Внутренняя крамола. Май, июнь, июль

Замыслы наших доморощенных революционеров и анархистов, как уже было сказано, проявлялись все с большей дерзостью и предприимчивостью. В программу их входили разные злодеяния для возбуждения в народе тревожного состояния, ропота и неудовольствия. В числе таких гнусных средств занимали место и поджоги. Пожары составляют у нас на Руси привычное бедствие в летнее время; в иные годы, вследствие засухи, бедствие это усиливается; народ переносит свое несчастье с покорностью. Но с 1862 года «красный петух» принял уже такие размеры и такой характер, что не могло оставаться сомнения в преднамеренных поджогах. В особенности было это очевидно в пожарах, начавшихся в Петербурге с 16-го мая и постепенно все усиливавшихся. 22-го числа сгорело 27 домов в Ямской; на другой день, 23-го числа, утром, - 40 домов на Малой Охте, куда устремились почти все городские пожарные команды, и прежде чем они успели возвратиться в свои части, в 3 '/2 часа вспыхнул другой пожар -на Гороховой улице между Семеновским мостом и Садовой; вслед за тем загорелась снова Ямская, разом по обеим сторонам Лиговки, и в то же время в Лещуковом переулке. В Ямской истреблен пожаром целый квартал, и погибло много лошадей; а в Лещуковом переулке сгорели два дома. В 11 же часов вечера вспыхнул еще новый пожар на Невском проспекте, между Николаевской и Владимирской улицами. Таким образом в один этот день горело в пяти разных местах; пожарные команды были измучены; жители приведены в крайне тревожное состояние и в уныние. 24-го числа утром опять пожар на Гороховой улице в Московской части. Следующие три дня (25-е, 26-е и 27-е) были сравнительно днями отдыха; но зато 28-е мая было самым ужасным днем для Петербурга. Пожар начался в 5'/2 часов дня на Алраксином дворе, где была обильная пища огню. В это время толпы народа, преимущественно из среднего и торгового класса, наполняли Летний сад, по случаю обычного в Духов день гуляния. Когда в толпе раздался голос: «горим», вся масса бросилась разом из сада, и тут началось открытое воровство, настоящий грабеж. Между тем огонь быстро распространялся по деревянным, гнилым баракам Апраксина двора, набитым всяким старым хламом; языки пламени скоро охватили огромное пространство к стороне Чернышева моста; перебросились чрез Фонтанку на обширные дровяные дворы и дости-

352

гали Загородного проспекта. Огонь распространялся так быстро перелетавшими по воздуху головнями, а может быть, и чрез новые поджоги, что все усилия пожарных команд не в силах были остановить разрушительное действие стихии.

Когда я приехал на пожар, около 7 часов вечера, мне представилось море пламени на всем протяжении от Гостиного двора (который, к счастью, не был тронут) до Загородного проспекта и от Пажеского корпуса (который также отстояли) до Апраксина переулка. Здание Министерства внутренних дел было все объято огнем; из окон выбрасывали тюки дел. На меня произвел сильное впечатление не столько самый вид пожарища, сколько теснившийся кругом народ: я был поражен присутствием большого числа подозрительных личностей, с циническим, диким видом и злорадством смотревших на пожар. В остальной же толпе замечалось ожесточение, громко выражались подозрение на поляков и негодование на своих таинственных извергов, до которых не могли добраться. Много заподозренных лиц было в этот вечер арестовано полицией или схвачено самим народом.

Уже поздно вечером сам Государь прибыл из Царского Села. Появление его на пожаре было приветствовано восторженными криками народа. К 2-м часам ночи распространение пожара было наконец остановлено на том месте Загородного проспекта, где потом была выстроена часовня в память этого события. Но многие дни после того огонь тлел под пепелищем, и продолжалась деятельно работа пожарных и полицейских. По собранным впоследствии сведениям и произведенной оценке оказалось, что от пожаров, происходивших в Петербурге с 20-го по 28-е мая включительно, потерпели 5 тысяч хозяев и убытка причинено почти на 12 миллионов рублей. Самая центральная часть города, где кипела мелкая торговля, представляла печальную картину черных развалин и обломков. Жалки были и многие окраины города, где беднейшая часть населения осталась без крова: в Ямской, на Охте и т.д.

