Начало 1861 года

Новый год начался обычным выходом во дворце. В процессии участвовали наследный принц Вюртембергский и супруга его принцесса Ольга Николаевна. В день Крещения, 6-го, опять выход с процессиею на Иордан, но без наружного парада гвардии, по случаю сильного мороза. Императрица вовсе не присутствовала в большой церкви дворца, а слушала обедню в малой церкви, с принцессой Ольгой Николаевной, Великою Княгинею Ольгой Федоровной (тогда беременной) и Великою Княжною Марией Александровной (которой было тогда 7 лет).

Зима с 1860 года на 1861-й была чрезвычайно суровая. Даже на юге России, например, в Одессе, морозы доходили до 27°Р. Старожилы не помнили такой холодной зимы с 1837 года.

В начале января прибыл в Петербург прусский генерал-адъютант фон-Линдегейм с формальным извещением о вступлении на престол короля Вильгельма I, который до того времени правил королевством (с 1858 года) в звании принца-регента, по случаю психического расстройства старшего его брата короля Фридриха Вильгельма IV-го. С кончины последнего (21-го декабря 1860 г./2 января 1861 г.) принц-регент принял королевский титул. При погребении покойного короля Фридриха Вильгельма IV-го (26-го декабря/7 января) присутствовал Великий Князь Николай Николае-

31

вич. 14-го же января Государь принимал в официальной аудиенции прусского посланника Бисмарка, представившего новые верительные грамоты*.

Ожидаемые обыкновенно на Новый год награды и назначения на разные должности не представляли на этот раз ничего выдающегося; но 8-го января последовало увольнение генерал-адъютанта князя Алексея Федоровича Орлова от всех лежавших на нем должностей председателя - в Государственном Совете, в Комитете министров, в Главном комитете по крестьянскому делу, в Кавказском и Сибирском комитетах. Соединение в одном лице председательства в стольких учреждениях было едва по силам даже и человеку не таких преклонных лет, до каких достиг тогда князь Орлов; но в действительности он прекратил вовсе свои служебные обязанности еще с 9-го октября 1860 года, когда его постиг удар паралича, так что уже 10-го октября, в заседании Главного по крестьянскому делу комитета председательствовал Великий Князь Константин Николаевич. Случилось это в то время, когда Государь находился в Варшаве по случаю свидания его с императором австрийским и принцем-регентом прусским. Тогда пост председателя Государственного Совета был предложен Государем русскому послу в Париже графу П.Д. Киселеву, который однако же положительно отклонил это назначение, по преклонности лет и слабого здоровья. Граф Киселев считал недобросовестным принять должность, которую «исполнять с честью не чувствовал себя в силах» «Я надеюсь, - писал он в своем дневнике, - сойти в могилу, не запятнав своей продолжительной службы недобросовестным поступком»** . Высказанные по этому случаю графом Киселевым убеждения должны бы служить назиданием всем государственным сановникам.

Князь Орлов, при увольнении, получил от Государя весьма лестный благодарственный рескрипт. Оставленные им должности не были замещены окончательно; председательство в Государственном Совете возложено было н.а статс-секретаря действительного тайного советника графа Дм<итрия> Ник<олаевича> Блудова, с оставлением за ним и звания председателя Департамента законов; он же председательствовал в Комитете министров, в комитетах Кавказском и Сибирском; в Главном же комитете по крестьянскому делу, как уже сказано, принял председательство Великий Князь Константин Николаевич.

* Далее в автографе зачеркнута фраза: «Генерал Линдегейм уехал из Петербурга 20-го января». (Прим. публ.)

* В автографе зачеркнуто следующее авторское примечание: «Заблоцкого: «Граф П.Д. Киселев и его время. Т. III. С. 201 - 204». (Прим. публ.)

32

В течение января произошли и многие другие перемены личностей в административных должностях. 7-го числа петербургским губернатором, на место тайного советника Смирнова, назначен действительный статский советник граф Александр Алексеевич Бобринский (сын известного киевского богатого землевладельца, хозяина и сахарозаводчика), а в Самаре - действительный статский советник Адам Ант<онович> Арцимович заместил действительного статского советника Конст<антина> Карл<овича> Грота, назначенного директором Департамента податей и сборов.

