Польская смута

Прошло ровно тридцать лет со времени польского восстания 1830 - 1831 годов. Оно было укрощено силою оружия, но крамола польская все-таки не была искоренена14; она только притаилась под железною ферулой наместника Императора Николая. Между тем масса польских эмигрантов, - число которых полагали до 6 тысяч человек, - кишела за границей: в Париже, Лондоне, в Бельгии, Швейцарии, Италии. Эти непримиримые враги России, носители заветной идеи восстановления Польши не расставались с этою мечтой и постоянно конспирировали против России. С ребяческим легкомыслием затевали они самые безрассудные попытки для осуществления своей мечты, и несмотря на свои неудачи, повторяли их снова. Таковы были покушения в 1838, 1846 и 1848 годах; каждый раз они кончались только гибелью нескольких новых жертв. Всякое политическое событие в Европе возбуждало в них новые надежды; каждая война, где бы она ни разразилась, была в их глазах благоприятным моментом для восстановления Речи Посполитой в пределах 1772 года15. Однако ж мечты их не осуществились ни в 1849 году, во время венгерского, восстания, ни в Крымскую войну, во время которой поляки не тронулись, в надежде, что они не будут забыты покровителем их Наполеоном III. Парижский трактат 1856 года16 был для поляков крайне тяжелым разочарованием. Но кончина Императора Николая I и фельдмаршала князя Паскевича, изменение, последовавшее в духе управления с переменою царствования, дарование амнистии польским выходцам и ссыльным17, - все это ободрило вожаков польской крамолы. Они сами не воспользовались царскою милос-

47

тию и продолжали интриговать за границей; но воспользовались возвращением в Царство Польское значительного числа темных личностей, частию из-за границы, частию из ссылки, чтобы обратить их в своих эмиссаров для организации в самой Польше революционной пропаганды и для подготовления восстания.

Управление нового наместника, генерал-адъютанта князя Михаила Дмитриевича Горчакова - человека старого, нервного, слабого и физически и нравственно, - составляло совершенную противоположность суровому режиму его предместника. Поляки, сохраняя до поры наружное спокойствие, пользовались слабостью русского управления и хитро проводили свои тайные замыслы. В 1857 году, при съезде в Варшаве трех монархов18 - все обошлось вполне благополучно; оказанный им прием казался даже сочувственным; но знаменитая фраза в речи Императора Александра П-го «pas de reveries»* была как бы ушатом холодной воды, вылитой на горячие головы польских передовых людей. Заграничные вожаки усугубляли свои происки. Фантазии их снова разыгрались с открытием войны в Италии в 1859 году. Поляки были глубоко убеждены в том, что Наполеон III, освободив окончательно Италию, предпримет поход на Россию для освобождения Польши. Но Вилла-Франкский мир был новым разочарованием19; поляки увидели, что покровитель угнетенных народностей не только ничего не предпринимает в пользу Польши, но и в отношении к итальянской нации, за которую он прежде так горячо вступался, стал теперь в положение почти враждебное, воспротивившись довершению ее единства.

Политическая деятельность польской эмиграции представляла редкое в истории явление по той настойчивости, с которою так долго поддерживалась революционная агитация, при столь малых вероятиях успеха, можно даже сказать, при полной несбыточности цели. Настойчивость эта особенно замечательна при известной подвижности и впечатлительности польского национального характера и при тех раздорах, которые не прекращались в самой среде польских деятелей. Польские революционеры, как за границей, так и в самой Польше, делились на два противные лагеря: «белых» и «красных», то есть на партию аристократическую и партию демократическую. Во главе первой стоял престарелый князь Адам Чарторыйский, бывший некогда любимцем Импера-

' Никаких мечтаний. (Пер. с фр.)