Правительству и городскому начальству предстояло принять деятельные меры для облегчения положения разоренных горожан, для восстановления мелкой торговли, производившейся на Апраксином дворе, для успокоения встревоженного населения столицы, наконец - для предохранения города от дальнейших покушений злодеев. В этих видах сделаны были такие распоряжения: учрежден временный комитет, под председательством генерал-адъютанта Николая Васильевича Зиновьева, для приведения

353

в известность понесенных от пожара потерь, для сбора пожертвований и раздачи пособий наиболее нуждавшимся; в состав комитета назначены представители от разных ведомств и от города; 2) город разделен на три отдела, подчиненные особым временным военным губернаторам; 1-й - генерал-адъютанту Философову (Алексею Илларионовичу), 2-й - генерал-адъютанту Толстому (Ник<олаю> Матв<еевичу>) и 3-й - генерал-адъютанту Ланскому (Петру Петровичу); 3) особая комиссия учреждена для раскрытия причин обыкновенных пожаров и виновников поджогов; для содействия этой комиссии все жители столицы приглашались сообщать ей имевшиеся у них сведения, замечания и соображения; 4) всех арестованных с зажигательными веществами и обвиняемых в поджогах повелено судить по законам военного времени153.

Для размещения на первое время погорельцев, по Высочайшему повелению, отведены были некоторые из зданий первого военно-сухопутного госпиталя, казармы лейб-гвардии Стрелкового батальона (бывшие Московского полка, у Семеновского моста), старый арсенал (на Литейной); многие из домовладельцев изъявили желание поместить у себя некоторое число погорельцев. Для возобновления же, по возможности, мелкой торговли, производившейся на Апраксином дворе, отведен Семеновский плац, на котором неотлагательно началось устройство временных лавок и балаганов. Первыми поступившими в комитет пожертвованиями на пособия пострадавшим были пожалованные Их Величествами 50 тысяч рублей. Всего же собрано было пожертвований в течение первого месяца до 300 тысяч рублей, а до исхода года до 950 тысяч рублей.

Для обеспечения спокойствия в Петербурге признано было нужным отступить от обыкновенного порядка ежегодного сбора гвардейских войск в Красносельском лагере. Вся 2-я гвардейская пехотная дивизия была удержана в городе, за исключением стрелковых рот. Командование войсками, выступившими в лагерь в начале июня, было возложено на начальника 3-й гвардейской пехотной дивизии генерал-лейтенанта Павла Ивановича Корфа. Дивизия эта, как уже было упомянуто, получила потом приказание выступить в Варшаву.

Почти одновременно с петербургскими пожарами происходили опустошения и в других местностях России; 27-го мая сгорела половина города Боровичей; 31-го мая - сильный пожар в Чернигове; с 6-го июня начались частые пожары в Москве, по-

354

том в Одессе, во многих других городах и селениях. Поэтому Высочайшее повеление о предании военному суду обвиняемых в поджогах в Петербурге распространено было и на все другие местности. Но уличать поджигателей с полной достоверностью удавалось редко; только один еврей в Одессе, по приговору военного суда, был расстрелян (26-го июля). Раскрыты были и такие случаи поджогов (в той же Одессе), которые имели только корыстные цели - спекуляцию на страховые премии.

6-го июня Государь с Императрицей приехали из Царского Села в Петербург, в 10 '/ часов утра. У вокзала железной дороги °ни были встречены толпой погорельцев, временно приютив-

355

шихся на Семеновском плаце в палатках и шалашах. Их Величества подошли к ним; депутация из нескольких выборных, на коленях, поднесла хлеб-соль и со слезами благодарила за принятое Их Величествами участие в их судьбе. Государь поднял стариков, сказал им несколько одобрительных слов и затем, сев в коляску с генерал-адъютантом Толстым, уехал при криках «ура» в Зимний дворец. Императрица же, в другой коляске, проехала по Семеновскому плацу, в сопровождении петербургского военного генерал-губернатора князя А.А. Суворова. Густая толпа следовала за экипажем. Торговцы подносили Императрице разные мелкие вещицы, за которые Ее Величество щедро расплачивалась. Затем Императрица проехала в казармы у Семеновского моста, где была размещена, как уже сказано, часть погорельцев; Ее Величество раздавала беднякам пособие и раздарила им все накупленные у торговцев Семеновского плаца вещи.

13-го июня Императрица вторично посетила Семеновский плац и другие места размещения погорельцев, и снова толпы народа теснились везде около Царского экипажа с восторженными криками «ура».

