Кавказ в первую половину года

После отъезда моего с Кавказа в должность начальника главного штаба Кавказской армии вступил генерал-лейтенант Григ<орий> Иван<ович> Филипсон - человек умный, опытный, деловой. Кончив первым курс Военной Академии в 1835 году, он был на счету лучших офицеров Генерального Штаба. Служил он почти постоянно на Кавказе (за исключением пяти лет, проведенных в отставке); занимал в последние годы место наказного атамана Черноморского казачьего войска и хорошо был знаком с западною половиною Кавказского края. Но по своему характеру он не мог сойтиться с князем Барятинским. Вот что писал мне по этому предмету полковник Ли-мановский вскоре после моего отъезда с Кавказа: «Деятельность наша с вашего отъезда значительно ослабела; Григорий Иванович (Филипсон) занимается усердно; но при настоящем переходном положении штаба, как и надо было ожидать, в ходу одни только текущие дела, а все, относящееся к обновлению края, заснуло на время. Конечно, занятия чрез это уменьшились, но жаль, что не без ущерба делу. Робость в сношениях с фельдмаршалом, к сожалению, \. не оставила Григорий Ивановича и на новом месте. Доклады его I продолжаются обыкновенно с полчаса, много час. Князь, привык-? ший выслушивать самостоятельные мнения, а в некоторых случаях и возражения противу его мыслей, разумеется, не может довольствоваться простым изложением обстоятельств и испрошением разрешений без указания ясных, побуждающих к тому оснований. Желая уяснить дело и определить правильный исход его посредством откровенного разговора, фельдмаршал бывает вынужден прибегать иногда даже к моей малоопытное™...»62

Строки эти подтверждали то, что можно было заранее предвидеть*, -что Филипсон не сойдется с князем Барятинским. Впро-

* В автографе зачеркнута следующая первоначальная редакция данного абзаца: «<> что генерал Филипсон недолго удержится на своем новом месте. И действительно, почти с самого вступления его в должность, фельдмаршал имел уже в виду на его место другого кандидата, мною же ему рекомендованного, генерал-майора свиты Александра Петровича Карпова, бывшего моего товарища по Гвардейскому генеральному штабу и по Военной Академии (где он был в одно время со мною профессором)». (Прим. публ.)

113

чем, и сам фельдмаршал смотрел на него только как на временного заместителя должности начальника главного штаба, пока предназначенный на эту должность генерал-майор Карцов, приехавший в Тифлис в ноябре 1860 года, объезжал разные части Кавказа для предварительного ознакомления с краем и с общим положением дел. При объезде Закубанья Карцов имел случай участвовать в зимней экспедиции и даже командовал временно одним из действующих отрядов. В начале марта прибыл он в Тифлис.

Еще в ноябре 1860 года, как уже было мною упомянуто, в Петербурге' решено было весною 1861 года вывести с Кавказа 18-ю пехотную дивизию в кадровом составе, обратив излишнее против этого состава число нижних чинов дивизии на пополнение остающихся на Кавказе полков. Резервную же Кавказскую дивизию полагалось оставить в крае до начала 1862 года, но с тем, чтобы батальоны были расположены в таких пунктах, где они могли бы заняться обучением рекрут будущего набора (о котором однако же еще не было и речи).

Князь Барятинский, получив в начале декабря собственноручное письмо Государя с выражением положительного повеления в означенном смысле, был, конечно, очень недоволен таким распоряжением, расстроившим план военных действий на 1861 год. Но Высочайшая воля была выражена так положительно, что фельдмаршал немедленно же вызвал в Тифлис генерал-адъютанта графа Евдокимова (командовавшего войсками как правого, так и левого крыла Кубанской и Терской областей) для совещания с ним о тех изменениях, которые придется сделать в предположениях вследствие предписанного уменьшения войск63. Тогда полки 18-й дивизии расположены были частью в Дагестане, частью в Терской области; с выступлением их оказывалось необходимым занять их места другими войсками из числа предназначавшихся для военных действий за Кубанью. По поручению фельдмаршала генерал Филипсон в письме ко мне от 18-го декабря64 изложил весьма дельно все невыгоды такого перемещения войск. Письмо это, переданное мною генералу Сухозанету, было доложено им Государю, с приложением замечаний военного министра, в которых между прочим высказывалась забота не только о необходимости сокращения расходов, но и об усилении наших военных

' Далее в автографе зачеркнуто: «по настоянию военного министра». (Прим. публ.)