Последнее это назначение состоялось в связи с предположенным в то время важным преобразованием системы винных откупов - системы, заслужившей почти всеобщее осуждение. Высочайше утвержденным 26-го октября 1860 года положением Государственного Совета, решено было откупа заменить акцизной системой; выработка нового положения была возложена на особую комиссию, под председательством тайного советника Андрея Парфеновича Заблоцкого-Десятовского, занимавшего в Государственной Канцелярии должность управляющего отделением государственной экономии. Членами комиссии были назначены: от Министерства финансов - член Совета министра статс-секретарь М.Хр. Рейтерн и директор Особенной Канцелярии по кредитной части статс-секретарь Ю.А. Гагемейстер; от министерств внутренних дел, государственных имуществ и уделов назначены представители по выбору министров; сверх того в комиссии принимали участие статский советник Конст<антин> Ив<анович> Домонто-вич - один из помощников Заблоцкого в Государственной Канцелярии, коллежский советник Александр Аггеевич Абаза, заведы-вавший гофмейстерской частию Двора Великой Княгини Елены Павловны, и наконец Александр Иванович Кошелев, не имевший в то время официального положения. Тайный советник Грот с назначением директором департамента сделался главным деятелем в комиссии. Наконец, образован был при комиссии особый специальный или технический отдел, под председательством академика Купфера. Комиссии было поставлено в обязанность вести работу таким образом, чтобы предположенная новая акцизная система могла быть введена в действие с 1-го января 1863 года.

19-го января праздновался 50-летний юбилей министра финансов действительного тайного советника Александра Максимовича Княжевича. По этому случаю ему пожалован орден Св. Владимира 1-й степени; утром принимал он поздравления, а затем дан в честь его большой обед в зале Дворянского собрания.

34

В тот же день, 19-го числа, последовала перемена в главном начальстве Западной Сибири. Генерал-губернатор этого края и командир Отдельного сибирского корпуса генерал от инфантерии Гасфорт назначен членом Государственного Совета, а на место его назначен в Омск генерал-лейтенант Дюгамель, состоявший в то время сенатором, долго служивший в Генеральном Штабе, но преимущественно исполнявший разные дипломатические поручения на востоке: в Персии, Египте и проч. До назначения сенатором он занимал несколько лет пост русского посланника в Тегеране. Это был человек образованный, рассудительный, но с узким

35

взглядом, крайне тяжелый и характером, и умом. .Это было воплощение инерции.

Вскоре переменилось главное начальство и Восточной Сибири. Генерал-адъютант граф Ник<олай> Ник<олаевич> Муравьев-Амурский, который оказал столько заслуг тому краю, должен был, по своему болезненному состоянию, просить увольнения в продолжительный отпуск за границу. 19-го февраля он был назначен членом Государственного Совета и получил орден Св. Владимира 1-й степени при лестном рескрипте. На место его генерал-губернатором и командующим войсками Восточной Сибири назначен состоявший в звании помощника его генерал-майор свиты Мих<аил> Сем<енович> Корсаков - человек еще молодой, пользовавшийся особенным покровительством и любовью своего близкого родственника графа Н.Н. Муравьева-Амурского.

В дипломатическом нашем корпусе также произошли некоторые перемены. Посланником в Копенгаген, на место тайного советника барона Унгерн-Штернберга, назначен действительный статский советник барон Николай Павл<ович> Николаи. Действительный тайный советник барон Бруннов переименован из посланников в звание посла при лондонском Дворе. Бывший посланником в Турине, генерал-адъютант граф Стакель-берг (старый товарищ мой по гвардейской артиллерии"), отозванный от этой должности по случаю перерыва наших дипломатических отношений с туринским Двором, перемещен посланником в Мадрид. Наконец, флигель-адъютант полковник Балюзек, принимавший участие в посольстве генерала Н.П. Игнатьева в Китай, в 1860 году, был назначен министром-резидентом в Пекин. Оба последние назначения последовали уже в феврале месяце.

В то же время произошла перемена представителя Великобритании в Петербурге: на место посланника сэра Джона Кремптона назначен послом лорд Нэпир. Первый был принят Государем в прощальной аудиенции 25-го февраля, а два дня спустя новый посол представил свои верительные грамоты.

' Мы были в одно время юнкерами; но граф Стакельберг произведен в офицеры несколько позже меня, в июле 1834 года. Он был весьма образованным и блестящим офицером; состоял адъютантом при военном министре князе Чернышеве, участвовал в нескольких экспедициях на Кавказе, потом был военным агентом в Париже, начальником отделения в канцелярии Военного министерства; затем состоял при посольстве в Вене до назначения в 1853 году посланником в Турин.

