и благоденствие великое, и рука государева высока над всеми ордами; многие грады и землп преклонялися под его государеву державу; и того же году и Полотцко взял» (1563.— [С. В.]). «И по том, по грехом Руския всея земли, восташа мятеж велик и ненависть во всех людех, и межусобная брань и беда велика, и государя на гнев подвигли, и за великую измену (так! — [С. В.]) государь царь учиниша опричнину; и бысть мятеж по всей земле и разделение. И збыстся христово слово: воста сын на отца, н отец на сына, и дщн на матерь, и мать на дщерь, и вразп человеку домашний его. И оттого бысть запустение велие Руской землп» '.

И в этом высказывании мы находим противоположение славного начала царствования бесславному запустению всей землп в конце его. Попытка объяснить учреждение опричнины царским гневом на «рознь» (мятеж) п «межусобную брань» может показаться на первый взгляд очень странной. Но не следует сосредоточивать внимание на писательской беспомощности и неумении автора выражать своп мысли. Основная мысль его очень интересна и заслуживает полного внимания. Мне кажется возможным раскрыть и разъяснить ее так.

Многочисленные, разносторонние и глубокие реформы середины века вызвали величайшее возбуждение во всех слоях общества и не могли не задеть весьма существенно интересы отдельных лпц, груп и целых классов населения. В полемических

6  Псковские летописи, вып. 1, стр. 116.

7  Там же, стр. 113.

'.5

шнш

произведениях а в других источниках этого времени мы находим множество отзвуков «великого мятежа», различных мнений и столкновения интересов. В конце этого периода славных реформ положение осложнилось вопросами международной политики. Завоеванию Казанского и Астраханского царств и борьба с южными татарами потребовали огромных жертв: от служилого класса — личных и материальных, а от прочих слоев населения — главным образом материальных, в виде чрезвычайных налогов и повинностей. Но неизбежность борьбы и жертв на восточном и южном фронтах была для всех ясна, а блестящий успех оправдал все жертвы и высоко поднял царскую власть и авторитет цари Ивана j глазах населения.

л Совершенно иное положение создалось, когда встал вопрос о /войно с Орденом. Никакой непосредственной военной опасности Ливонский орден для западных границ Московского государства не представлял. Ливония преграждала нам выходы в Балтийское море и препятствовала развитию сношений с Западной Европой, но этот вопрос был выше понимания широких масс населения. Только немногочисленные представители высших правительственных кругов могли предвидеть, что война с Орденом скоро и неминуемо превратится в войну с соседними государствами, в первую очередь со Швецией и с Польско-Литовским государством, из-за Ливонии. Так, можно сказать, что Ливонская война не находила сочувствия у широких масс населения, была непонятна им и вызывала разногласия в правящих кругах Московского государства.

Не прекратились разногласия и тогда, когда жребий был брошен и война началась, так как вскоре начались международные осложнения не только со стороны Швеции и Польши, но и со стороны таких дружественных держав, как Дапия. Для всех, даже для людей, не посвященных в политику, становилось ясным, что война потребует огромных жертв личных и материальных, в то время как население еще не успело оправиться от казанского и астраханского походов и столкновения с крымскими татарами.

Царь Иван был убежденным и последовательным сторонником борьбы за Прибалтику. После первых блестящих успехов русского оружия и позже, когда начались затруднения и неудачи, Ивану казалось, что если бы не постоянное «претыкание» его воевод (по-нашему — саботаж), то можно было бы покорить и завоевать не только Ливонию, но и всю Германию.

Несомненное неудовольствие и ропот населения из-за тяжелых чрезвычайных налогов, вызванных войной, острые разногласия в среде государственных советников, думных людей и вообще в окружении царского двора, несвоевременные возражения и «претыкания» воевод создавали атмосферу того «великого мятежа» «во всех людях», который во время войны представлял не только большие неудобства, но даже государственную опасность.

46

Этим и был вызван, тот «гшзв» царя Ивана, под влиянием которого он решил учредить опричнину. Мне кажется возможным так понять приведенное выше высказывание псковского летописца.

Но у читателя, естественно, возникает вопрос, какая же связь между царским гневом на всеобщий «мятеж» и учреждением опричнины? Это нуждается в подробном разъяснении, которое будет дано ниже, а пока отмечу, что, по мнению того же летописца, опричнина оказалась неудачным средством устранить опасный для государства мятеж и «междоусобную брань» и в результате привела всю Русскую землю к «великому запустению». Иными, словами, если раскрыть лапидарные выражения летописца, следует сказать, что царь Иван, освободившийся в опричнине от непрошенных советов своих думцев и взявший в свои руки бразды правления, оказался плохим политиком, довел страну до запустения и в конце концов проиграл эту войну, потребовавшую от всех слоев населения огромных жертв.