114

средств на западной границе, где, по его мнению, предстояло в близком будущем «разрешение современных громадной важности жизненных вопросов государства». В заключении своем генерал Сухозанет настаивал, чтобы фельдмаршал «неукоснительно руководствовался Высочайше данным ему указанием». По поводу этих-то замечаний военного министра я счел своим долгом представить упомянутую мною в своем месте справку о том, действительно ли последуют сбережения в расходах от предположенного перемещения 18-й пехотной дивизии во внутренние губернии. В справке этой наглядно выказывалось, что расходы не только не уменьшатся, но даже увеличатся, а в случае внешней войны дивизия, выступив с Кавказа в кадровом составе, все-таки принесет мало пользы.

115

На записке генерала Сухозанета Государь положил такую резолюцию: «Я же, со своей стороны, не столько ввиду пользы для Кавказа, сколько ввиду политических обстоятельств в Турции *,

признаю оставление 18-й дивизии до осени в распоряжении князя Барятинского необходимым; ибо вполне разделяю мнение Франкини" о пользе действий наших в Малой Азии в случае войны или падения турецкого владычества в Европе».

Резолюция эта, положенная в первый день нового 1861 года, любопытна во многих отношениях; в ней высказывается тогдашний взгляд на политическое положение Европы и в особенности Турции. По отношению же собственно к Кавказу резолюция эта окончательно решила спорный вопрос согласно желанию князя Барятинского и к полному его удовольствию.

Общее положение дел на Кавказе представлялось к началу года в следующем виде.

После успешной экспедиции 1859 года, закончившейся пленением Шамиля, на всей восточной половине края, казалось, водворились мир и спокойствие. Можно было надеяться, что население Дагестана и Чечни радо будет наконец отдохнуть и оправиться после всех вынесенных им бедствий полувековой непрерывной войны. И действительно, в Дагестанской области, - стране наиболее гористой и дикой, бывшей главным гнездищем враждебной нам силы Шамиля, - наступило полное спокойствие, благодаря разумному управлению начальника этой части края генерал-лейтенанта князя Левана Меликова. Лезгины начали уже покидать оружие и занялись своими хозяйственными интересами; повсюду можно было русскому проехать без конвоя; деятельно разрабатывались колесные дороги в самых недоступных горных трущобах; обстраивались штаб-квартиры полков, составлявшие зародыш будущих городов. Введенным местным управлением само население было вполне довольно, и порядок полицейский охранялся туземными милициями.

Не совсем таково же было положение Терской области, состоявшей тогда, вместе с Кубанскою областью, под общим начальством генерал-адъютанта графа Евдокимова, в лице которого как бы восстановилось временно существовавшее в прежнее время (до преобразования, сделанного в крае князем Барятинским) звание командующего войсками Кавказской линии. Помощ-

• Строки эти подчеркнуты в подлинной резолюции.

" Полковник Франкини - наш военный агент в Константинополе.

116

никами графа Евдокимова были: по Кубанской области - генерал-майор свиты князь Дмитрий Иванович Святополк-Мирский, а по Терской - генерал-майор Павел Иванович Кемферт. Сам граф Евдокимов был тогда занят преимущественно Кубанскою областью и жил то в Ставрополе, то в Екатеринодаре или в отряде за Кубанью. Терскою же областью (во Владикавказе) управлял Кемферт - храбрый, боевой генерал, но плохой администратор и к тому же не чуждый слабости к крепким напиткам. Ему не по силам было справиться с такою нелегкою задачей, как приведение в благоустройство и в прочный порядок страны, только что покоренной и дотоле не знавшей никакой почти гражданственности. Чеченцы и ичкеринцы никогда не имели над собой прочно организованной власти и всегда отличались своим духом независимости, своеволия и хищничества. Вынужденные наконец подчиниться русской власти, они присмирели и домогались только