36

В начале 1861 года, в среде находившихся в Петербурге кавказских сослуживцев, родилась мысль о «кавказских вечерах». Предположено было ежегодно, в определенный день, именно 4-го февраля, собираться всем, кому дороги воспоминания о Кавказе. Первыми учредителями кавказских вечеров были: полковник Генерального Штаба Романовский, статский советник Золотарев, флигель-адъютант полковник Шереметьев, флигель-адъютант штаб-ротмистр граф Воронцов-Дашков и еще некоторые другие. С первого же раза эта мысль осуществилась с большим успехом, несмотря на то, что задуманный вечер состоялся почти внезапно. В гостинице «Демут» съехалось до 50 кавказцев; председателем общества, или, как тогда окрестили, его «хозяином» провозглашен был старый кавказский ветеран генерал-лейтенант Викентий Михайлович Козловский, состоявший членом Генерал-Аудито-риата. Это был добродушнейший старик, большой оригинал, зас-

37

луживший на Кавказе общее уважение беззаветною храбростию и солдатскою простотой. Нельзя было бы найти другое, более подходящее лицо для роли «хозяина» на этих вечерах, посвященных исключительно воспоминаниям о кавказской боевой жизни. Кроме беседы и взаимных друг другу рассказов, слышались и музыка грузинская, и лихие казацкие песни (хора казаков из Собственного Е.В. конвоя)- бывала и пляска - знаменитая «лезгинка»; но главным актом был ужин, с обильным возлиянием «кахетинского». В первые годы вечера кавказские были очень оживлены. Ви-кентий Михайлович Козловский оставался в роли «хозяина» до самой смерти своей*. За ужином, разумеется, возглашались бесконечные тосты и произносились речи. Главным, как бы присяжным оратором и «тулумбашем» был граф Владимир Александрович Сологуб. Произнесенная им в первый же вечер мастерская речь, полная юмора и остроумия, вызвала общие аплодисменты, и в следующие годы он не пропускал кавказских вечеров, приезжая иногда в Петербург издалеча, чтобы оживить ужин своим застольным словом. Он поставил себе в обязанность каждый раз рассказать новый анекдот из боевой жизни В.М. Козловского и каждый раз его рассказ вызывал дружные рукоплескания. Сам же «хозяин», о котором шел рассказ, слушал всегда с серьезным видом и по окончании анекдота добродушно замечал: «да, это правда» или «да, верно».

В первые годы я посещал весьма охотно кавказские вечера и всегда находил радушный прием. Большинство собравшихся на вечера состояло из личностей мне знакомых; со многими я служил на Кавказе и, стало быть, мог провести с удовольствием часа два, три, уделенных от служебных работ. Но впоследствии на кавказские вечера стали являться личности совсем мне неизвестные, а число моих сослуживцев, конечно, все уменьшалось. Со времени же окончательного умиротворения Кавказского края и прежнее сочувствие к Кавказу заметно охладело.

В продолжение четырехлетнего пребывания моего на Кавказе я не имел возможности следить за общим ходом дел в остальной России и в особенности в Петербурге. Кавказ представлял какой-то свой обособленный мир, с местными своими интересами, заботами и воззрениями. Хотя в течение означенного времени и до-

' В последний раз он председательствовал в 1872 году; умер 15-го января 1873 года.

38

велось мне съездить в Петербург осенью 1857 года, но в короткое это пребывание я был так озабочен специальными делами, составлявшими цель моей поездки, что не имел случая подметить то движение в русском обществе, которое началось с Крымской войны. Прибыв уже в Петербург в конце 1860 года и на досуге прислушиваясь к общественному говору, я был поражен глубокою переменой, совершившеюся с 1856 года6.

Мертвенная инерция, в которой Россия покоилась до Крымской войны, и затем безнадежное разочарование, навеянное Севастопольским погромом, сменились теперь юношеским одушевле-

39

нием, розовыми надеждами на возрождение, на обновление всего государственного строя. Прежний строгий запрет на устное, письменное и паче печатное обнаружение правды был снят, и повсюду слышалось свободное, беспощадное осуждение существующих порядков. Печать сделалась орудием обличения зла. Правительство принялось за коренные преобразования; во всех ведомствах, во всех отделах управления разрабатывались новые законы и положения. В губерниях открывались комитеты для совещания по разным возбуждаемым правительством вопросам. Со дня на день ожидалось самое крупное, великое событие - упразднение крепостного состояния, освобождение миллионов людей от позорившего Россию рабства7.