Злодейства, к которым прибегали анархисты, производили на все слои населения тем большее впечатление, что настоящие виновники оставались неизвестными. Таинственность поражает ужасом. Все принимаемые полицейские меры оставались без успеха: ежедневные обыски, аресты, следствия ничего не открывали; усиление полиции военными командами, ночные патрули, угроза военным судом и смертной казнью - не останавливали пожаров, подбрасывания возмутительных воззваний и безымянных писем с угрозами.

Высшее правительство, конечно, чувствовало необходимость энергических мер к восстановлению власти, водворению порядка и прекращению безнаказанных злодеяний. У Государя в кабинете почти ежедневно происходили совещания, независимо от официальных заседаний Совета министров по четвергам. В этих собраниях и совещаниях говорилось много о мерах строгости, об энергическом подавлении крамолы; но больше было слов и письма, чем дела.

21-го мая, вследствие решения Совета министров, последовало Высочайшее повеление учредить следственную комиссию,

356

под председательством действительного тайного советника князя Александра Федоровича Голицына (председателя Комиссии прошений), для расследования обстоятельств распространения в последнее время преступных воззваний и покушений к возбуждению неудовольствия против правительства. В составе этой комиссии назначены: петербургский обер-полицмейстер и делегаты от Министерства внутренних дел, юстиции, Военного и от Ш-го отделения Собственной Е.В. Канцелярии. Представителем от военного ведомства назначен был, по выбору самого Государя, генерал-майор свиты Слепцов, бывший в прежнее время адъютантом Его Величества как Наследника престола.

Пока эта комиссия собирала данные для раскрытия тайн подпольной работы, делались многочисленные аресты и привлекалось к допросу множество личностей, возбуждавших подозрения. Инженерному ведомству поведено было (8-го июня) сколь можно поспешнее приспособить в казематах Петербургской (Петропавловской) крепости помещения на 26 политических арестантов. Между тем принимались многие частные меры для прекращения преступной пропаганды: еще 14-го мая Высочайше утверждены составленные в Министерстве внутренних дел правила о надзоре за типографиями, литографиями и другими того же рода заведениями, в которых фабриковались произведения подпольной литературы и возмутительные воззвания. Затем, в начале июня, по распоряжению военного генерал-губернатора закрыт шахматный клуб в Петербурге, как один из источников, «из которых распространялись всякие тревожные слухи и превратные суждения»; также закрыты все «читальни», которые вместо полезного чтения распространяли в народе вредные и превратные толкования. В то же время (5-го июня), вследствие положительно обнаруженного распространения вредных анархических и социалистических учений в двух петербургских «воскресных» школах (Самсоньевской и Введенской), закрыты все «воскресные» школы; наряжена особая следственная комиссия по этому случаю, и Высочайше поведено пересмотреть на будущее время самое Положение о воскресных школах. Соответственно этому Высочайшему положению сделано (7-го июня) и по Военному министерству распоряжение о закрытии таких же воскресных школ, существовавших при некоторых частях войск; запрещено впредь вообще допускать в казармах, под каким бы ни было предлогом, сборища посторонних лиц, к войскам не принадлежащих.

357

Предстоявшая Нижегородская ярмарка могла доставить злоумышленникам удобный случай для применения преступной их деятельности. Решено было на время ярмарки назначить в Нижний высшее начальствующее лицо, с особыми полномочиями. Для такого поручения выбран был командир отдельного Корпуса внутренней стражи генерал от кавалерии фон-дер Лауниц, энергичный характер которого мог служить вполне обеспечением спокойствия и порядка в массе собирающегося на ярмарку народа. Генерал Лауниц прибыл в Нижний и принял там начальство в половине июля.

В числе разнообразных сторон, на которые правительство наше должно было обращать внимание в своих распоряжениях и принимаемых экстренных мерах, немало озабочивало его тогдашнее настроение учащейся молодежи и печати.

