Конец 1860-го года

Назначение мое на должность товарища военного министра последовало 30-го августа 1860 года; но я не мог оставить прежнее свое место начальника главного штаба Кавказской армии ранее 28-го сентября. Переезд от Тифлиса до Петербурга, с многочисленною семьей, в позднее осеннее время, при тогдашних средствах сообщения, представлял нелегкое дело, а к тому же в дороге я схватил простуду, и мы должны были остановиться в Москве на несколько дней, до моего выздоровления, так что в Петербург прибыли лишь 28-го октября, накануне погребения вдовствующей Императрицы Александры Федоровны, кончившей жизнь 20-го октября.

Первоначально поселились мы во временной квартире, нанятой для нас понедельно у Казанского моста, на Екатерининском канале (в доме Ковалевского); но помещение это было неудобно и дорого, а потому нужно было искать другое жилье. После нескольких дней поисков, нашлась приличная квартира на Английской набережной (в доме Челищева), на наем которой разрешено было отпускать из казны 3500 рублей ежегодно. Но квартира эта потребовала некоторых приспособлений; поэтому семья моя переместилась туда прежде, чем я мог переместиться, так что мне пришлось некоторое время жить одиночно в гостинице «Демут». Переехал я на Английскую набережную только в конце ноября.

Первые дни по приезде в Петербург, разумеется, были посвящены официальным представлениям и визитам. Военный министр Николай Онуфриевич Сухозанет принял меня, хотя и любезно, но заметно без удовольствия. Ему не могло быть приятно мое назначение, состоявшееся не по его выбору, а по рекомендации князя Барятинского. Генерал Сухозанет смотрел на меня как на кандидата на место преемника его. Притом у него должно было оставаться в памяти, что до назначения моего начальником главного штаба на Кавказ наши отношения с ним, с первых же дней его вступления в должность министра, были не совсем дружественные; я имел тогда повод считать себя обиженным и просил об отчислении меня от Военного министерства.

19

31-го октября представлялся я Государю в Царском Селе. Прием Его Величества был самый милостивый, ласковый и продолжался около получаса. Главным предметом разговора, конечно, были дела кавказские1. Прежде всего я доложил все, что было поручено мне фельдмаршалом князем Барятинским, в особенности же его убедительные просьбы об оставлении на Кавказе еще на некоторое время 18-й пехотной дивизии, а также о разных вопросах личных, интересовавших фельдмаршала. Государь слушал мой доклад внимательно и благосклонно, показывал теплое участие лично к князю Барятинскому; но дал мне заметить, что я слишком усердно исполняю роль адвоката, что я должен в своем новом звании быть беспристрастным и не смотреть с кавказской точки зрения. Государь высказал, что при тогдашнем затруднительном положении наших финансов необходима крайняя бережливость и что Кавказ поглощает слишком много средств. Я позволил себе объяснить Государю, что даже в видах финансовых нерасчетливо оставить дела на Кавказе в недоконченном виде, что лучше теперь нести некоторые затраты, чтобы достигнуть окончательной цели- полного умиротворения края, чем сокращая расходы, протянуть дело еще на многие годы и оставить без плодов сделанные уже затраты. Я не мог не заметить в словах Государя отголоска мнений, ходивших относительно Кавказа, как в Военном министерстве, так и в публике.

Императрице2 я представился лишь 10-го ноября; ранее этого числа не было приемов у Ее Величества по случаю недавних родов (21 сентября родился Великий Князь Павел Александрович). Из прочих членов Императорского семейства особенно благосклонно приняла меня Великая Княгиня Елена Павловна, которая с давних пор оказывала и мне и моему брату Николаю самое милостивое расположение и любезное внимание. Мы оба удостаивались частных приглашений к Ее Высочеству, то к обеду, то по вечерам.

Пока Их Величества жили в Царском Селе, куда военный министр ездил ежедневно с докладом, я был почти совсем освобожден от служебных обязанностей: по утрам разъезжал с визитами; по вечерам знакомился постепенно с делами министерства; видался довольно часто с братом Николаем, который в то время был еще весь погружен в крестьянское дело3, - также с сестрою Мордвиновой и с некоторыми из прежних хороших приятелей (И.П. Арапетов, семья Карповых и др.).