Приведенных свидетельств летописцев, современников царя Ивана и очевидцев его деятельности, как мне кажется, вполне достаточно, чтобы убедиться, что отрицательное отношение к личности царя и его делам, в особенности к опричнине, если и возможно назвать клеветой, как выражался один новейший историк царствования Ивана, то в этой клевете повинны вовсе не одни дворянские публицисты, враги демократической монархии, но также и средние слои населения, к которым следует причислить летописателей. Народ же в широком смысле слова, как у А. С. Пушкина в «Борисе Годунове», «безмолвствует», т. е. мы не имеем таких памятников письменности, которые исходили бы из народной среды и выражали бы ее мпение. Не обладая даром слова, народ выражал свое отношение к событиям делом: покидал свои убогие жилища, бросал семью и привычный труд и «брел розно», куда глядят глаза.

Жуткую картину запустения дают обыскные книги в новгородских пятинах, составленные администрацией по предписанию из Москвы вскоре после новгородского погрома 1570 г. Книги пестрят перечислением убитых опричниками и разбежавшихся крестьян, указаниями на разграбление их имущества п скота, на заброшенную пашню и поросшие кустарем покосы8.

Оставаясь пока в пределах отечественных источников, укажу на правительственные описания разных частей государства, произведенные в конце царствования Ивана и при царе Федоре. В них обыкновенно нет прямых указаний на опричнину, они подводят, так сказать, итоги всем последствиям событий царствования Ивана, и в этом их большая историческая ценность. Они дают право сказать, что многие известные нам центральные уезды Московского государства представляли такую же картину

Д. Я. Самоквасов. Архивный материал, т. I—И. М., 1905—1909.

47

запустения, как 20—30 лет спустя, после гражданской войны и польско-литовской интервенции первых десятилетий XVII в.

Посмотрим источник совсем другого рода — былины, плод истинно народного коллективного творчества. Напомню содержание известной былины о царевиче Иване, Малюте Скуратове и Никите Романове.

В царских палатах веселый и шумный пир. Подвыпившие гости хвастаются и похваляются друг перед другом, кто во что горазд. Царь Иван похаживает между гостями и начинает похваляться тем, что вывел дочиста измену и в Москве, и в Новгороде Великом, и во всех городах. Один из гостей осмеливается просить у царя слова и холопски-коварно говорит, что измена выведена еще по везде, собственный-де его сын, царевич Иван (в иных версиях былины — Федор),— изменник. Разгневанный царь тотчас дает приказание Малюте найти царевича и казнить его.

Царь Иван умер после непродолжительной болезни, приняв на одре болезни монашеский чин. Ходили темные слухи, что он был задушен своими любимцами Богданом Вельским и Борисом Годуновым. Проверить эти слухи, конечно, невозможно, но ничего невероятного в этом нет.

Наступило царствование кроткого, «гораздо тихого» и богомольного Федора. И летописцы, и повествователи на разные лады стали со вздохом облегчения восхвалять незлобивого и неспособного к правлению царя. На жизненную сцену стали выходить новые поколения людей, знавших события минувшего царствования только по рассказам отцов. Этим поколениям пришлось пережить новую эпоху величайших потрясений Московского государства.

Под впечатлением этих событий появилось большое количество литературных произведений разного рода, в том числе исторических. Обогащенные горьким опытом и сведениями о прошлом, авторы этих произведений старались понять, осмыслить и объяснить себе и читателям огромные в сложные события родного прошлого. Среди этих авторов для нашей темы особенно интересны Иван Тимофеев, автор «Временника», и автор так называемого Хронографа 1617 г.