48

тора Александра I и, как известно, имевший на него большое влияние в начале его царствования. Не успев достигнуть своих целей относительно восстановления Королевства Польского в прежних его границах, князь Чарторыйский однако ж оставил по себе в России глубокие следы, ополячив значительно молодежь в Литовском крае, в продолжение двадцатилетнего его кураторства в Виленском университете. В 1823 году он был уволен и от этой должности и с тех пор, сохранив звание сенатора, проживал за границей до 1830 года, когда он явился в Варшаву и стал во главе революционного правительства. Только накануне взятия Варшавы русскими войсками (1831 г.) князь Чарторыйский сложил с себя звание президента и уехал в Париж, где с тех пор непрерывно вел козни против России. Он принял на себя роль претендента на корону будущего короля польского. «Hotel Lambert» - жилище князя Чарторыйского в Париже- служило как бы главным штабом партии «белых».

С другой стороны, средоточием партии «красных» был «Центральный комитет»20, имевший также пребывание в Париже. Беспрерывные раздоры не только между «красными» и «белыми», но и в самой среде Центрального комитета, - повели к распадению последнего на разные фракции. Когда принц Луи Бонапарт, имевший тайные связи с партиею князя Чарторыйского, провозгласил себя императором, Центральный комитет польский должен

49

был перенести свою главную квартиру в Лондон; фракция же его, оставшаяся в Париже, нашла себе покровителя в лице принца Жерома Бонапарта, и под крылом его образовалась так называемая «Батиньольская школа». Palais Royal - жилище принца-сде-лался таким же средоточием польской демократической партии, каким был Hotel Lambert для партии «белых».

Одним из самых ярых и задорных представителей партии «красных» был Мерославский (Meroslavsky), начавший свою революционную деятельность еще в революцию 1831 года. Тогда он 16-летним юношей состоял уже в чине подпоручика за ординарца при своем отце, начальствовавшем частию польской армии. После подавления мятежа он вместе с отцом бежал за границу и до-' канчивал свое воспитание в Париже, под покровительством князя Чарторыйского. Но молодой Мерославский скоро (1836 г.) отпал от партии «белых» и передался противникам ее, в качестве военно-политического писателя и публициста. Он скоро приобрел в этой партии большой вес своею горячею приверженностию к крайним революционным идеям, своею самонадеянностию и смелостию планов, так что на него начали смотреть как на будущего вожака восстания. Он даже присвоил себе самозванный титул «диктатора» польского, после неудачной его эскапады в Познани в 1846 году, кончившейся заключением его на несколько месяцев в прусской крепости. Проживая потом то в Париже, то в Лондоне, он успел своим наглым хвастовством привлечь к себе множество слепых приверженцев из польской молодежи, которая благоговела пред рьяным «диктатором». Из числа этих энтузиастов немало пошло добровольцами в шайки Гарибальди.

Безрассудные проделки «красных» часто шли в разрез тонким планам партии «белых». Аристократия польская и в своей революционной деятельности оставалась верною шляхетским традициям старой Польши; идеалом ее было - восстановление королевства Ягеллонов, тогда как противники ее мечтали о республике. Тем не менее партия Чарторыйских избегала явного разрыва с «красными», на которых она смотрела как на необходимое орудие для осуществления своих целей. Аристократы взяли на себя роль дипломатических представителей польского дела пред Европой. Живя в довольстве в разных столицах и наслаждаясь всеми благами цивилизованного общества, они старались загребать жар руками демократов; а эти, в свою очередь, при всей ненависти к аристократам, берегли их" в двояких видах; от них и чрез них добывались денежные средства для поддержания восстания и самой эмиграции, а вместе с тем

50

приобреталась и поддержка Европы. Только с помощью «белых» восстание в Польше могло сделаться вопросом европейским.