117

обеспечения за ними прочной оседлости. Вместо того начальство держало это население в неопределенном, переходном положении, замышляя выселить большую часть чеченцев из лесистых гор на открытые равнины и занять предгорья передовыми казачьими станицами. Слухи об этих предложениях и неизвестность будущей участи поддерживали в чеченцах тревожное состояние, возбуждали даже волнение, так что само начальство кавказское не было совершенно спокойно за эту часть края. Хотя вообще масса населения оставалась в повиновении поставленным над нею начальникам округов и «наибам», однако ж мелкие разбои не прекращались и сообщения за Сунжею далеко не были так безопасны, как в Дагестане; для проезжавших в большей части Чечни еще считался необходимым конвой. Еще менее спокойно было в нагорной части Терской области, в состав которой в то время входил Шатоевский округ, образованный из котловин верхнего Аргуна и верховий Андийского Койсу. В этих горных трущобах укрывались довольно значительные шайки: Ума-дуя, Атабая, Каракуля, Байсунгура, производившие дерзкие разбои и державшие в страхе местное население, которое однако ж оставалось спокойным, а туземные милиции даже оказывали усердно содействие войскам при поисках за разбойниками. В конце 1860 года предпринята была против них экспедиция в Шатоевском округе, но без всяких результатов. В начале же февраля 1861 года удалось в Ичкерии окружить и забрать шайку Байсунгура, который сам был захвачен и повешен.

Для довершения нашей исторической задачи на Кавказе оставалось еще покончить дело с горским населением западного Кавказа, то есть за Кубанью. Туда и были обращены главное внимание начальства кавказского и наибольшая часть армии Кавказской. В Закубанском крае применялась в широких размерах система постепенного передвижения вперед казачьего населения и устройство передовых кордонных линий, которые должны были отрезать от гор покорное туземное население. Начертанный в 1860 году план действий за Кубанью состоял в том, чтобы окончательно очистить горную полосу от исконного его населения, принудив его избрать одно из двух: или переселяться на указанные места на равнине и вполне подчиниться русскому управлению, или совсем оставить свою родину и уйти в Турцию; горную же полосу полагалось занять передовыми казачьими станицами и укреплениями на всем протяжении от занятых уже верховий Лабы до черноморского берега.

118

К выполнению этого плана приступлено было в 1860 году генералом Евдокимовым с непреклонною настойчивостью. В этом году докончено было устройство Адагумской линии (по дороге от Новороссийска чрез укрепления Крымское к Копыльскому посту на Кубани); линия эта отрезала натухайцев от шапсугов и убыхов. На равнине за Кубанью, между Адагумом и Белой, у подошв гор возведен ряд передовых укреплений: Ильское, Григорьевское, Дмитриевское, Хамкеты, и вдоль этой линии прорублена просека*. Занятием этих пунктов отняты у горцев лучшие пастбища и пахотные земли, что и вынудило часть шапсугов, в конце того года, прислать к графу Евдокимову депутацию с изъявлением желания покориться. В течение зимы (в конце ноября и начале декабря) граф Евдокимов лично прибыл к отряду генерал-майора князя Мирского и произвел рекогносцировку вдоль новых просек от укрепления Григорьевского к Абину. В феврале же 1861 года он вновь предпринял с Адагумским отрядом движение от укрепления Григорьевского в предгорья. В этом движении участвовал путешествовавший по Кавказу принц Вильгельм Баденский (второй брат Великой Княгини Ольги Федоровны и впоследствии вступивший в супружество с княжной Марией Максимильяновной Лейхтенбергской). Кроме того в зимних экспедициях за Кубанью приняли участие два французские офицера: Кольсон - военный агент в Петербурге и герцог Монтебелло, сын французского посла.

Закубанское население было уже доведено до такого стесненного положения, что не оставалось и тени того воинственного задора и той внушительной самоуверенности, с которыми в прежнее время связывались в нашем представлении громкие имена шапсугов, убыхов, абадзехов. Теперь уже возникло и среди этих многочисленных и воинственных племен сознание скорого конца их независимости. С тех пор, как главный предводитель этих племен, считавшийся наместником Шамиля за Кубанью, Мегмет-Эмин положил оружие пред русскими и предал свою участь великодушному решению русского Императора", благоразумнейшие из горцев поняли, что дальнейшее сопротивление становится невозможным; что в ближайшем будущем предстояло им одно из двух: или покориться рус-

' В автографе зачеркнуто авторское примечание: «Мне удалось провести несколько дней при отрядах, действовавших летом 1860 года за Кубанью, под начальством генерала Филипсона. Возведенные укрепления Григорьевское и Дмитриевское получили свои названия в честь его и мою». (Прим. публ.)