Нельзя было не радоваться такой оживленной деятельности в правительственных сферах; нельзя было не сочувствовать предпринятому искоренению давнишних наших язв, замене отживших безобразных порядков новыми, более соответствующими современным европейским понятиям. Новое направление правительственной деятельности привлекло к общему делу массу людей развитых и просвещенных, ставящих интересы общественные и государственные выше личных, эгоистических. Те личности, которые в прежнее время были под опалой, как опасные либералы, теперь сделались полезными деятелями. Казалось, наступило наконец время осуществления тех идеалов, которые прежде были только заветною мечтой людей передовых.

Однако ж сочувствие к новому направлению правительственной деятельности далеко не было всеобщим. Реформы, предпринятые по личному почину самого Государя, встречали то явную, то скрытую оппозицию в составе самого правительства; им противодействовали те самые лица, которым вверялось руководительство при разработке новых проектов и приведение их потом в исполнение. Старые сановники, поседевшие еще в царствование Императора Николая I, не могли отрешиться от понятий того времени, убежденные в том, что только фельдфебельскою палкою может поддерживаться существование Империи. Многие из них искренно верили, что с новым мягким режимом - все пропадет. Затем большая часть дворянства (к которому, конечно, принадлежали и все правительственные лица и все почти чиновничество) была взволнована крестьянским вопросом. Помещики не могли представить себе, как будут они существовать без крепостных мужиков. В высшем, так называемом аристократическом кругу столиц, даже в среде приближенных ко Двору, громко вопили

40

против предпринятых нововведений, в особенности же против посягательства на права дворян-помещиков. Некоторые из самых ярых представителей барства цинично заявляли, что они сумеют опрокинуть все выдумки «красных», «демагогов» и повернуть дело на Другой путь. Были примеры, что государевы флигель-адъютанты и генерал-адъютанты, в своем раздражении, покидали службу и уезжали за границу.

Государь показывал в это время такую непреклонную твердость в задуманном им лично великом перерождении государства, что можно было пренебречь ропотом и ворчанием ярых против-

41

ников нововведений. В этом отношении мягкий и гуманный Император Александр II выказал более решимости и вернее оценил свою силу, чем отличавшийся железною волей родитель его. Но предпринятому благому делу созидания благоустроенного государства угрожала большая опасность с противоположной стороны - от нарождавшейся у нас в то время революционной и анархической пропаганды. Работа эта велась преимущественно в среде учащейся молодежи, а также между рабочими на фабриках, отчасти и в сельском населении. Она велась несомненно в связи с тогдашними польскими происками, и плоды ее проявились уже довольно явно в 1860 году. Беспорядки в университетах и других высших учебных заведениях, появление революционных воззваний, подметных писем, распространение анархических понятий среди простого народа в воскресных школах, - все это вместе указывало на организованную подпольную работу. Заграничные революционные издания, вроде герценовского «Колокола»8, которые в прежнее время проникали в Россию только изредка и считались самою преступною контрабандой, навлекавшею на виновного уголовные кары, теперь ходили по рукам почти открыто. Неопытное юношество увлекалось этими страстными, грубыми и большею частию лживыми памфлетами против всего существующего в России. И в нашей домашней печати начали появляться разные книжки, которые, под обманною оболочкою, с цензурным разрешением, в виде какой-нибудь азбуки или детского учебника, проводили самые вредные революционные бредни.

Что касается нашей журналистики, с которой снята была прежняя строгая узда, - то она воспользовалась данным ей простором уже слишком широко: она не ограничилась обличением существовавших язв, злоупотреблений и беззаконий, а приняла характер оппозиции против всего правительственного, начала возбуждать недоверие и презрение ко всякой власти, разрушать все, чем держится в государстве равновесие и порядок. Насколько печать принесла пользы своею «обличительною» ролью, преследованием привычных у нас самодурства, грубости нравов, диких наклонностей татарщины, настолько же вреда произвела она распространением крайних противугосударственных софистических учений и в особенности подстрекательством молодежи к легкомысленному вольнодумству. Некоторые журналы сделались специально органами социалистических и коммунистических теорий; другие поставили себе задачею - свергать с пьедесталов все, что составляло прежде предмет уважения, благоговения, страха. Дош-

42

ло до того, что даже правительственные издания заразились обличительным духом, не исключая и органов военного ведомства. «Военный Сборник»9 одно время совершенно вдался в обличительную литературу, и подобно другим журналам, хватил через край. Но что в особенности поразило меня- это издание «Русского Инвалида»10, переданное в частные руки на арендном праве подполковнику Писаревскому, которого я знал прежде по его специальным занятиям физикою и фотографиею. Это был человек неосновательный, шаткий, легко увлекающийся; под его именем редакция «Инвалида» составилась из группы молодых социалистов и пропагандистов, и таким образом военная газета, украшенная двуглавым орлом в заголовке, основанная с патриотическою целью в пользу раненых, сделалась органом социалистической пропаганды!