20

О вступлении моем в должность товарища военного министра было объявлено в Высочайшем приказе 1-го ноября, причем было сказано определительно, что мне непосредственно поручаются в заведывание «хозяйственные» департаменты министерства, на правах, присвоенных товарищу Положением 4-го января 1851 года (при назначении князя Вас<илия> Андр<еевича> Долгорукова товарищем к князю А.И. Чернышеву). Несмотря на этот категорический приказ, генерал Сухозанет продолжал сам непосредственно входить во все дела и дал приказание, чтобы доклады по всем департаментам, даже самые маловажные, присылались прямо к нему. Было ли это недоверие его ко мне или нежелание что-либо выпустить из своих рук - не знаю; но во всяком случае мне было весьма неприятно и унизительно, после прежнего моего самостоятельного положения на Кавказе, сделаться безгласным и бездейственным ассистентом, прочитывать бумаги, уже бывшие у военного министра, при возвращении их с его резолюциями в департаменты и чувствовать себя «лишнею спицею в колеснице». Изредка военный министр передавал мне на просмотр какую-нибудь бумагу или дело; но поручения эти большею частию были такого рода, что легко было видеть намерение только чем-нибудь занять меня и тем отнять у меня повод к жалобе на совершенное устранение меня от дел. Такое положение мое было крайне неприятно; но на первое время я молчал и только изливал свою досаду пред братом Николаем, с которым мы были с детства очень дружны. Только с ним одним я мог быть вполне откровенным и делиться мыслями.

Николай Онуфриевич Сухозанет был человек старого покроя: под видом добродушия у него была известная доля лукавства, или что называется- «себе на уме». Впрочем, думаю, что он был человек не дурной, совсем не такой, каким был старший его брат Иван Онуфриевич Сухозанет, которого можно было вполне назвать злым и жестоким самодуром. Николай Онуфриевич, напротив того, был человек добрый, но весьма мало образованный, почти полуграмотный. В описываемое время ему было 67 лет от роду; но он имел уже вид дряхлого старика: весь белый, тщедушный, полуслепой. Утром приободрится, смотрит живым и бойким; а к вечеру - в полном расслаблении. Ежедневные поездки в Царское Село с докладом были для него крайне тяжелы: по возвращении оттуда он приезжал обыкновенно с вокзала железной

22

дороги в квартиру дежурного генерала, в здании Главного Штаба, где ожидали его некоторые из директоров департаментов и другие лица, имевшие надобность видеть министра; в числе их — и я. Старика, еле живого, вводили под руки в кабинет генерала Герстенцвейга, где ожидал его камердинер с переменою платья. Я был несколько раз свидетелем его разоблачения: с него буквально стаскивали всю наружную меховую оболочку, и, после нескольких минут отдыха, он передавал по принадлежности доложенные бумаги для дальнейшего канцелярского исполнения.

23

Случалось мне приезжать к министру и по вечерам. Он жил на Большой Миллионной, в наемном доме князя Владимира Иван-<овича> Барятинского, том самом, который некогда принадлежал князю Чернышеву (тестю князя Владимира Барятинского) и где он жил прежде, чем куплен был для жительства военного министра великолепный дом Татищева, в Малой Морской (впоследствии подаренный ему). Обширная, длинная зала в нижнем этаже служила кабинетом министру. По вечерам, только в самой глубине залы, одна лампа с зеленым колпаком освещала стол, стоявший пред кушеткой, на которой лежал старый министр; вся остальная часть залы была погружена во мрак. Н.О. Сухозанет занимался в полулежачем положении, с зеленым зонтиком на глазах. Толстый чиновник, выслужившийся из писарей (Харжевский), обыкновенно читал ему вслух бумаги и даже большею частию писал за него резолюции под диктовку министра.

Ближайшими и самыми влиятельными помощниками министра были: директор канцелярии генерал-майор конной артиллерии Александр Федорович Лихачев и дежурный генерал генерал-адъютант Александр Данилович Герстенцвейг. Оба они, люди способные и честолюбивые, ворочали всеми делами. Лихачев, как давнишний подчиненный генерала Сухозанета по артиллерии, был у него почти домашним человеком; он как-то в особенности недружелюбно смотрел на мое появление в министерстве. Лихачев-человек желчный и резонер - не был даже в силах скрывать свое нерасположение ко мне. Напротив того, А.Д. Герстенцвейг, хотя, может быть, также не очень сочувствовал моему назначению, однако ж был со мной, по крайней мере по наружности, в самых лучших отношениях.