" В апреле 1861 года Мегмет-Эмин получил разрешение отправиться на поклонение в Мекку и уехал туда чрез Константинополь.

119

ской силе, или выселиться в Турцию. Весь вопрос был только во времени. Но понимали это, конечно, не все: в каждом племени существовала всегда более или менее многочисленная воинственная партия непримиримых, настаивавшая на продолжении упорной войны до последней крайности. Вот почему дело не могло быть решено сразу: в то время, когда одна часть племени наклоняла к покорности и посылала депутации к русским начальникам с мирными предложениями, другая - затевала стычки с нашими войсками; многие же семьи уже в то время выселялись в Турцию.

120

Таково было положение дел на Кавказе, когда фельдмаршал князь Барятинский покинул этот край, не дождавшись последнего финала, которым должен был вскоре завершиться достопамятный исторический акт- умиротворение Кавказа. С первых же дней января он подвергся сильнейшему приступу обычного его недуга - подагры; но на этот раз болезнь развилась до такой степени, какой никогда еще не достигала. Больной должен был лежать в постели почти неподвижно, в страшных страданиях; никого не принимал и передал исправление своей должности генерал-адь-

121

ютанту Григорию Дмитриевичу Орбельяни. К началу марта болезнь приняла угрожающий характер; левая нога совсем онемела и начала сохнуть; подагра бросилась на мочевой пузырь; совершенная бессонница чрезвычайно ослабила больного; он страшно исхудал. Несмотря на то, он по-прежнему не допускал к себе врачей, не слушал их советов и издевался над медициной. Однако ж сильные страдания и безнадежность положения наконец довели его до сознания необходимости по крайней мере попытки лечения; князь Барятинский решился ехать за границу советоваться с тогдашним авторитетом в лечении подагры доктор Вальтером в Дрездене. 21-го февраля, письмом к Государю, он просил увольнения в отпуск, полагая ехать чрез Петербург; притом настаивал, чтобы разрешение прислано было как можно скорее. Но в то время сообщения Тифлиса с Петербургом были чрезвычайно медленные: курьеры приезжали на 10-й день и позже, особенно в период завалов на Военно-Грузинской дороге; телеграфная же линия доходила только до Ростова-на-Дону, так как сам князь Барятинский постоянно противился продолжению ее до Тифлиса. Поэтому Высочайшее разрешение пришло в Тифлис только в конце марта, причем Государь, в собственноручном письме, настоятельно требовал от фельдмаршала, чтобы он не пренебрегал врачебною помощью и слушался врачей65.

Прежде еще получения Высочайшего разрешения страдания князя Барятинского до того усилились, что он признал совершенно немыслимым предпринять дальнее и утомительное путешествие чрез всю Россию, особенно в то время года. Он решился ехать морем из Поти прямо в Триест и оттуда по железным дорогам в Дрезден. Пред самым выездом своим он собрал в Тифлисе всех местных начальников края для передачи им последних своих наставлений. В то же время назначено было собрание дворянства Тифлисской губернии, и 26-го марта объявлена ему Высочайшая воля об открытии комитета для обсуждения вопроса о применении Положения 19-го февраля к освобождению крестьян Тифлисской губернии66. Объявление это было принято грузинским дворянством не только без всякого ропота, но даже с полною готовностью содействовать скорейшему исполнению Царской воли. Дворянству же других закавказских губерний было также объявлено, чрез собранных в Тифлисе губернаторов, в виде предварения, о предстоящем впоследствии открытии комитетов для той же цели. Кроме того, фельдмаршал, пред отъездом своим, несмотря на слабость и страдания, принимал лично живое участие

122

в переговорах с вызванным по его распоряжению английским инженером Бели (Baly) о сооружении Закавказской железной дороги, от Поти до Баку. Предположение об этой дороге давно уже составляло любимую мечту князя Барятинского.