Вожаки польской крамолы, поддерживая связи с дипломатией, с высшим аристократическим обществом всей Европы, с Ватиканом и католическим духовенством, в то же время не гнушались и союзом с самыми демократическими элементами европейской революции. Они не отвергали ни партии Мадзини и Гарибальди, ни русских выходцев, ни раскольников, ни полудиких племен кавказских: везде искали они союзников, чтобы вредить

51

России и подтачивать ее силы. В этом отношении нельзя не отдать справедливости необыкновенной деятельности и изобретательности, с которыми велась польская интрига. Вожаки ее пользовались всеми путями, чтобы пропагандировать революционные идеи и подготовлять восстание. Повсюду были у них агенты и пособники, не исключая даже петербургских правительственных сфер. Полезнейшими орудиями их были ксендзы и женщины; притворство, низкопоклонство, лесть, клевета, мистификации - все оправдывалось патриотическою целью. Едва ли можно найти во всей истории другой пример подобной систематической обширной и выдержанной интриги в преследовании политической фикции.

Русские эмигранты, с Герценом и Бакуниным во главе, вошли в союз с польскими революционерами. Сначала они примкнули было к Мерославскому; но потом же разошлись с этим хвастливым говоруном и сблизились с батиньольскою фракцией21. Польские вожаки очень рассчитывали на помощь русских революционеров, уверивших их, что Россия находится уже в полном разложении, накануне общей революции, и что немедленно, как только поляки поднимутся, восстание распространится на всю Россию. Поляки верили, что сам Император не прочь отказаться от Польши и даже от западных губерний; что при первой демонстрации Франции Царь поспешит исполнить все требования польские. Подобные идеи были тогда в ходу в среде легкомысленной молодежи, не только польской, но и русской.

В числе разнообразных пружин, которыми действовала польская интрига, было систематическое извращение понятий молодежи. Агенты польской крамолы везде действовали на учащееся юношество, возбуждая среди него беспорядки и смуты, стараясь подорвать в нем всякое уважение к начальству, ко всему государственному строю. Также действовали они и на молодых офицеров; в этом отношении способствовало им то обстоятельство, что многие части армии, особенно же кавалерия и специальные роды службы были переполнены офицерами польского происхождения. Поляки умели ловко пробираться во все части администрации; занимали влиятельные должности, наполняли все специальные, технические ведомства: как-то учебное, почтовое, телеграфное, по железным дорогам и т.д. Они вторгались и во внутреннюю жизнь русской семьи в званиях домашних учителей, воспитателей, управляющих имениями. Не говоря уже о том, что в западных губерниях России землевладение находилось почти исключительно в руках польских помещиков, весь край был вполне ополячен, даже там, где масса сельского населения была русская и православная.

52

Ополячеванию Западного края способствовали чрезмерная доверчивость и близорукость начальства местного и центрального. Правительство привыкло само считать этот край польским. В течение долгого времени, под глазами русских властей, деятельна.велась польская пропаганда. Враждебные России элементы еще усилились в крае в конце 1860 года и начале 1861-го массою возвращенных из Сибири, из Оренбургского края и Кавказа поляков, сосланных в разное время за участие в прежних заговорах и революционных попытках. Ни ссылка, ни приобретаемая с летами рассудительность, ни сближение с русским обществом и русскими

53

товарищами не образумили их. Они возвратились на родину теми же восторженными безумцами, какими были в молодости.

Систематическая, неустанная работа польской крамолы подготовляла постепенно почву для успеха замышленной революции. Круг действий не ограничивался Царством Польским и западными губерниями; даже в столицах и во внутренних губерниях образовались тайные революционные кружки, польские и русские. Руководящий комитет петербургский22 был в сношениях с секциями в Москве, Киеве, Одессе, Вильне, а с другой стороны, сам получал указания из Варшавы и от заграничных вожаков. В этих революционных кружках группировались личности самые разнородные, но преимущественно юношество; тут были и чиновники и офицеры, литераторы, учителя, студенты, юнкера. Руководители кружков коварно заманивали неопытную молодежь.