Привыкнув с молодых лет к прежним порядкам службы и воз-вратясь в Петербург под впечатлением кавказских боевых традиций, я был крайне удивлен той перемене, которая в короткое время произошла в служебном режиме, в отношениях между начальниками и подчиненными, между старшими и младшими. Прежней драконовской дисциплины не оставалось и следов. Если б перемена заключалась лишь в замене прежней суровости и грубости более мягкими и человечными отношениями, то можно было бы только радоваться такой счастливой метаморфозе; но, к сожалению, и здесь хватили через край: смягчение перешло в распущенность; молодежь, под влиянием обличительной литературы, сделалась крайне строптивою и смотрела на начальство чуть не с пренебрежением; старшие же, начальствующие лица, под тем же влиянием печати, обратились вдруг из тигров в кротких овец, притаили свои скалозубовские привычки, чтобы не попасть на зубы газетному обличителю. Вышло престранное явление: уже не подчиненные трепетали, как прежде, пред начальством, а наоборот, начальство старалось заслужить благорасположение подчиненных; прежнее высокомерие и деспотизм высших чинов пред низшими заменились угодливостью и заискиванием популярности.

Что было в службе, то же и в школе. Уже не начальство и не преподаватели держали в дисциплине учащуюся молодежь, а наоборот, масса юношей держала в страхе начальство и менторов. Чтоб избегнуть так называемых студенческих «историй», открытых возмущений и беспорядков, начальство отреклось совсем от власти, ограничивалось увещаниями, успокоительными речами,

43

а преподаватели или уклонялись от всяких личных отношений к своим слушателям, или разыгрывали роль защитников их пред начальством и даже нередко сами подкладывали в огонь горючий материал.

Военное ведомство, как я сказал уже, не избегло того же разрушительного влияния пропаганды. Между молодыми офицерами, особенно в специальных родах оружия, уже проникла зараза; были такие, которые даже отзывались с пренебрежением о военной службе и с цинизмом называли себя «штатскими офицерами». Дисциплина в их глазах признавалась чем-то вроде отжившего свое время предрассудка; они более занимались политическими и социальными вопросами, чем прямыми своими обязанностями. Немало офицеров оказалось замешанных в тайные политические общества или кружки и попавших в число государственных преступников.

Корень этого опасного направления военной молодежи находился в самих рассадниках нашего офицерства. Пропаганда проникла и в военно-учебные заведения, несмотря на то, что они состояли под непосредственным начальством Царского брата и под глазами Государя*, который сам был еще так недавно начальником их. Начальники этих заведений, воспитатели и преподаватели более или менее уступали современному течению и чувствовали свое бессилие, чтобы бороться с ним, хлопотали лишь о том, чтобы не всплывали наружу частые случаи нарушения дисциплины и порядка.

Примером тогдашнего настроения военной молодежи может служить случившееся в конце 1860 года в Инженерной академии. Вследствие частного столкновения одного из учащихся офицеров с преподавателем и сделанного начальством военно-учебных заведений распоряжения об отчислении того офицера от академии, почти все учащиеся (126 из числа 135) подали прошения об увольнении их из академии. Высшее начальство переполошилось; назначено было следствие, результатом которого был приказ главного начальника военно-учебных заведений от 15-го января 1861 года об отчислении от академии 115 офицеров с тем, чтобы они были обойдены при первом производстве в чины; остальные же 11 офицеров, раскаявшиеся в своем необдуманном поступке, ос-

* Великий Князь Александр Николаевич, будучи Наследником престола, являлся главным начальником военно-учебных заведений (1849 - 1855 гг.), его сменил Великий Князь Михаил Николаевич.

44

тались в академии, и взыскание с них ограничилось лишь тремя днями ареста.

Грустно вспомнить, что в то время даже польские враждебные против России замыслы находили сочувствие в известной части русских революционеров, которые по примеру своих предшественников во времена Севастопольских бедствий цинически провозглашали: «чем хуже, тем лучше». Безумцы эти имели наглость радоваться всему, что могло причинить вред отечеству, и сами замышляли против него всякое зло, в том ложном убеждении, что разрушая все существующее, они работают для будущего блага.