4-го апреля он выехал из Тифлиса; но доехав до Кутаиса, остановился для отдыха и пробыл там десять дней. В продолжение этой остановки в пути произведена им полная смена всего личного состава управления кутаисского генерал-губернаторства, чем-то навлекшего на себя неудовольствие наместника: на место генерал-губернатора генерал-лейтенанта князя Георгия Романовича Эристова назначен эриванский губернатор генерал-майор Николай Петрович Колюбакин (по прозванию «немирной»), а на место старшего брата последнего, генерал-майора Михаила Петровича Колюбакина, управлявшего Мингрелией - назначен действительный статский советник Челяев; командовавший войсками в Абхазии полковник Иосиф Карганов заменен полковником Шатиловым. Должность кутаисского губернатора, занятая генерал-майором Ивановым, пользовавшимся прежде особым расположением князя Барятинского, совсем упразднена. В то же время и на Северном Кавказе генералы Кемферт и князь Святополк-Мирский перемещены один на место другого. Перетасовка эта удивила всех на Кавказе своею неожиданностью. Князь Барятинский был крайне недоволен изменениями, сделанными в решении Кавказского комитета67 по его представлению относительно обеспечения будущего положения прежней правительницы Мингрельской княгини Екатерины Александровны Дадиан, и весь гнев его пал на управлявшего делами этого комитета статс-секретаря Влад<имира> Петр<овича> Буткова.

14-го апреля фельдмаршал продолжал свой путь в Поти и 16-го на военной паровой шхуне «Псезуапе» отплыл в Константинополь и оттуда в Триест. Прибыв туда 22-го апреля, он был в таком положении, что с парохода его перенесли в гостиницу на носилках. Из Триеста он отправился чрез Вену в Грейфенберг, а потом в Дрезден, где и поселился на попечении доктора Вальтера. Видевшие князя Барятинского в Дрездене изображали его истинным страдальцем; он не владел ни руками, ни ногами; его переносили с кровати до ванны. В конце мая А.В. Головнин, уехавший также лечиться за границу, проездом чрез Дрезден виделся с фельдмаршалом и писал мне, что «нашел его в постели сильно страдающим от боли в сочленениях кисти левой руки...» «Князь Барятинский сказал мне, что исполняя приказание Государя, он под-

123

чинился доктору Вальтеру и берет прописанные им ванны. По временам боль утихает, но он решительно не в состоянии двигаться...»* Доктор Вальтер говорил, что доволен послушанием фельдмаршала, брался вылечить его, но требовал, чтобы он оставался в Дрездене на неопределенное время, не ездил в Петербург, а на зиму отправился бы в Египет или Алжир.

Отъезд князя Барятинского с Кавказа был вынужден не одною только болезнью его, но и другим еще случайным поводом, который сначала держался в тайне, но потом сделался общеизвестным, а потому полагаю, что говорить о нем не будет нескромностью с моей стороны. Дело заключалось в романических отношениях князя Барятинского с женою одного из состоявших при нем штаб-офицеров- подполковника Давыдова, известного в тифлисском обществе под прозвищем «Gramont». Эта молодая, вовсе некрасивая женщина была дочь известной всему Тифлису Марии Ивановны Орбельяни. Князь Барятинский, знавший ее еще ребенком, продолжал называть ее «Лизой» и держал себя в отношении к ней как бы на положении старого" родственника или попечителя над малолетней. Он всем говорил, что занимается до-кончанием ее воспитания и развитием ее ума чтением серьезных книг, для чего она и проводила у него целые вечера глаз на глаз. Странные эти педагогические занятия были известны всему городу, и, разумеется, было немало о них толков. Муж, человек весьма ограниченный и пустой, был в милости у фельдмаршала и надеялся, как ходили слухи, получить место генерал-интенданта. Временно ему даже поручено было исправление этой должности по случаю командировки генерала Колосовского в Петербург; но испытание это выказало всю неспособность его к занятию подобного места. Когда он убедился в несбыточности своих надежд, произошел гласный скандал между мужем и женой, которая бежала от него и скрылась неизвестно куда. Раздраженный муж сделался посмешищем всего города, выходил из себя, грозил ехать в Петербург, чтобы искать правосудия, и кончил тем, что вышел в отставку и уехал за границу, где уже находились в то время и жена его, и сам фельдмаршал.