Относительно молодежи, всегда впечатлительной и легко под- ^ дающейся лукавым внушениям, общественное мнение в то время разделено было на две стороны: крупное большинство осуждало юношей, сетовало на распущенность их, требовало более строгих мер для водворения дисциплины в школе; меньшинство же брало их сторону, скорбело об участи стольких несчастных молодых людей, поплатившихся всею своей будущностью за юношеские увлечения, и сваливало вину на начальство, на власти, доведшие молодежь до крайнего раздражения своими неразумными распоряжениями. В простом же народе, не , разбиравшем поводов и причин, дело предоставлялось только ... в смысле уличного буйства. «Студент бунтует» - вот выражение, которое обрисовывало взгляд простонародия на студенческие демонстрации и на все так называемые «студенческие истории». Поэтому в народе не только не было сочувствия к беспорядкам молодежи, но даже проявлялось некоторое озлобление. Студентов заподозрили и в поджогах и в подметных письмах; им сделалось уже опасным появляться на улице в прежней своей форменной одежде, которую многие еще донашивали. Были случаи, что ради этой одежды бывшие студенты Петербургского университета (да и в других университетских городах) подвергались побоям от народа. Поэтому петербургским обер-полицмейстером, 22-го мая, было подтверждено, чтобы студенты университетские не носили форменной одежды долее назначенного срока (21-го июля) для донашивания старой одежды. Но весьма многие из этих молодых людей были так бедны, что затруднялись приобрести себе иную одежду. На помощь им пришло

358

Общество для пособия нуждающимся литераторам; оно решило построить* обыкновенную (не форменную) одежду на 200 беднейших из бывших студентов. В Обществе этом образовалось особое отделение собственно для воспособления учащейся молодежи. Но высшее правительство взглянуло подозрительно и неодобрительно на эту заботливость Общества о нуждах учащейся молодежи. В Совете министров, 10-го июня, возбужден был вопрос о том, может ли быть допущено такое вмешательство Общества литераторов в дело, выходящее совершенно из сферы его прямого назначения, и решено означенное отделение Общества немедленно закрыть.

Со своей стороны министр народного просвещения А.В. Го-ловнин не переставал заботиться о той массе учащихся, которая была оторвана от своих учебных занятий, так же как о значительном числе профессоров, для которых он еще не мог приискать полезной деятельности. Еще в конце апреля поручено было министром «временной комиссии», заведовавшей делами Петербургского университета, обсудить вопрос о возможности открытия лекций на некоторых факультетах, не ожидая утверждения проектированного нового устава, для проведения которого установленным законодательным порядком требовалось не мало времени. Предположения комиссии и министра по этому предмету были внесены 10-го июня на обсуждение Совета министров, и согласно заключению его, последовало Высочайшее повеление открыть с начала нового учебного года, то есть с предстоявшего сентября, один факультет (физико-математический); открытие прочих двух факультетов (юридического и историко-филологического) отложить еще на год, в том соображении, что к началу следующего учебного года последует и утверждение нового устава.

В том же заседании Совета министров 10-го июня было решено допускать публичные лекции в Петербурге не иначе, как по соглашению министров народного просвещения и внутренних дел с главным начальником Ш-го отделения Собственной Е.В. Канцелярии и с петербургским генерал-губернатором.

Что касается до вопроса о печати, то в заседании Совета министров 5-го июля внесена была представленная министром внутренних дел записка154 о мерах противодействия неблагонамеренному направлению нашей журналистики. Статс-секретарь Валуев не находил для того иных средств, кроме следующих трех пред-

* Так в тексте. (Прим. публ.)

359

ложений: во-первых — подтвердить цензорам, чтобы усугубили строгость; во-вторых — поставить в обязанность всем министрам, в ведении которых издаются официальные журналы, помещать в этих изданиях статьи в разъяснение мер, принимаемых или предположенных правительством для улучшения разных отраслей администрации и законодательства; и в-третьих — внушить частным редакторам повременных изданий более справедливое и благонамеренное направление. Вот все, что было придумано в такое время, когда обстоятельства требовали энергических мер. Особенно третий из приведенных пунктов бросается в глаза своей наивностью.

Впрочем, энергия правительства выразилась вскоре наложением запрещения на некоторые периодические издания «за неоднократные нарушения ценсурных правил»: 20-го июля объявлено Высочайшее повеление о прекращении на 8 месяцев «Современника» и «Русского Слова» и запрещение Ив<ану> Серг<еевичу> Аксакову издавать газету «День»155. Однако же и это последнее распоряжение было смягчено дозволением Аксакову передать редакцию «Дня» Юрию Федоровичу Самарину, под именем которого и продолжала выходить газета; а чрез самое короткое время (в пребывание Государя в Москве, в августе) последовало Высочайшее разрешение И.С. Аксакову вступить снова с 1-го января в звание редактора.

