Беспорядки в Варшаве. Февраль - апрель

Принятое Варшавским земледельческим обществом, в заседании 8-го (20) февраля, решение относительно положения крестьян в Царстве Польском было первым шагом выполнения общего плана, предначертанного польскими вожаками революции. План этот был раскрыт только несколько лет спустя (в конце 1863 г.), когда при обыске дома графа Замойского найден был, вместе со складом оружия, военных снарядов и секретной переписки, один весьма любопытный документ, помеченный 1-ым числом марта 1861 года (нов. ст.)*. Документ этот, очевидно, хранился в большой тайне; он был написан таким мелким шрифтом, что казался с первого взгляда просто разлинованным лис-

* Документ этот приписывался Мерославскому, что однако же кажется мне сомнительным.

71

том. В нем изложена была подробная программа всех последующих действий польского мятежа, и потому считаю нелишним привести здесь сущность этого документа.

В числе первых мер для подготовления народа к мятежу указывалось именно на ту, которая была уже совершена постановлением 8-го (20) февраля Земледельческого общества. В плане прямо заявлялось, что польское шляхетство должно взять само почин в крестьянском деле, дабы привлечь к себе крестьян и не допустить вмешательства русского правительства в этот вопрос. Далее предлагалось отправить в Петербург депутацию, не от одного Царства Польского («конгресувки»), но также и от других частей прежней Речи Посполитой, то есть Литвы и Украины, с требованием утверждения постановленного Варшавским земледельческим обществом решения. Отказ русского правительства дал бы оружие для возбуждения против него озлобления в народе, а если б паче чаяния оно изъявило согласие, то и в таком случае следовало продолжать агитацию в народе, распространяя толки, что Царь был вынужден из страха подчиниться решению польских патриотов. Во всяком случае план революционеров предлагал всеми мерами подрывать в народе доверие к правительству и вместе с тем поддерживать в Европе сочувствие к польскому движению беспрестанными газетными известиями, хотя бы даже и вымышленными (sic). «Надобно убедить свет, - говорилось в программе, - что никто, кроме поляков, не может одолеть царизм; следует докучать английскому и французскому правительствам, посылая им из Варшавы подложные жалобы, как будто оставленные в Петербурге без уважения...» Относительно посылки депутаций в Париж и Лондон программа высказывалась в таком смысле: «Депутации эти сначала ничего не добьются; но это не должно охлаждать их рвение, ибо главная наша цель - заставить эти правительства скомпрометировать себя пред Россией, а нам иметь повод жаловаться пред светом на их равнодушие к нашему делу. Это совет людей, хорошо знакомых с тюльерийскою политикой, и подтверждением ему служит пример итальянцев, которые в течение нескольких лет, надоедая своим патриотизмом, преодолели все затруднения дипломатии и убедили императора французов сделать то, чего он никогда не хотел и о чем никогда не помышлял, то есть - оказать помощь освобождению Италии...»

Что касается до внутренней работы в самой Польше, то программа категорически противилась преждевременному вооруженному восстанию, признавая необходимым сперва подготовить

72

почву как в самом Царстве, так и в западных губерниях Империи, подкапывая постепенно русскую власть, возбуждая повсюду неудовольствие и смуты. В особенности советовалось мутить учащуюся молодежь. «Пусть нетерпеливый патриотизм уразумеет, что такая деятельная подготовительная проволочка необходима, дабы склонить народ, особенно литовский, малорусский и галицийский, к прежнему доверию (?) и подчинению шляхте, от которой он отвык под влиянием долгой неволи московской и австрийской, а также и для того, чтобы запастись материальными средствами для вооружения; наконец, чтобы дождаться одного из двух: или войны внешней, или возмущения в России, а -даст Бог - того и другого вместе...» Переходя далее к периоду вооруженного восстания, автор программы указывал на образ действий тактических, на вооружение народа, на необходимость формирования за границей иностранного легиона, чему должно было способствовать явное сочувствие к польскому делу мадьяр, итальянцев и других. В одном месте приводимого документа было даже прямо упомянуто о состоявшемся уже «полном соглашении» между Мерославским, Гарибальди и Клапкой.