Во время пребывания своего в Дрездене, в самый период сильных страданий, князь Барятинский говорил всем посещавшим его о непременном намерении своем возвратиться к осени на

' Письма А.В. Головнина от 27-го и 30-го мая' " Фельдмаршалу было тогда всего 45 лет.

124

Кавказ. В какой степени были искренни эти заявления- не знаю; но во всяком случае он в это время не переставал заботиться о делах кавказских, показывал живое участие в решении разных вопросов и часто обращался ко мне письмами69, в которых высказывал свои виды, ходатайства и мнения. Генерал-адъютант князь Григорий Дмитриевич Орбельяни, на которого возложено было временное исполнение обязанностей наместника и главнокомандующего, не решался принимать какие-либо новые меры без указания фельдмаршала. Все перемены в личном составе кавказских управлений решались не иначе, как по желанию князя Барятинского. В своем месте уже было упомянуто о последовавших на Пасху новых назначениях генералов Карцова, заменившего Филипсо-на, Зотова и полковника Лимановского, заменивших Карлгофа и Ольшевского. Все эти вновь назначенные лица вступили в свои должности уже по отъезде князя Барятинского с Кавказа; а генерал-майор князь Мирский, перемещенный с правого фланга на левый, возвратился из отпуска лишь в мае месяце.

Между тем в течение лета спокойствие в Дагестане было на короткое время нарушено безрассудным покушением шайки, гнездившейся в неприступных горах Ункратля (в самых верховьях Андийского Койсу). Для производившихся построек в укреплении Преображенском (близь прежнего аула Ботлых, на Андийском Койсу) три роты Куринского пехотного полка заготовляли лес. Пока большая часть людей находилась на работе, в лагере оставалось человек 30 солдат при трех офицерах. 26-го мая на эту горсть людей внезапно напала шайка Каракуль-Магомы, так неожиданно, что два офицера и 11 нижних чинов были убиты, а третий офицер и 5 рядовых изранены. Предводитель шайки, ободренный успехом, задумал броситься в Аргунское ущелье на соединение с другими разбойничьими шайками Ума-дуя и Ата-бая. В то время только приводилась в исполнение предписанная передача Ункратля из Терской области в состав вновь образованного в Дагестане Андийского округа. Назначенный начальником этого нового округа, опытный и отважный генерал-майор Лазарев, находившийся в то время в Гумбете, получив известие о нападении 26-го мая, немедленно послал на место происшествия своего помощника Хаджио, бывшего казначея Шамилева, а сам начал поспешно собирать отряд и туземные милиции. В середине июля он двинулся с этим отрядом в Ункратль по едва проходимым горным тропам и 17-го числа подступил к главному притону хищников -аулу Харши. Появление в первый раз русских войск в этих недо-

125

сягаемых горных трущобах произвело своею неожиданностью сильное впечатление на горцев. Шайка, окруженная и притиснутая к непроходимым горам, просила помилования; только сам предводитель ее Каракуль-Магома с семью сообщниками, не хотевший сдаться, был схвачен милиционерами, и таким образом, благодаря энергическим распоряжениям Лазарева, спокойствие в этой части края было восстановлено.

В Кубанской области продолжались подготовительные работы для предположенного водворения за Кубанью 17 новых казачьих станиц, из которых предстояло сформировать новые три конные полка. Но приведение этого плана в исполнение встретило неожиданное препятствие. Еще до выезда фельдмаршала из Тифлиса прибыла туда депутация от казаков 1-го Хоперского полка и бывших черноморцев с настойчивою просьбой об отмене предписанного (по предположению Евдокимова) переселения целыми станицами, или, по крайней мере, об отсрочке этого переселения и вознаграждении казаков за покидаемые ими усадьбы. Князь Барятинский, приняв депутацию в присутствии графа Евдокимова, объявил казакам, что переселение не может быть ни отменено, ни отложено; но обещал некоторые облегчения, о которых и вошел со мною в переписку. Однако ж казаки, ввиду отъезда фельдмаршала с Кавказа, усомнились в том, что на предположенное переселение целыми станицами (небывалое с давних времен) последовала Высочайшая воля. Толки об этом произвели в предназначенных к выселению станицах сильное волнение, и в проезд графа Евдокимова обратно из Тифлиса в Ставрополь казаки обратились к нему с просьбою разрешить им отправить депутацию в Петербург. В ответ на эту просьбу граф Евдокимов приказал начать переселение через три дня и первому эшелону переселенцев выступить с полковым знаменем. Казаки решительно воспротивились, не дали знамени, хранившегося при полковом штабе в станице Александровской, и положили не исполнять приказания, пока не будет им предъявлен подлинный Царский указ.