Я имел уже случай указать на тот странный факт, что в описываемое время даже правительственные повременные издания приняли направление «обличительное» и проводили идеи, вовсе не согласовавшиеся с видами правительства. В этом отношении отличалась газета Военного министерства «Русский Инвалид», предоставленная моим предместником в частные руки — подполковнику Генерального Штаба Писаревскому, на коммерческом основании. Хотя Писаревский и состоял на службе при «Военно-топографическом депо», в должности заведующего «фотографическим павильоном», однако же это служебное положение его нисколько не служило обеспечением в отношении направления издаваемой им газеты, которая, нося на своем заголовке государственный герб, наполнялась статьями не только обличительными, но и социалистическими. Мне приходилось бороться с редакцией для прекращения такой несообразности. Писаревский оправдывался разными случайностями, давал обещания быть осмотрительнее, — и все было напрасно. Если не он сам, то его сотоварищи по изданию газеты не подчинялись моим требовани-

360

ям и продолжали помещать статьи, совершенно не соответствовавшие официальному изданию. Связанный контрактом и щадя имущественные интересы подчиненного мне офицера, я сначала пробовал, не прибегая к крутым мерам, устранить по крайней мере внешнюю несообразность, отделив от официального издания «Русского Инвалида» неофициальную часть в виде особой газеты, на что контрагент Военного министерства охотно изъявил согласие, конечно, в тех видах, чтобы еще свободнее проводить революционные и социалистические идеи. Неудобство принятой паллиативной меры выказалось весьма скоро, и я вынужден был, наконец, совсем расторгнуть контракт на издание официальной части газеты, а подполковнику Писаревскому предложено было оставить службу. С 1-го декабря 1862 г. «Русский Инвалид» перешел снова на положение издания правительственного, то есть на казенный счет, редакция была возложена на полковника Генерального Штаба Романовского, которого я близко узнал во время моей службы на Кавказе*.

Военное ведомство, как я уже не раз упоминал, не избегло вредного влияния тогдашнего революционного духа. Между молодыми офицерами было немало увлеченных теми либеральными теориями, которые открыто проповедовались в то время и в печати, и со школьной кафедры, и в кружках, собиравшихся около пропагандистов революции. Много было таких офицеров, которые с цинизмом отвергали основные принципы военной службы и, нося военный мундир, отзывались с пренебрежением о военном звании. Некоторые из них сами приняли на себя пропаганду революционных идей, даже между нижними чинами. Первым уличенным формально в таком преступном действии был поручик лейб-гвардии Измайловского полка Владимир Александрович Обручев", который, однако же, не состоял уже на службе. 31-го мая 1862 года ему объявлен был на площади приговор к каторжной работе на заводах на 3 года «за распространение сочи-

* Дм<итрий> Ил<ларионович> Романовский начал службу в саперах; кончил курс в Военной академии 1850 г.; но за ссору пред фронтом был разжалован в рядовые. Служа в кавказских войсках, он снова получил офицерский чин и за боевые отличия переведен в Генеральный Штаб подполковником.

** Офицер этот кончил курс в Николаевской Академии Генерального Штаба в 1858 году и причислен был к Генеральному Штабу, но в 1859 году уволен от службы.

361

нений против установленного образа правления и верховной власти». Затем обнаружен целый ряд преступных действий офицеров разных родов оружия, не исключая гвардейских и Генерального Штаба.

10-го мая один студент Яковлев, пробравшись в казармы гвардейского Саперного батальона, вздумал было пропагандировать революционные идеи между солдатами; но был задержан фельдфебелем (3-й роты) Павлом Минихом и приведен к дежурному по батальону офицеру, поручику гвардейского Саперного батальона Еллинскому (прикомандированному к гвардейскому батальону), который вместо того, чтобы отправить задержанного пропагандиста в распоряжение полицейского начальства, принял его под свое покровительство, привел в дежурную комнату и, оставшись с ним вдвоем, дал ему время уничтожить бывшие при нем письменные улики злонамеренной его цели. В этом нарушении порядка службы соучаствовали с поручиком Еллинским два другие офицера гвардейского Саперного батальона: штабс-капитан Энгель и поручик Посников. Оба они вместе с Еллинским были преданы военному суду, а фельдфебель Миних, принявший своевременно меры, чтобы не допустить исполнения преступного намерения, был награжден за оказанную заслугу чином 12-го класса, а потом получил потомственное дворянство156. Что же касается самого пропагандиста Яковлева, то следствие и суд над ним продолжались весьма долго, в видах раскрытия сообщников его, и только в исходе года состоялся приговор Генерал-аудиториа-та, который, признав студента (Петербургского университета) Яковлева подлежащим смертной казни расстрелянием «за распространение между нижними чинами сочинений возмутительного содержания и преступных мыслей об ограничении верховной власти и об изменении существующего порядка правления», постановил, однако же, ходатайствовать пред Государем о замене смертной казни каторжной работой на 12 лет. Приговор этот Высочайше утвержден 7-го декабря, с сокращением срока каторжной работы до 6 лет.