Детство и, быть может, отрочество Ивана Тимофеева приходятся на конец царствования Ивана Грозного. В конце царствования Федора Иван Тимофеев был >же дьяком и в этом чине присутствовал на соборе, избравшем после смерти Федора на царство Бориса Годунова. Поскольку он происходил из простонародья, его дьячеству должно было предшествовать несколько лет службы в подъячих. В конце царствования Бориса Годунова Иван Тимофеев был дьяком Большого прихода, одного из главных финансовых приказов. При первом самозванце и при Василии Шуйском Иван Тимофеев принимал участие в походах как дьяк полкового наряда, т. е. артиллерии. В 1607 г. он был послан в Великий Новгород и оставался там до захвата Новгорода шве-

48

дами. Неизвестно, где он был в эпоху междуцарствия и «московского разорения», но при царе Михаиле мы видим его на службе в разных городах: в 1618—1G20 гг.—в Астрахани; в 1621 г.— дьяк у «приказных дел», т. е. специальных поручений; в 1622 — 1625 гг.— в Ярославле и, наконец, в 1626 —1628 гг.— в Нижнем Новгороде. По-видимому, это была ого последняя служба. Из этой справки видно, что Иван Тимофеев был человеком с большим жизненным опытом. К сожалению, в своем ^Времен1тпк_е_йУон отводит гораздо более места морализированию и (ршософствованию, чем фактическим сообщениям. О царе Иване дьяк Тимофеев, если выразиться мягко, очень невысокого мнения.

По поводу опричнины Иван Тимофеев сообщает следующее Царь Иван был «к ярости удобь подвижен», т. е. очень вспыльчив, а в ярости не знал милосердия. Позволю себе сделать отстуиление и привести свидетельство иностранца, имевшего возможность видеть царя Ивана к получать сведения от очевидцев. Я имею в виду Принца из Бухова, который дважды посетил Московию — в 1567 г. с цесарским послом Кобенцелем и в 1578 г. Записка Принца о московских делах составлена в 1577 г., после первого посещения Московии. Прпнц рисует такой портрет Ивана: «Он очень высокого роста. Тело имеет полное силы и довольно толстое, большие глаза, которые у него постоянно бегают и наблюдают все самым тщательным образом. Борода у него рыжая с небольшим оттенком черноты, довольно длинная и густая, но волосы на голове, как большая часть русских, бреет бритвой. Он так склонен к гнеиу, что, находясь в нем, испускает иену, словно конь, и приходит как бы в безумие; в таком состоянии он - бесится также и на встречных» 9.

О запальчивости царя Ивана, особенно во второй половине его жизни, так много свидетельств, что приводить их мне представляется совершенно излишним. Достаточно напомнить общеизвестный и несомненный факт побоев, нанесенных Иваном в запальчивости своему сыну, от которых тот умер.

Учреждение опричнины Иван Тимофеев по своей склонности морализировать объясняет так: «От умышления же зелные ярости па своя рабы подвигся (царь Иван.— [С. В.]) толик, яко воз-ненавиде грады земля своея вся и во гневе своем разделением раздвоения едины люди раздели и яко своеверны сотвори... и всю землю державы своея, яко секирою, наполы некако разеече». Царь избил множество вельмож и «добромыслимых людей», иных прогнал в чужие земли, стал приближать к себе иностранцев, щедро одарял их, а иных посвящал даже в тайные дела 10.

9  «Начало и возвышение Московии, сочинения Даниила Принца из Бухова».— «Чтепия ОИДР»,- кн. 3, М., 187G, разд. IV, стр. 27.

10  РИБ, т. XIII, стр. 271.

Новое издание «Временника» Ивана Тимофеева см. «Временник Ивана Тимофеева», под ред. В. П. Адриановой-Перетц, М.— Л., 1951.— Прим. ред.

С. Б. Веселовский

Можно думать, что автор сильно преувеличивал симпатии царя к иностранцам и их роль в событиях, но зная таких проходимцев, как лифляндские дворянчики Таубе и Крузе, как Шта-ден, которые пользовались доверием царя Ивана, можно сказать, что попытки царя найти в иноземцах верных сотрудников в противовес своим отечественным холопам были весьма неудачными.

Далее Иван Тимофеев пишет, что царь, отделив опричников от земских, как волков от овец, наложил на опричников «тьмообраз-ные», т. с. адские, «знамения»: «вся от главы и до йог в черное одеяние облек...» Сообразно одежде опричники были посажены на вороных коней, и «по всему воя своя яко бесЯтодобны слуги сотвори». Когда опричники, все в черном, на вороных конях скакали па казнь, одни, не смея ослушаться приказания царя, другие «самоохотливо», чтобы выслужиться и обогатиться, они одним своим свирепым видом приводили людей в ужас ".

Будучи на службе в Новгороде в 1607—1610 гг., И. Тимофеев имел возможность слышать от местных старожилов много рассказов о новгородском погроме 1570 г. Все, что он рассказывает в своем «Временнике» по этому вопросу, не превышает того, что сообщают об этом летописцы и иностранные писатели. Отмечу в его рассказе только две подробности. Во-первых, он говорит, что повсюду валялось так много трупов убитых, что собаки, дикие звери и хищные птицы не успевали их пожирать. А затем Иван Тимофеев отмечает, что царь «по жребью» делил между опричниками награбленное у новгородцев добро.