Директором Департамента Генерального Штаба, или генерал-квартирмейстером был генерал-адъютант барон Ливен - любимец покойного Императора Николая Павловича4, который давал ему часто поручения полудишгоматические, полуинтимные. В свое время барон Ливен был одним из самых блестящих офицеров Генерального Штаба. С ним мы были давнишние знакомые и сослуживцы; но он был гораздо старше меня и летами и чином; он был уже полковником и обер-квартирмейстером гвардейской пехоты, когда я только поступил в Гвардейский генеральный штаб в чине поручика. Теперь мы встретились с ним старыми друзьями; его добродушие сглаживало неловкие наши служебные отношения, так как я, в качестве товарища министра, становился некоторым образом его начальником. В то время, о котором идет речь, барон

24

Ливен не имел значения в министерстве, как потому, что генерал Сухозанет трактовал его с некоторым пренебрежением, или как говорят французы - ne le prenait pas au serieux *, так и потому, что по тогдашнему распределению делопроизводства в министерстве Департамент Генерального Штаба имел самый тесный круг действий. Департамент этот вместе с подчиненным ему Военно-топографическим депо (начальником которого был тогда старик генерал-лейтенант Бларамберг) копошились над картами, марш-

* Не принимал его всерьез. (Пер. с фр.)

25

рутами, квартирными расписаниями, тогда как главные дела по устройству и службе войск велись в Инспекторском департаменте. Генерал Герстенцвейг все забрал в свои руки, - что, впрочем, и оправдывалось необходимостью: в Инспекторском департаменте дела велись с большим знанием, умением, с большею энергиею, чем в Департаменте Генерального Штаба, который еще со времен генерала Шуберта отличался сонливым равнодушием к делам и исключительностию своего специального направления.

Товарищ барона Ливена по службе в Генеральном Штабе, также считавшийся некогда блестящим офицером, но совершенно иных свойств человек - генерал-лейтенант Александр Иванович Веригин был в то время начальником Управления иррегулярных войск. Хотя сам он был высокого мнения о себе, но в действительности не отличался ни особенными способностями, ни обширным умственным кругозором, и мало имел значения в глазах министра. Затем во главе хозяйственных департаментов - Комиссариатского и Провиантского состояли: генерал-майор свиты граф Валериан Егорович Канкрин и статс-секретарь тайный советник Петр Александрович Булгаков". Первый был сын знаменитого нашего министра финансов времен Императора Николая 1-го, этим только и можно объяснить выбор его на должность «генерал-кригс-комиссара». Он отличался чрезвычайною тучностию, славился как bon vivant* и ничем не проявлял своих административных способностей. Комиссариатский департамент был самый расстроенный во всем министерстве и более всех других озабочивал генерала Сухозанета, который журил и пилил графа Канкрина; но совершенно вотще, так как ни граф Канкрин, ни сам генерал Сухозанет не были в силах привести в порядок запутанные дела обширной комиссариатской части. Что же касается Провиантского департамента, то во главе его стоял статс-секретарь Булгаков -человек бойкий, самонадеянный и грубый в обращении. Он прославился двумя неудачными изобретениями: учреждением должности «обер-провиантмейстеров» - взамен прежнего столь же неудачного учреждения провиантских комиссий, - и введением особого способа провиантских заготовлений чрез «дворянскую поставку». Практика скоро выказала дурные стороны этого способа. Несмотря на то, Булгаков все-таки пользовался благосклонностью министра, ценившего в нем энергию, бойкость и честность. К

' В тексте подлинника ошибка; надо: Петр Алексеевич Булгаков. (Прим. публ.)

* Бонвиван (кутила). (Пер. с фр.)

26

сожалению, однако же, на счет последнего этого качества не все были того же мнения: в публике ходили слухи о каком-то весьма неблаговидном деле по поводу завещания одной вдовы-старухи. Дело это относилось к тому времени, когда П.А. Булгаков был еще губернатором в Тамбове, где подвиги его сохранились в памяти как баснословные легенды. Впоследствии (в 1862 г.) означенное дело разбиралось судом, который однако же не нашел достаточных улик для обвинения Булгакова.