Около того же времени, в мае и июне, обнаружены политические преступные действия нескольких офицеров в войсках, расположенных в Царстве Польском. Приказом генерала Лидерса 5-го июня преданы военному суду два офицера 4-го стрелкового батальона: поручик Арнольд" и подпоручик Сливицкий, обви-

* Так в тексте; правильно: Арнгольдт. (Прим. публ.)

362

ненные «в оскорблении священной особы Его Величества, в распространении между нижними чинами ложных и дерзких рассказов об особе Его Величества и о Царствующем доме, в порицании действий правительства по крестьянскому делу и в отношении к Царству Польскому, в возбуждении нижних чинов к явному неповиновению и даже бунту». Кроме того обвинялись поручик того же батальона Каплинский и столоначальник штаба начальника артиллерии 1-й армии поручик Абрамович в хранении и распространении возмутительных сочинений. По этому делу последовала 14-го июня конфирмация графом Лидерсом приговора военного суда: поручик Арнольд, подпоручик Сливицкий и еще привлеченный к тому же делу унтер-офицер Ростковский приговорены к смертной казни расстрелянием; поручик Каплинский — к каторжной работе на 6 лет; а поручик Абрамович — к отставлению от службы и заключению в каземате на 3 месяца и затем к отдаче под надзор полиции; наконец, рядовой Шура приговорен к наказанию шпицрутенами и к ссылке в каторжную работу в рудниках на 12 лет. Приговор этот приведен в исполнение 16/28-го июня: поручик Арнольд, подпоручик Сливицкий и унтер-офицер Ростковский расстреляны на гласисе Новогеоргиевской крепости.

Казнь эта подала повод к новому ряду преступных действий и судебных преследований: 14-го июля преданы военному суду три офицера — поручики 5-го стрелкового батальона Готский-Дани-лович, 6-го стрелкового — Огородников и Олонецкого пехотного полка — Зейн, как распорядители панихиды, отслуженной 24-го июня по расстрелянным офицерам в виде политической демонстрации. Все эти три офицера, по конфирмации Великого Князя Константина Николаевича (в сентябре), отставлены от службы и подвергнуты заключению в крепости (двое на 2 года, а третий на 9 месяцев).

По тому же поводу расстрелянию офицеров в Новогеоргиев-ске - отслужена была 6-го июля панихида в Боровичах девятью находившимися там на учебной съемке офицерами Николаевской Академии Генерального Штаба. На произведенном по этому случаю следствии офицеры дали показание, что вовсе не имели в виду сделать какую-либо демонстрацию; что панихиду отслужили не в знак сочувствия к преступлению, а как религиозный долг умершим товарищам по воспитанию. Государь, по докладе ему этого дела, повелел, не предавая офицеров суду, выдержать их под арестом 6 недель, затем возвратить их в те полки, где числят-

363

ся, без дозволения продолжать курс в Академии, и обойти при первом производстве в следующие чины.

Я не упоминаю здесь о тех офицерах польского происхождения, которые оказались причастными к делу польской революции. Некоторые из них предварительно вышли в отставку; другие бежали и впоследствии захвачены в рядах мятежных шаек; но были и такие, которые принимали втайне деятельное участие в польском революционном движении, оставаясь на службе и прикидываясь усердными служаками. К числу таких принадлежал упомянутый уже полковник Генерального Штаба Жвирждовский, а впоследствии оказался таким же предателем полковник же Генерального Штаба Сераковский. Поручик 4-й артиллерийской бригады Хме-ленский бежал за границу, состоя на службе в Варшаве, за что приговорен заочно судом к смертной казни.