В виде post-scriptum упоминалось о недопущении в Польше ни насильственного набора рекрутов, ни конскрипции46, хотя бы оказалось нужным для того открытое сопротивление.

Такова была программа польских революционеров, начертанная в начале 1861 года, но сделавшаяся нам известною только три года спустя, когда мятеж уже был укрощен. Дальнейший ход событий был точным выполнением этой программы, несмотря на продолжавшуюся непрерывно в среде поляков борьбу партий и раздоры между личностями.

В исполнение приведенной программы вожаки революции в Варшаве придумывали всякие предлоги, чтобы мутить народ уличными демонстрациями. Вслед за процессиею 8 (20) февраля задумано было в огромных размерах народное сборище на 12 (24) февраля, под предлогом годовщины Гроховского сражения47, и на самом поле этого сражения; но варшавское начальство, узнав вовремя о готовившейся демонстрации, приняло свои меры; толпа, найдя место сбора занятым войсками, разошлась. На следующий день, 13 (25) числа, вновь назначен был сбор на «Старом месте», у церкви Паулинов, под предлогом панихиды по убитым в означенном сражении. После церковной службы процессия, с крестами, хоругвями, факелами и разными эмблематическими значками, в сопровождении массы народа, двинулась к намест-

74

никовскому замку, в котором в то время заседало Земледельческое общество. Полиция и жандармы преградили дорогу процессии, и тут произошло первое столкновение толпы с военною силой, - чего давно желали революционеры. Процессия возвратилась в церковь, а толпа была рассеяна, причем дело обошлось без кровопролития. Тем не менее это столкновение послужило предлогом для наложения общего траура и назначения вновь торжественной панихиды на 15 (27) число, в том самом кармелите -ком монастыре, где в прошлом ноябре была отпразднована годовщина революции 1830 года: вожаки польской смуты, верные своей программе, искали всяких предлогов, чтобы придать демонстрациям характер религиозный. Во время церковной службы присутствовавшим раздавались портреты одного из вожаков гнусной резни 1794 года, башмачника Килинского. С панихиды опять двинулась процессия по улицам к замку, в сопровождении большой толпы. Подходя к площади замка, она была встречена двумя сотнями линейных (кавказских) казаков, за которыми стоял у замка батальон пехоты. Несмотря на принятые военные меры, процессия продолжала двигаться через площадь с пением молитв и вышла на Краковское предместье. В то время, как она проходила мимо бернардинского монастыря, выносили оттуда покойника, и обе процессии слились в одну массу, в узком месте улицы. Тут произошло столкновение, оставшееся не вполне разъясненным. Известно только, что появление роты Низовского пехотного полка, приведенной самим генерал-лейтенантом Заболоцким (дежурным генералом армии), произвело страшную суматоху, что из толпы начали бросать в роту камни и что по распоряжению генерала Заболоцкого произведен был ротою залп, которым убито 5 человек и ранено 6.

Прискорбный этот случай пришелся как нельзя более на руку вожакам смуты. Первая пролитая кровь дала им новое средство, чтобы подогреть в народе раздражение против русских властей. Убитые и раненые были провозглашены мучениками за народное польское дело; к тому же пущен был слух, будто бы несенный в процессии крест был порублен казаками, тогда как последние даже и не обнажали своих шашек. К наместнику явилась депутация от обывателей с просьбой о разрешении торжественно похоронить убитых. Князь М.Д. Горчаков, совершено растерянный и смущенный, имел слабость дать просимое разрешение, возложив притом на самих депутатов ответственность за соблюдение порядка во время церемонии. Таким образом представился повод к