По частям артиллерийской и инженерной существовала тогда в министерстве крайне неудобная двойственность. Рядом с департаментами состояли независимые от них и даже от министра штабы генерал-фельдцейхмейстера и генерал-инспектора инженерной части. Оба Великие Князя - Николай и Михаил Николаевичи ревниво отстаивали свое независимое положение, и штабы их постоянно враждовали с департаментами. У генерал-фельдцейхмейстера правою рукою был генерал-адъютант А.А. Баранцов, у генерал-инспектора - генерал-майор свиты Константин Петрович Кауфман, - оба прекрасные люди, преданные своему делу. А.А. Баранцов - мой старый товарищ по гвардейской артиллерии и, могу сказать, - друг мой, - человек добрейший, честный, но горячий, впечатлительный, принимавший близко к сердцу всякое служебное дело. Поэтому он был в натянутых отношениях с директором Артиллерийского департамента генерал-адъютантом Ив<аном> Серг<еевичем> Лутвиковским, о котором нельзя иначе отозваться, как о человеке хорошем и дельном, но совершенно иного склада, чем А.А. Баранцов. По инженерной части происходил такой же разлад между К.П. Кауфманом и Эд<уардом> Ив<-ановичем> Тотлебеном. Последний, пользовавшийся большим авторитетом и знаменитостию, балуемый при Дворе, был крайне тяжел в работе, особенно для подчиненных. Отличительные черты его - тщеславие и самолюбие, доведенное до крайней щекотливости и обидчивости. Что же касается до К.П. Кауфмана, то, по моему мнению, он был в то время одним из самых дельных и симпатичных лиц в составе центрального военного управления.

Директором Медицинского департамента был тайный советник Иван Васильевич Енохин, близкий человек к Государю, при котором он состоял лейб-медиком до восшествия Его Величества на престол. Енохин не имел высокой репутации врача, но был человек умный, прикидывавшийся неотесанным простаком: под этою маской он позволял себе многие вольности при Дворе и со всеми близкими к Государю лицами держал себя за панибрата.

28

Наконец, директором Аудиториатского департамента недавно был назначен действительный статский советник Владимир Дмитриевич Философов - один из старых питомцев Училища правоведения, человек дельный и достойный полного уважения, но в глазах военного министра авторитетом по военно-судной части был - член Генерал-Аудиториата и сенатор Иван Христианович Капгер, которому поручено было составление проекта нового военно-уголовного устава. Работа эта продолжалась уже несколько лет и подвигалась туго. Председателем же Генерал-Аудиториата был генерал от инфантерии Обручев - бывший генерал-губернатор оренбургский, человек преклонных лет и бесцветный.

Сверх перечисленных главных частей Военного министерства к составу его принадлежало еще несколько комитетов и комиссий: Комитет о раненых, председателем которого был престарелый генерал-адъютант граф Петр Петрович фон-дер-Пален; комиссия для улучшений по военной части под председательством командира Гвардейского корпуса генерал-адъютанта Николая Федоровича Плаутина; Военно-кодификационная комиссия, пред-седательствуемая генерал-лейтенантом А.А. Непокойчицким; Временный распорядительный комитет по устройству военных поселений, под председательством генерал-адъютанта графа Карла Карловича Ламберта и другие.

Таковы были главные действующие лица, которых застал я в Военном министерстве при своем вступлении в должность товарища министра. Между ними, конечно, были личности достойные и мне лично весьма симпатичные; но большинство было таких, с которыми трудно было мне сойтиться. Вообще первое впечатление, мною испытанное при вступлении в новую должность, -было несколько мрачное; в душе я сожалел о перемене прежнего своего завидного положения на Кавказе.

28-го ноября, в сороковой день после кончины Императрицы Александры Федоровны, была торжественно отслужена заупокойная литургия с панихидой, в присутствии всей Царской фамилии, Двора, свиты и высших чинов. К этому дню Их Величества переселились из Царского Села в Зимний дворец. С того же времени я получил приказание присутствовать при докладах военного министра. Ежедневно, к 9 У2 часам утра, являлся я во дворец и входил в кабинет Государя вместе с генералом Сухозанетом. Его Величество всегда относился ко мне весьма милостиво и ласково; я слушал молча доклады министра, иногда читал за него бумаги,

30

которые он сам затруднялся читать по слабости зрения; потом присутствовал по-прежнему в квартире дежурного генерала при распределении по принадлежности доложенных министром бумаг. В этом только и заключалось мое участие в делах. Таким образом ненормальное мое положение по службе не изменялось; личные же мои отношения к Н.О. Сухозанету делались все более натянутыми. Он не мог не замечать неудовольствия и холодности с моей стороны и усугублял свои любезности; приглашал к себе по воскресеньям на скучные вечера, иногда же к обеду. Супруга его, Авдотья Владимировна (рожденная княжна Яшвиль), также старалась быть сколько могла внимательна и любезна ко мне.

Не раз намеревался я объясниться откровенно с министром; но все откладывал, думая, что, быть может, он считал нужным дать мне некоторое время, чтобы ознакомиться ближе с делами министерства, и что затем установленный им порядок занятий будет изменен. Однако же наступил и новый 1861 год, время шло, а порядок все оставался прежний.