Повторявшиеся одно за другим проявления политической заразы в среде офицеров армии и гвардии глубоко огорчали Государя и внушали серьезные опасения. Я счел своей обязанностью обратить внимание начальников частей войск на угрожавшее зло и в секретном циркуляре 8-го июля (предварительно одобренном Государем) указывал меры к предохранению войск от опасной пропаганды и в особенности молодых офицеров от пагубной заразы, подрывающей воинский дух и дисциплину. Но запущенная болезнь нелегко излечивается и, во всяком случае, не искореняется сразу. Случаи преступных действий офицеров продолжали обнаруживаться и позднее: 22-го июля предан суду подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка Григорьев за распространение между нижними чинами возмутительных мыслей против правительства и верховной власти. Он был впоследствии приговорен судом к лишению чинов, дворянского достоинства, всех прав состояния и ссылке в отдаленные места Сибири на поселение (Высочайшая конфирмация последовала 11-го октября). За такое же преступное действие подполковник резервного дивизиона Александрийского гусарского полка Красовский приговорен Генерал-аудиториа-том к расстрелянию; по конфирмации Государя смертная казнь заменена каторжными работами в рудниках на 12 лет. Подобные же случаи были и в морском ведомстве; гардемарин Дьяконов «за распространение возмутительных сочинений, враждебных общественному порядку в России», был приговорен судом (3-го ноября) к заключению в крепости на 3 месяца и обойден к производству в офицеры.

364

По собранным впоследствии сведениям оказалось, что в 1862 году за политические преступления подверглись формальному следствию и суду до 130 офицеров, в том числе 4 штаб-офицера, 15 капитанов и штабс-капитанов и 111 младших чинов.

Большим счастьем могли мы считать, что за исключением ничтожного числа случаев вся масса нижних чинов в нашей армии не поддалась искушениям злоумышленников. Все попытки к совращению солдат остались без успеха. Были случаи, что нижние чины сами выдавали начальству злонамеренных пропагандистов. Немногие случаи совращения нижних чинов относились почти исключительно к нестроевым.

С другой стороны, надобно с прискорбием заметить, что в числе начальствующих лиц было немало таких, которые, не имея твердых убеждений и, так сказать, сбитые с толку новыми либеральными влияниями, сами содействовали подрыву воинского духа и дисциплины своим снисходительным отношением к увлечениям молодежи потворством им и желанием приобрести в среде офицеров популярность. Для примера назову начальника 4-й кавалерийской дивизии генерал-лейтенанта Столпакова, начавшего службу в конно-пионерах, человека усердного к службе, но довольно ограниченного и давшего себя водить за нос поляку — начальнику штаба дивизии полковнику Савицкому; оба они были, по Высочайшему повелению, устранены от должностей157. Другого рода примером можно указать на одного из образованнейших и развитых генералов Генерального Штаба, начальника корпусного штаба К.", который был смещен с должности вследствие жалоб корпусного командира на его образ действий, подрывавший дисциплину в войсках. Произведенное секретное дознание показало, что в образе действий генерала К. не было ничего другого, кроме легкомысленного и бестактного увлечения новыми гуманными стремлениями к смягчению прежних жестких отношений начальника к подчиненным, к подъему нравственному солдата и развитию офицерства. Все это само по себе не имело цели преступной; но и благие стремления, неосторожно и неловко применяемые к делу, могут приводить к результатам вредным и опасным. Генерал К. позволял себе неуместную болтовню, искал популярности и, при тогдашнем смутном положении дел, становился человеком весьма неудобным на влиятельном служебном посту. Но впоследствии ему была снова открыта служебная

* В тексте автографа напротив инициала надпись: Кармалин. (Прим. публ.)

365

дорога, на которой он получил возможность приложить с пользой свои способности и достигнуть высшего служебного положения158. Еще приведу прискорбный случай, относящийся к описываемой эпохе и характеризующий дух времени: 8-го июня Высочайше повелено уволить от службы двух флигель-адъютантов — обоих сыновей покойного Якова Ивановича Ростовцева — и кто мог бы ожидать — за сношения их с заграничными революционерами. Старший из них, Николай Яковлевич, полковник Генерального Штаба*, молодой человек, скромный, спокойного характера, дельный, состоял в бессрочном отпуску и в путешествие свое за границу имел неосторожность посетить в Англии нашего известного эмигранта Герцена. Полковник Ростовцев объяснял это странное посещение тем, что считал своим священным долгом оправдать своего покойного отца от нарекания, которым заграничная русская печать оскорбляла память Якова Ивановича Ростовцева по поводу его поступков в 1825 году относительно заговора 14-го декабря. Если и действительно была такова цель свидания с издателем «Колокола», то все-таки едва ли можно было признать уместным подобный поступок для флигель-адъютанта русского Императора159.