В 1860 году агитация в Царстве Польском приняла уже характер вызывательный. Началось с демонстраций религиозных; затем в Варшавской медико-хирургической академии все студенты, под каким-то пустым предлогом, оставили заведение; но вскоре они образумились и взяли назад свои прошения; дело разъяснилось подстрекательством некоторых подозрительных личностей. Летом того же года предпринята была в Варшаве уличная демонстрация по самому пустому поводу - погребению одной старухи, вдовы польского генерала Совинского, убитого в 1831 году при штурме Воли. Процессия, сопровождаемая массою народа, с пением патриотических песен и ругательствами против русских властей, произведена была совершенно беспрепятственно, без всякого вмешательства полиции. С этого времени патриотические демонстрации всякого рода повторялись не только в Варшаве, но и в других местах Царства. Городское население подчинялось беспрекословно какой-то таинственной власти, которая заставляла женщин носить траур, лавочников - заменить русские и иностранные вывески польскими и т.д.

В октябре 1860 года, когда происходило в Варшаве свидание императоров русского и австрийского и принца-регента прусского23, население города получило от подпольной власти запрет принимать участие в каких-либо общественных собраниях, театральных представлениях и празднествах в честь монархов. В день, назначенный для парадного представления в театре, пред самым началом его, кресла партера были облиты какою-то зловонною жидкостию, так что с трудом успели очистить воздух к приезду государей. Все подобные проделки проходили безнаказанно; законная власть оказалась бессильною, тогда как тайная власть дер-

54

жала все население в страхе и повиновении. Ослушники этой власти подвергались всяким преследованиям: женщин, показывавшихся на улице в цветном платье, обливали кислотою; мужчинам угрожали смертью. На улицах Варшавы появились чемарки, кунтуши, конфедератки24, пояса с эмблематическими знаками польской национальности. Подметные письма держали население постоянно в тревожном положении.

В ноябре 1860 года опять происходила в Варшаве большая уличная демонстрация по случаю тридцатилетней годовщины революции 1830 года. В то же время и в Кракове возникли беспорядки, вынудившие австрийские власти прибегнуть к оружию и закрыть на время тамошний университет25.

Поднятый русским правительством крестьянский вопрос не мог не повлиять на планы польских революционеров. Хотя в Царстве Польском крепостное состояние давно уже было отменено юридически26, однако ж в сущности крестьянин оставался в полной зависимости от помещика, так что при существовавшем искони в Польше шляхетском строе и полном бесправии «хлопов» положение сельского населения было еще тяжелее, чем крепост-

55

ных в Империи. Еще в царствование Императора Николая I русское правительство неоднократно поднимало вопрос об экономическим устройстве крестьянского сословия в Польше; но местные власти, всегда потворствовавшие польской аристократии, не выказывали большой настойчивости в разрешении щекотливого вопроса о положении крестьян, и дело это не подвинулось ни на шаг. Однако ж польские революционеры сознавали, что для осуществления их планов необходимо было им самим сделать что-нибудь для улучшения быта польского крестьянства прежде, чем русское правительство примется за это дело. Обе партии - и «белых», и «красных» старались привлечь сельское население на свою сторону и морочили бедных хлопов несбыточными обещаниями.

Аристократическая партия решилась неотлагательно взять крестьянское дело в свои руки, и главное руководительство в этом деле принял на себя граф Андрей Замойский, племянник князя Адама Чарторыйского и также один из деятелей польской революции 1830-1831 года. По усмирении этого возмущения, граф Замойский не последовал за своим дядей, а остался в Царстве Польском и с того времени поставил себе целью - сплотить воедино польское дворянство всех частей распавшейся Речи Поспо-литой и вместе с тем привлечь к нему простой народ посредством развития общих интересов их: хозяйственных, промышленных и торговых. В этих видах граф Андрей Замойский стал во главе так называемого Земледельческого (агрономического) общества27, учрежденного в Царстве Польском с дозволения русского правительства. Под маскою сельских хозяев, заботящихся об экономических нуждах края, вожаки Земледельческого общества втайне работали с целями революционными. К началу 1861 года в обществе считалось уже до 2 тысяч членов; оно имело общие свои собрания в Варшаве, но разветвлялось на все Царство. Членами общества были помещики всех губерний и уездов, так что граф Андрей Замойский сгруппировал около себя большинство землевладельцев Царства и сделался средоточием обширной революционной сети. Предполагалось распространить круг действия общества и на западные губернии Империи учреждением отделов его в Вильне и Киеве, - на что однако же последовал со стороны правительства положительный отказ.