Между тем граф Евдокимов, прибыв в Екатеринодар, встретил там еще более резкий протест против предположенного переселения задних станиц. Ему подано было (1-го мая) весьма дерзкое письменное заявление, за подписью 93 «панов» (т.е. офицеров всех чинов, начиная от отставного генерал-майора Котлярев-ского и служащего генерал-майора Кухаренко), о том, на каких условиях черноморцы согласятся на переселение. Сущность этих условий заключалась в том, чтобы предназначенное для заселе-

126

ния казаками бывшего Черноморского войска пространство за Кубанью, в точно определенных границах, было присоединено формально к землям, отведенным этому войску с 1792 года; чтобы такое распространение войсковой территории было закреплено особою грамотой, с подтверждением прав и льгот, дарованных войску Черноморскому прежними грамотами Императрицы Екатерины II, Императоров Павла I, Александра I и Николая I; чтобы восстановлено было и самое наименование Черномории, с отделением тех полков, которые были в позднейшее время присоединены к Черномории от бывшего Линейного казачьего войска; чтобы означенное, вновь присоединяемое к Черномории пространство было предварительно очищено от горского населения и чтобы затем предоставлено было самим черноморцам постепенно занимать эти новые земли тем порядком, какой признают более выгодным, без стеснения какими-либо обязательными правилами.

Дерзкое это заявление очевидно показывало, что в Черномории сопротивление переселению возбуждено было не простыми казаками, а «панами», которые, захватив лучшие угодья, обогащались на счет простых станичников, держали их в нищете, под своим владычеством, и между тем возбуждали в них неудовольствие против правительства и ненависть против «москалей». К общему удивлению, протест черноморцев испугал графа Евдокимова, который, после высказанной им настойчивости и непреклонности в отношении хоперцев, вдруг поколебался и уступил. Он послал князя Мирского в станицу Александровскую объявить хоперским казакам об отмене предписанного переселения станиц и разрешил выбрать депутацию для отправления в Петербург. Такой же ответ был дан и черноморцам. Казаки возрадовались, бросились в церкви служить благодарственные молебствия. 27-го мая граф Евдокимов донес в Тифлис и написал мне, что вместо 17 станиц, которые предполагалось занять в течение лета 1861 года, он вынужден ограничиться водворением лишь 8, то есть переселением лишь того числа семейств, которое было разрешено первоначально, осенью 1860 года, преимущественно из охотников. «Затруднения, встреченные со стороны казаков к переселению целыми станицами, замедлят ход этого предприятия и вызывают необходимость отложить его до будущей весны»70.

Донесение это, полученное в Петербурге в отсутствие Государя, несколько встревожило меня, так что я даже намеревался отправиться в Москву для личного доклада Его Величеству о вред-