75

новой манифестации, назначенной на 18-е число (2-е марта нов. ст.), да к тому же, под предлогом возложенной самим наместником на представителей народа обязанности охранения порядка, представился удобный случай образовать открыто нечто вроде обывательской стражи из всякого сброда людей, преимущественно уже из молодежи. Мальчишки, принявшие на себя обязанности полиции, начали распоряжаться в городе с развязностью и нахальством. Демонстрация 18-го февраля совершилась в грандиозных размерах; в процессии беспрепятственно появились на глазах русских властей разные революционные и национальные эмблемы, распевались политические гимны, а на могилах произнесены самые яростные, возмутительные речи. Наместник, довольный тем, что день прошел благополучно, без нового столкновения, и видя бессилие городской полиции, поддался до такой степени коварным внушениям графа Андрея Замойского, что согласился на учреждение особой комиссии, из представителей городского населения, для заведывания порядком и спокойствием в городе. Комиссия эта, под названием «делегация», была образована под председательством генерал-майора маркиза Паулучи, состоявшего в числе генералов для поручения при главнокомандующем 1-ой армии. Хотя он был наполовину поляк и человек весьма двусмысленного направления, однако ж на него возложено было председательство в следственной комиссии по политическим делам. Трудно придумать более неудачный выбор. 21-го февраля (5 марта) маркиз Паулучи открыл формально заседание делегации, состоявшей из 24 представителей разных слоев городского населения: тут были и крупные домовладельцы, банкиры, торговцы, ремесленники. В числе последних состоял сапожник Гишпанский, выказавший особенный задор в бывших уличных демонстрациях. Был также и раввин, Мейгельс, как представитель еврейского населения, в среде которого он пользовался большим авторитетом. Вожаки революции очень заискивали в евреях и старались привлечь их на свою сторону, окрестив их замысловатым наименованием: «поляков Моисеева закона». Случалось, что евреи участвовали даже в церковных процессиях.

«Делегация» собиралась в ратуше и, постепенно распространяя свое вмешательство во все дела, забрала в свои руки все городское управление. Она имела свою стражу, своих агентов и почти парализовала действия законных властей. Кроме официальных заседаний, делегация имела особое совещание в купеческом клубе (на Сенаторской улице); здесь втайне вырабатывались вся-

76

кие козни и предательские замыслы. Городское население смотрело на делегацию как на свой орган управления, и каждый вечер собирались толпы на Сенаторской улице, в надежде услышать радостную весть, если не провозглашение независимости Польши, то по крайней мере конституции. Вожаки поддерживали в народе подобные надежды, зная, конечно, их несбыточность; чем заманчивее иллюзии, тем досаднее разочарование.

Еще 16-го февраля, то есть на другой день после столкновения народа с войсками, явилась к наместнику депутация из трех лиц, с варшавским архиепископом Фиалковским во главе. Депутация передала князю Горчакову прошение или адрес на имя Государя, для представления Его Величеству; в прошении выражались, хотя и в почтительных формах, сетования всего польского народа о лишении его национальности и тех политических прав, которыми пользуются другие цивилизованные народы европейские; высказывалась мысль, что одни меры принудительные и насильственные только усиливают раздражение в народе; в заключение высказывалось требование восстановления в Польше (без упоминания однако же в каких пределах) национальной ее самобытности в смысле религии, законодательства, просвещения и всего социального строя.