Уже в начале 1860 года начала выказываться политическая подкладка Земледельческого общества. В годичном своем общем собрании в феврале того года происходило весьма бурное заседа-

56

ние, в котором поднят был крестьянский вопрос. С этого времени граф Андрей Замойский открыто принял на себя роль защитника народа пред правительством и всячески старался приобрести популярность; задавал гомерические угощения собранным из провинции крестьянам и братался с городскими просторабочими. Все это не мешало ему пред наместником прикидываться усердным радетелем о поддержании порядка и спокойствия в городе и крае; он становился как бы посредником между русскою властью и толпою, как будто для укрощения ее раздражения. Такая коварная игра была всегда обычным приемом польских деятелей. Той же иезуитской системе следовало большинство поляков, занимавших разные должности в местном управлении края.

Польские помещики долго ласкали себя надеждами, что русское правительство не будет иметь довольно выдержки и настойчивости, чтобы довести поднятый крестьянский вопрос до действительного разрешения. Надобно сознаться, что такие надежды оправдывались всеми предшествовавшими попытками правительства в Царстве Польском, всегда остававшимися без практического результата. Притом в воображении весьма многих поляков, -как уже было замечено, - рисовалась близкая и неминуемая катастрофа в самой России. Они верили, что и русское дворянство не допустит предпринятой коренной реформы. Но в течение 1860 года крестьянское дело в России уже так подвинулось, что сомневаться в осуществлении реформы сделалось невозможным. В то время, когда в Петербурге заканчивались последние приготовления к обнародованию Императорского манифеста28, дарующего свободу и земельный надел десяткам миллионов русских крепостных крестьян, - в Варшаву съезжались польские землевладельцы на годичное собрание Земледельческого общества.

В заседании 8/20-го февраля 1861 года этим обществом принят был с большою торжественностию проект графа Андрея Замойс-кого, состоявший в том, чтобы существовавшую барщину обратить в денежный оброк, с предоставлением крестьянам выкупать свои земельные участки чрез капитализацию оброка по расчету 6%. Постановлению этому польские паны придали громкое значение - дарования крестьянам земли в собственность, и по окончании заседания по этому случаю устроена была уличная демонстрация в ознаменование мнимого братского союза, установившегося между поместным дворянством и крестьянами. Сам граф Андрей Замойский, во главе собравшейся пред домом Земледельческого общества толпы народа, прошелся мимо наместниковс-

57

кого замка под руку с каким-то просторабочим. И в этом случае разыграна была бессовестная мистификация: принятое Земледельческим обществом решение прославлялось как патриотический акт со стороны помещиков, как великодушно оказанное ими благодеяние крестьянам; но в сущности помещики ни к чему себя не обязывали, предоставив переложение барщины на оброк и затем выкуп земельных участков добровольному соглашению обеих сторон и притом без определения какого-либо срока. Если б постановление польских панов получило в законном порядке утверждение правительства, то весь выигрыш был бы на их стороне. Им удалось бы вполне достигнуть своей настоящей цели - устранить применение к Царству Польскому тех основных начал, которые были приняты при разработке положения об освобождении русских крестьян29.

Польское революционное движение, как уже было замечено, не ограничивалось пределами одного Царства Польского (так называемой «конгресувки»); оно охватило и западные губернии Империи, которым поляки дали название «забранного края». Все, что творилось в Варшаве, имело отголосок в Вильне и Киеве.