Автор Хронографа 1617 г. в ярких, несколько трафаретных выражениях рисует привлекательный образ царя: царь Иван был искусен и непобедим в ратных делах, умел «на рати копнем но-трясати», был ловким и храбрым всадником, «бысть же и в словесной премудрости ритор, естеством словесен и смышлением быстроумен», «еще же и житие благочестиво имый и ревностью но бозе присно препоясася» 12. Не вяжется с этими преувеличенными похвалами то, что автор вслед за этим говорит об опричнине. Со смертью царицы Анастасии в царе произошла большая перемена — «превратися многомудрениый его ум па прав яр» 13.

По поводу этой перемены автор недоумевает или делает вид, что недоумевает, и вуалирует свои высказывания недомолвками и неясностями. О смерти царевича Ивана он говорит также уклончиво, как и И. Тимофеев: «О нем же (т. е. о царевиче Иване.— [С. В.] нецыи глаголаху, яко от отца своего ярости прияти ему болезнь и от болезни же и смерть» и. При этом смерть царевича автор загадочным образом связывает с опричниной и казнями царя Ивана — в «Писании» правильно говорится, что «парение

11  РИБ, т. XIII, стр. 272—273.

12  Там же, стр. 1274—1275.

13  Там же, стр. 1275.

14  Там же, стр. 127G.

50

похоти пременяет нрав незлобив». От этого «парения похоти», т. е. от страстей и аффектов, царь Иван стал «сокрушать» своих родственников и близких к нему вельмож, «еще же и крамолу, междусобиую возлюби, и во едином граде едины люда на другие поусти» (т. е. натравил.— [С. В.]), одних называл земскими («себе собственны»), а других опричными. «И сицевых ради крамольств сына своего большаго царевича Ивана... от ветви жизни оторгну» 15.

Представление о том, что учреждением опричнины царь Иван «всю землю державы своея, яко секирою, наполы некако раз-сече», вовсе не было позднейшей попыткой понять опричнину. Такого же, по существу, мнения был человек большого ума и не только современник опричнины, но и деятель, занимавший высокий пост, погибший за свой протест против опричнины. Когда царь и иерархи церкви понуждали соловецкого игумена Филиппа Колычева занять пост митрополита, Филипп отказывался и «о том говорил, чтобы царь и великий князь отставил опришнину» и «соединил бы воедино, как преже того было», а «не отставит царь и великий князь опришнпны, и ему в митрополитах быть невозможно» 1б.

Если попытаться раскрыть высказывания Ивана Тимофеева и автора Хронографа, можно сказать, что, по их представлениям, царь Иван разделил всю землю Русскую, рассек, «яко секирой», «наполы» не по горизонтали социальной пирамиды, а по вертикали, сверху донизу, и одну часть людей «в едином граде» «по-устил» на другую часть.

Высказывания Ивана Тимофеева и автора Хронографа полезно сопоставить с источником совершенно другого рода — с наблюдениями англичанина Флетчера, которые можно рассматривать как отклики правящих боярских и приказных верхов Московского государства, где Флетчер вращался во время своего непродолжительного пребывания в Московии. Незнакомый с русским языком, со всем укладом жизни Руси, с ее историей, Флетчер собирал слухи, толки и рассказы и сообщил, переведя их на язык своих понятий. Главной целью политики царя, по мнению Флетчера, было усиление своей самодержавной власти. «Средства и меры, употребленные для этого царем как против князей удельных, так и других дворян (сколько я мог заметить, судя по рассказам о его действиях), были следующие или тому подобные: во-первых, он посеял между ними личное соперничество за первенство в чинах и званиях и с этой целью подстрекал дворян, менее знатных по роду, стать выше или наравне с теми, которые происходили из домов более знатных. Злобу их и взаимные распри он обращал в свою пользу, принимая клеветы и доносы касательно козней и

15  РИБ, т. XIII, стр. 1275—1276.

16  СГГиД,. т. I, сгр. 557.