Такова была прискорбная обстановка, при которой предпринята была Государем обширная преобразовательная работа. Нужна была большая твердость убеждения, соединенная с гибкостью, или так сказать, упругостью приемов, чтобы вести дело между противуположными враждебными течениями: с одной стороны -противудействием помещичьей и аристократической оппозиции, с другой - безрассудными революционными попытками. Одни старались влиять на Государя, чтобы остановить движение, пугая призраком революции и анархии; другие - воображали себе, что могут ребяческими демонстрациями и пропагандою разрушительных учений перевернуть весь строй государственный на свой лад. При таких условиях не легко было преобразователю вести предпринятое дело и следовать безостановочно твердыми шагами по намеченному пути, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону.

Задача была тем труднее, что из числа лиц, составлявших тогдашнее высшее правительство, лишь немногие могли быть деятельными сотрудниками Государя и усердными исполнителями его благих видов. Можно сказать, что один только Великий Князь Константин Николаевич искренно и сознательно сочувствовал предпринятым реформам и сам усердно принимал в них участие. Министр внутренних дел действительный тайный советник Сергей Степанович Ланской11, - содействие которого было в особенности важно в реформе крестьянской, - также принадлежал к небольшому числу лиц высшего правительства, сочувствовавших делу, хотя и не был в силах вести его собственною инициативою; зато он охотно давал водить себя другим закулисным деятелям. Председательствовавший в Департаменте законов действительный тайный советник граф Дмитрий Николаевич Блудов и главноуправляющий путями сообщения генерал-адъютант Константин Владимирович Чевкин сознавали необходимость реформ, даже сочувствовали им; но по своей натуре везде видели опасности и

45

потому большею частию тормозили движение, а министр иностранных дел князь Александр Михайлович Горчаков, хотя и высказывался обыкновенно в либеральном смысле, но только в пределах общих, отвлеченных принципов, пока дело не затрагивало сословных привилегий. Что же касается председателя Государственного Совета генерал-адъютанта князя Алексея Федоровича Орлова, министров: Двора- генерал-адъютанта графа Владимира Федоровича Адлерберга, юстиции - графа Виктора Никитича Панина, государственных имуществ - генерала от инфантерии Михаила Николаевича Муравьева, шефа жандармов - генерал-адъютанта князя Василия Андреевича Долгорукова и государственного контролера генерал-адъютанта Николая Николаевича Анненкова, - то все они были положительными противниками всяких либеральных реформ, а в особенности крестьянской. К этой же группе можно причислить остзейского аристократа барона Петра Кази-мировича Мейендорфа, заступавшего место председателя в Департаменте государственной экономии, за болезнью графа А.Д. Гурьева. Остальные затем министры: военный - генерал-адъютант Н.О. Сухозанет, народного просвещения - действительный тайный советник Евграф Петрович Ковалевский, финансов - действительный тайный советник Александр Максимович Княжевич, а также главноначальствующий Почтовым департаментом - действительный тайный советник Федор Иванович Прянишников и Управляющий Морским министерством генерал-адъютант Николай Карлович Краббе - имели такой слабый голос в общих вопросах государственных, что трудно было бы определить, к которому из политических направлений каждый из них принадлежал. Также и председатель Департамента гражданских и духовных дел принц Петр Георгиевич Ольденбургский, не обладавший даром выражения складного и логического своего образа мыслей, подавал всегда свой голос в том смысле, какой считал угодным Государю; но вообще обнаруживал наклонности более ретроградные, чем прогрессивные.

При таком личном составе нашего высшего правительства, очевидно, дело общего государственного преобразования не могло двигаться как по гладкой дороге; оно беспрестанно встречало толчки и задержки то с одной, то с другой стороны. К тому же и обстоятельства так сложились к началу 1861 года, что действительно положение нашего правительства было затруднительно. Финансы, расстроенные Крымской войной, не могли еще поправиться, и несмотря на все усилия сокращать расходы, на беспре-

46

рывные настояния Департамента экономии и самого Государя, чтобы восстановить баланс, каждый год финансовая смета заключалась с дефицитом12. Между тем польские революционные замыслы до того уже обнаружились и обострились, что можно было ожидать в самое близкое время решительного кризиса. Наконец, предстояло обнародование и введение в действие Положения об освобождении крестьян от крепостного состояния. Эта благодетельная мера представлялась нашим правителям таким рискованным, опасным шагом, что считалось необходимым обставить его всякими предосторожностями, мерами полицейскими и военными, чтобы отвратить воображаемую опасность13.