Несмотря на все принимаемые правительством меры для восстановления законного порядка и уважения к власти, подпольная работа анархистов продолжалась даже с возраставшей дерзостью. Приказ петербургского обер-полицмейстера генерал-лейтенанта Анненкова от 6-го июля возвещал возобновление в столице подбрасывания безымянных писем и возмутительных воззваний, а потому полицейским чинам подтверждалось усугубить надзор.

Как же объяснить то загадочное бессилие, которое проявлялось в действиях нашего правительства в такое время, когда со всех сторон надвигались на государство грозовые тучи? Главной этому причиной считаю расшатавшийся устарелый механизм администрации и отсутствие единства в самом составе высшего правительства. Министры, главноначальствующие, председатели и влиятельные члены высших государственных учреждений не имели между собой ничего общего, никакой солидарности. Каждый смотрел, думал, говорил и действовал сам по себе; нередко один про-

* Кончил курс Николаевской Академии в 1854 году.

366

тиводействовал другому. Государь как будто систематически поддерживал рознь между ближайшими своими советниками, проверяя одного другим и не давая исключительного влияния ни которому из них. Так было по крайней мере в описываемую эпоху (позже было уже не то). Ни к кому из тогдашних министров Государь не оказывал предпочтительного доверия и не допускал, чтоб один затрагивал дела чужого ведомства. По временам между некоторыми из министров установлялось как бы соглашение; но это делалось негласным образом, имело характер заговора против других министров, не принадлежавших к той же клике. Поэтому, когда назначалось по какому-либо вопросу совещание между министрами, под председательством одного из них или председателя Государственного Совета, то большей частью одна группа, спевшись заранее, дружно поддерживала свою тему, так что мнения других, одиночек принимали характер некоторой оппозиции. Остающийся в меньшинстве или не видевший ни от кого поддержки считал даже излишним настаивать на своем мнении, а роль председательствующего заключалась в том, чтобы сглаживать обнаруживавшееся разногласие, привести к единогласному заключению, дабы не представить Государю протокола с несколькими мнениями и тем не поставить Его Величество в затруднение при решении дела. Для этого, разумеется, необходимы были взаимные уступки, компромиссы, умолчания. Такой способностью сглаживания мнений, приведения их к одному знаменателю отличались в особенности граф Д.Н. Блудов, барон М.А. Корф, П.А. Валуев. Последний умел превосходно отделываться округленными фразами, с риторическими украшениями, сглаживать всякие шероховатости, разводить все бесцветной водой и приводить самые важные вопросы к нулю, подобно алгебраическим формулам. Эта именно способность, развитая в тогдашних государственных дельцах, вследствие долговременной привычки угождать, сглаживать — и вела к тому, что в самых важных обстоятельствах не умели принять мер действительных, а ограничивались привычными канцелярскими фразами.

При таком настроении высшего правительства трудно было ожидать успеха в борьбе с враждебными силами, тайными и явными, восставшими против России. Мы вращались в тесном кругу старых, укоренившихся понятий и привычек; советники Государя или не решались высказывать en toutes lettres* свои убежде-

* Полностью, без сокращений. (Пер. с фр.)

367

ния, или думали только об одном — угодить и понравиться своими округленными речами. Поэтому и происходившие в кабинете Государя совещания и заседания Совета министров под его же личным председательством большей частью были бесплодны, скажу более — иногда бывали даже вредны. Обыкновенно Государь открывал заседание уже подготовленный одним из министров в известном смысле; иногда под каким-либо посторонним влиянием; ловкие министры, как истые царедворцы, старались угадать, в какую сторону августейший председатель желает направить дело, и сообразно тому произносили свои речи. Если же кто имел неловкость высказать что-либо в противном смысле, то председатель прерывал его, а иногда обрывал весьма резко*. Если заседание затягивалось долее определенного часа (пред председателем всегда лежали на столе часы), то все разглагольствования вдруг прекращались и председатель произносил безапелляционное решение.

Не достаточно ли приведено мной указаний, чтобы дать ключ к разрешению загадочного вопроса: почему в нашем самодержавном правлении в эпоху внутреннего брожения и смуты проявилось так мало силы и энергии?