Представителями высшей правительственной власти в том крае были: в северо-западной части - генерал-губернатор виленский, ковенский и гродненский генерал-адъютант Владимир Иванович Назимов; в юго-западной - генерал-губернатор киевский, волын-ский и подольский генерал-адъютант князь Илларион Илларионович Васильчиков. Первый из них был человек простой, честный и добрый; он пользовался благорасположением Государя, который с юности своей сохранил к нему привязанность и уважение, так как Назимов еще полковником Преображенского полка состоял в качестве военного инструктора при Наследнике Цесаревиче. Позже Назимов был начальником штаба Гренадерского корпуса, потом попечителем Московского университета, а в 1856 году назначен виленским генерал-губернатором.

Назначение это было принято в том крае с сочувствием, вследствие того, что Назимов еще в 1840 году, в качестве доверенного лица Императора Николая Павловича, был командирован в Вильну для расследований по донесению генерал-губернатора Марковича об открытом будто бы, после известного дела Канарского, обширном политическом заговоре, и тогда Назимов выказал свою правдивость и мужество, опровергнув донесения генерал-губер-

58

натора. С тех пор сохранилась в польском обществе Северо-Западного края добрая память о Назимове. Со вступления его в должность генерал-губернатора сочувственное к нему отношение местного дворянства дало Назимову возможность дать благоприятное направление стоявшему тогда на очереди крестьянскому делу в Северо-Западном крае. Было бы неуместно здесь входить в подробности этого дела, объяснять затруднительное положение, в которое поставлены были помещики западных губерний вследствие введения Положения об инвентарях30, и почему Назимову, знавшему твердое намерение Государя приступить к освобождению крестьян в Империи, не трудно было склонить дворянство вверенных ему трех губерний к представлению всеподданнейшего адреса о готовности своей отказаться от своих крепостных прав. Всем известно, что Высочайший рескрипт 20-го ноября 1857 года на имя генерала Назимова был первым официальным актом, вызвавшим последовательную подачу адресов от дворянства всех губерний, и таким образом Назимову случайно досталась видная роль в истории отмены крепостного права: он дал, так сказать, первый толчок к осуществлению этого великого дела31.

Хотя польское дворянство западных губерний хвалилось тем, что ему принадлежит почин в этом деле, однако ж последующий образ действий этого дворянства, к сожалению, вовсе не соответствовал первому его шагу. Когда приступлено было к действительной разработке вопроса, помещики западных губерний начали всячески противудействовать ходу дела; собирались для совещаний о том, как затормозить его, ввиду готовившегося восстания Польши. В то время каждый поляк находился в полном убеждении, что недалеко время освобождения всех польских стран из-под власти России; а раз, что совершилось бы желанное воссоединение Литвы с Польшею, вопрос крестьянский принял бы совсем иной оборот. Нужно ли объяснять, что польское дворянство западных губерний следовало в этом деле той же самой тактике, как и дворянство Царства Польского: под маскою великодушной инициативы оно заботилось только об ограждении собственных своих помещичьих прав.

Главным вожаком дворянства Северо-Западного края был гродненский помещик граф Старжинский - друг графа Андрея За-мойского и приверженец партии князя Чарторыйского. Получив воспитание за границей у иезуитов, он приехал в 1846 году в Петербург, попал в большой свет, и увлеченный военною блестящею молодежью, поступил на службу в гвардию юнкером. Дослу-

59

жившись уже до чина штаб-ротмистра, он вследствие какой-то романтической связи уехал без разрешения за границу, за что был разжалован в рядовые и отправлен на службу на Кавказ. Он служил в Гребенском казачьем полку до конца Крымской войны; в 1856 году вышел в отставку с чином сотника, поселился в своих имениях и, благодаря связям своим с петербургскою аристократией, попал в предводители дворянства Гродненской губернии. Подобно большей части своих земляков, граф Старжинский играл двуличную роль: пред русскими властями выказывал заботливость о поддержании порядка и легальности; старался вкрасться в доверие генералу Назимову; подавал ему разные записки и проекты; а в то же время поддерживал тесные связи с графом Андреем Замойским, с Hotel Lambert и руководил всеми кознями и замыслами польского дворянства в Северо-Западном крае. Ближайшим его пособником в этом отношении был проживавший в Вильне минский помещик Оскерко.