4*             51i

заговоров, будто бы замышляемых против него и против государства. Ослабив таким образом самых сильных и истребив одних с помощью других, он, наконец, начал действовать открыто и остальных принудил уступить ему права свои» 1?. Далее Флетчер говорит о разделении подданных на две части, т. е. земских и опричных, и заключает: «Столь низкая политика и варварские поступки, хотя и прекратившиеся теперь (т. е. в царствование Федора.— [С. В.]), так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую ненависть, что, по-видимому, :>то должно окончиться не иначе, как общим восстанием» 18.

Так предвидел и предсказывал дворцовые перевороты и гражданскую войну иностранец, человек умный и наблюдательный, но мало знакомый с русской жизнью и пробывший в Московии недолго.

Мы не настолько хорошо знаем летописно-повествовательную литературу XVII в., чтобы иметь возможность проследить эволюцию мнений о царе Иване. Поэтому я ограничусь только двумя выписками из позднейших хронографов, заимствуя их у С. М. Соловьева. Самый язык выдержек свидетельствует, как мне кажется, о том, что авторы не дословно описывали свои источники, а подновляли их и вносили некоторые изменения. Таким образом, их высказывания можно рассматривать как некоторый осадок, как попытку понять по-своему время и личность царя Ивана.

Хронограф 1691 г. из собрания Публичной библиотеки писал: «Попущением божиим за грехи наши возъярися царь Иван Васильевич на все православие по злых людей совету Василия Юрьева (царского шурина Василия Михайловича Юрьева Захарьина.— [С. В.]) да Алексея Басманова и иных таких же, учиинша опричнину, разделение земли и градов, а сам царь живяше на Петровке и хождаше и ездяше в черном платье, и все (опричники.— [С. В.]) с ним 19, и бысть туга и ненависть па царя в миру, и кровопролития и казни учинились многие» 20.

Вторая выдержка дает общую оценку царствования Ивана, смешивая опричнину, упраздненную в 1572 г., с кратковременным эпизодом провозглашения великим князем царя Симеона Бекбулатовича: «За умножение грехом всего православного христианства царь Иван Васильевич сопротивник обретеся и напол-нися гнева и ярости; нача подвластных своих сущих раб зле и немилостиво гонити и кровь их пролияти и царство свое, порученное ему от бога, раздели на две части: часть едину себе отде-

17  Джильс Флетчер. О государстве русском. СПб., 1905, стр. 30—31.

18  Там же, стр. 31—32.

19  Опричный дворец был поставлен на месте двора кн. Михаила Тем-рюковича Черкасского на Моховой, а подле него до р. Неглинной и до Петровки были расположены дворы опричников.

20  С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. 2. СПб., изд. «Общественная польза», стр. 167,

52

ли, другую же часть царю Симеону Казанскому поручи; сам же отоиде от единых малых градов, Старицу зовому и тамо жительствуя. Прозва свою часть оприпгники, а другую часть царя Симеона именова земщина, и заповеда своей части оную часть на-силовати и смерти предавати и домы их грабити, я воевод, данных ему от бога, без вины убивати повсле, не усрамися же и святительского чина, овых убивая, овых заточению предавая, и грады краснейшие Новоград и Псков разрушати, даже и до сущих младенцев повеле. И тако многа лета во дни живота своего провождая уже и наконец старости пришед, нрава же своего ника-коже не перемени» ".

По поводу этих и подобных высказываний современников и позднейших повествователей В. О. Ключевский эффектно сострил, что опричнина царя Р1вана казалась странной и непонятной как современникам, пострадавшим от ее эксцессов, так и историкам, пытавшимся понять ее и разгадать ее государственный смысл. В. О. Ключевский не нашел в учреждении опричнины никакого государственного замысла, не приписывал в этом случае Ивану никаких реформаторских идей. С. Ф. Платонов находил, что обывательские мнения современников не могут «удовлетворить всех», что они не заслуживают внимательного разбора, и сделал попытку задним числом, через 300 лет, с высоты профессорской кафедры осмыслить явления, которые были непонятны современникам. Подробно об этом я буду говорить ниже, а пока замечу, что плохо дело государственного деятеля, если его действия остаются непопятными никому из современников и кажутся столь же странными и непонятными ученым XX в.

Приведенные выдержки из хронографов, по существу, повторяют то, что мы находим у предшествовавших авторов: учреждение Опричного двора привело к разделению государства на две враждебные части, никаких реформаторских целей учреждение опричнины не преследовало; учредив опричнину, царь не только «поустпл», т. е. натравил, одну часть населения на другую, но и «заповедал», т. е. приказал, опричникам насиловать, грабить и [убивать].

1944 г.

21 С. М. Соловье в. История России с древнейших времен, кн. 2 стр 168—169.