127

ных последствиях, которые может иметь непонятная уступчивость графа Евдокимова пред оказанным казаками сопротивлением. Но вскоре Государь уже возвратился, и после первого моего доклада в Царском Селе немедленно же было дано знать кавказскому начальству, что на присылку депутации от казаков Высочайшего соизволения не последовало и что распоряжение графа Евдокимова об отмене предположенного переселения не одобрено Государем. Между тем фельдмаршал князь Барятинский, с которым уже велась мною переписка по этому делу, несмотря на тогдашнее свое тяжкое положение, прислал с обратным фельдъегерем (отправленным из Дрездена 14 (26) июня) свое мнение71. Он обвинял во всем графа Евдокимова, который, сам предложив переселение целыми станицами, ручался в том, что оно никаких затруднений не встретит*. Князь Барятинский признавал невозможным отказаться теперь от этой меры ввиду сопротивления казаков, но одобрял предположенные генерал-адъютантом князем Гр<игорием> Дм<итриевичем> Орбельяни облегчения, состоявшие в том, чтобы вместо переселения за раз целых станиц рассрочить на три года выселение до половины семейств каждой станицы. Фельдмаршалом была также весьма одобрена мысль о представлении новым закубанским станицам исключительной льготы - надела их участками земли не в общинное, а в частное владение каждого казачьего семейства. Льгота эта, составлявшая отступление от основного начала казачьего быта, должна была сама по себе привлечь к переселению за Кубань массу охотников. Согласно мнению фельдмаршала, решено было Государем отправить на имя графа Евдокимова рескрипт, в котором выразить прежде всего Высочайшее неудовольствие за медленность исполнения возложенного на него поручения; а затем, ввиду упущенного времени года, удобного для переселения, отменить исполнение его в текущем году и объявить притом Высочайше утвержденные новые правила и облегчения для переселения в будущие годы. Графу Евдокимову предписывалось произвести строгое дознание о зачинщиках оказанного казаками сопротивления и таковых высылать административным порядком во внутренние губер-

' Замечательно высказанное при этом князем Барятинским соображение, что его собственное предположение состояло в заселении Закубанского края нижними чинами тех регулярных войск, которые имелось ввиду упразднить или сократить с экономическими целями, но что предположение это не могло состояться, будто бы вследствие последовавшего упразднения кантонистов» что и заставило его принять предложение графа Евдокимова.

128

нии России или переводить в другие казачьи войска. Князь Барятинский высказывал необходимость покончить это дело как можно быстрее, хотя бы с отступлением от общеустановленного легального порядка, и в особенности указывал на высылку из Черно-мории некоторых вредных личностей, подстрекающих казаков, и сочинителей поданного графу Евдокимову дерзкого заявления *.

Пока велась вся эта переписка, граф Евдокимов продолжал, так сказать, подготовлять почву для предстоявшего переселения за Кубань". Отряды прорубали просеки через леса, устраивали дороги, мосты, истребляли остатки аулов и подготовляли места для новых станиц. Еще в мае сам граф Евдокимов с Адагум-ским отрядом предпринял движение от Абина к Геленджику; при этом встретил со стороны горцев довольно упорное сопротивление, особенно в узкой долине Адерби; в отряде были убитые и раненые.

В июле месяце явилась к графу Евдокимову новая депутация от шапсугов, убыхов и абадзехов с предложением условий покорности, или вернее - примирения. Горцы все еще не вполне отрешились от надежд на сохранение своих родных мест жительства. Депутация умоляла о прекращении военных действий, рубки лесов и продолжения дорог. Но граф Евдокимов повторил им прежние безусловные требования переселения из гор на указанные новые места прикубанской равнины, причем заявил, что такова непременная воля самого Белого Царя. Не убедившись ответом графа Евдокимова, горцы послали депутацию в Тифлис с теми же несбыточными просьбами. Туда прибыла депутация в августе и услышала от князя Орбельяни подтверждение заявленного графом Евдокимовым решения. В то время уже было известно намерение Государя посетить Кавказ, и потому горским депутациям было предложено прислать в свое время депутацию к самому падишаху, чтобы прямо из уст его услышать окончательное решение.

* В письме ко мне от 14 (26) июня князь Барятинский писал: «С самого моего прибытия главнокомандующим на Кавказ я с какие-то невольным недоверием смотрел на черноморских казаков. Поэтому я в особенности почел долгом слить их в одно, по возможности скорее, с прекрасным нашим русским казачьим элементом на Кавказе. Я, конечно, предвидел, что найду противудействие единственно в панах; но пугаться было нечего и давать теперь послабление значило бы только укрепить этот враждебный элемент».

* В автографе зачеркнута первоначальная редакция текста: «В это же время, по предложению фельдмаршала, граф Евдокимов был освобожден от обязанностей наказного атамана Кубанского казачьего войска». (Прим. публ.)

129