Поляки вели дело в Западном крае с обычным своим коварством: работая, с одной стороны, чтобы затормозить дело освобождения крестьян, они, с другой стороны, внушали крестьянам, что им нечего ждать от правительства, что одни паны могут облагодетельствовать их, когда власть перейдет в польские руки. В то время, когда в Петербурге все было уже подготовлено к обнародованию Манифеста и Положения об освобождении крестьян, польское дворянство северо-западных губерний вздумало еще сделать попытку приостановить приведение этой реформы в исполнение. Предводители дворянства официально заявили министру внутренних дел, что новое Положение неприменимо к Западному краю; но им дан был ответ, что дело решено окончательно, утверждено верховною властию и должно быть приведено в действие.

Даже и по обнародовании Манифеста 19-го февраля, когда в западные губернии командированы были чиновники для введения нового Положения, и тут польское дворянство сумело повернуть дело сообразно своим тайным видам: оно прикинулось озабоченным сохранением порядка и спокойствия в крае, будто бы угрожаемых вследствие своеволия и разнузданности крестьянского населения. Помещики и ксендзы приняли на себя разъяснять крестьянам новое Положение, устранив местных православных священников, которых паны выставляли людьми невежественными, будто бы возбуждающими народ своими превратными толкованиями. Русских чиновников паны уверяли в необходимости стро-

60

гих мер для удержания крестьян в повиновении. В некоторых местах сами же поляки распускали разные ложные толки с тем, чтобы подстрекнуть крестьян к неповиновению и тем вызвать строгие меры со стороны русских властей. Эта двуличная игра нередко им удавалась, благодаря легковерию и недальновидности начальствующих лиц, из которых многие сами были не чужды в глубине души одинаковых с панами помещичьих наклонностей. Поэтому в некоторых местностях, по науськиванию польских помещиков, против крестьян употреблены были даже войска. Так, например, в одном имении Белостокского уезда (Заблудов), в соседстве с имением графа Старжинского, крестьян подстрекнули к отказу от отбывания повинностей, а затем привели войска и подвергли виновных тяжкой расправе. Паны указывали крестьянам на такие примеры, дабы внушить им необходимость полного подчинения воле помещиков, и сильнее чем когда-либо наложили свою тяжелую руку на бедствующее крестьянское население. Мировые же посредники32, набранные, конечно, из местных же поляков, во всем держали сторону панов и угодничали перед ними. Таким образом, крестьянское дело в Северо-Западном крае приняло весьма неблагоприятное направление, противное русским государственным интересам.

Что же касается юго-западных губерний: Киевской, Волынской и Подольской, то в этом крае польское дело находилось совсем в иных условиях, чем в Северо-Западном. В тамошнем населении поляки составляют лишь незначительное меньшинство: масса же простого, крестьянского народа, несмотря на вековое польское владычество, сохранила религию своих предков, свою малорусскую типичную национальность и прониклась глубоко недоверием, даже ненавистью к польским панам и шляхте. Поэтому в начале польского революционного движения поляки в Юго-Западном крае держали себя довольно осторожно; не оказывая явного противудействия ходу крестьянского дела, они заботились лишь о том, чтобы переход от крепостного состояния к свободному свершился как можно выгоднее для помещиков. Главный начальник края князь И.И. Васильчиков- человек честный, благородный, но * пропитанный барскою спесью, мало входил в подробности дел и довольствовался тем наружным спокойствием, которое пока сохранялось в крае.

' В автографе далее зачеркнуто: «довольно ограниченного ума». (Прим. публ.)

61