Наместник принял этот дерзкий адрес и препроводил его в Петербург. Это было в то самое время, когда у нас все помыслы были заняты приготовлениями к обнародованию Манифеста об освобождении крестьян. Известия из Варшавы отравляли настроения той части общества, которая с восторгом ожидала великой реформы. Государь был весьма озабочен ходом дела в Польше и крайне недоволен выказанною наместником чрезмерною слабостью; но берег заслуженного старика и ограничивался негласными ему внушениями - действовать с твердостью для поддержания порядка и авторитета законной власти. Однако ж, по получении представленного князем Горчаковым адреса от имени варшавского населения, сам Государь выказал колебание и нерешимость. По совещании с некоторыми из министров положено, согласно с мнением министра иностранных дел, не принимать крутых мер, а продолжать действовать в смысле примирительном, то есть вводить постепенно в административном устройстве Царства Польского такие изменения, которые, не ослабляя политической его связи с Империей, дали бы управлению его возможную автономию. Подобною уступкою национальным желаниям польского народа надеялись тогда успокоить волнения и вместе с тем обезоружить

77

общественное мнение в Европе, сильно возбужденное против России и в пользу поляков.

Вследствие такого решения, дан был ответ на адрес варшавских жителей48 в форме следующего Высочайшего рескрипта на имя наместника князя М.Д. Горчакова от 25-го февраля (9 марта):

«Я читал прошение, вами ко Мне препровожденное. Оно могло бы быть оставлено без внимания, как мнение нескольких лиц, которые под предлогом возбужденных на улицах беспорядков присваивают себе право осуждать произвольно весь ход государственного управления в Царстве Польском. Но Я готов видеть во всем этом одно лишь увлечение.

Все заботы Мои посвящены делу важных преобразований, вызываемых в Моей Империи ходом времени и развитием общественных интересов. Те же самые попечения распространяются безраздельно и на подданных Моих в Царстве Польском. Ко всему, что может упрочить его благосостояние, Я никогда не был и не буду равнодушен.

Я уже на деле доказал им Мое искреннее желание распространить и на них благотворные действия улучшений истинно полезных, существенных и постепенных. Неизменны пребудут во Мне таковые желания и намерения, и потому Я вправе ожидать, что попечения Мои не будут затрудняемы, ни ослабляемы требо- v ваниями несвоевременными или преувеличенными и несовместимыми с настоящими пользами Моих подданных. Я исполню все Мои обязанности; но ни в каком случае не потерплю нарушений общественного порядка. На таком основании созидать что-либо невозможно. Всякое начало, порожденное подобными стремлениями, произносит самому себе осуждение. Я не допущу до того; не допущу никакого вредного направления, могущего затруднить или замедлить постепенное, правильное развитие и преуспеяние благосостояния сего края, которое будет везде и постоянно целью Моих желаний и попечений».

Сама редакция этого рескрипта наглядно показывает, что это перевод (и притом плохой) с французского подлинника и что этот документ был сочинен не столько в ответ полякам, сколько для Европы. И действительно, вслед за отправлением рескрипта в Варшаву копии с него были разосланы, при циркуляре князя Ал<ександра> Мих<айловича> Горчакова от 8 (20) марта49, ко всем представителям России при иностранных дворах, и вместе с тем препровожден им последовавший 14 (26) марта Указ о ре-

78

формах в управлении Царства Польского50. Реформы эти заключались в учреждении Государственного Совета Царства с упразднением существовавшего Общего Собрания варшавских департаментов Сената; в учреждении советов губернских, уездных и городских (муниципальных), образуемых на избирательном начале; наконец, в учреждении особой Правительственной комиссии для заведования делами духовными и народного просвещения. В циркуляре министра иностранных дел было заявлено, что даруемые Царству новые учреждения составляют лишь первый шаг в

79

плане предположенных реформ и что дальнейшее развитие их будет зависеть от того, насколько поляки сумеют оправдать доверие Его Величества".

Указ 14 (26) марта представлял немаловажные для первого раза уступки со стороны русского правительства: это было начало восстановления существовавшей до революции 1830 года автономной администрации Царства и, следовательно, обратное движение против той политики, которой русское правительство держалось с 1831 года. Но не того ожидали и требовали поляки, им нужна была конституционная, самостоятельная Польша, в пределах 1772 года. В Варшаве ожидали с нетерпением ответа из Петербурга на представленный адрес и были уверены в торжестве польского дела. Зато 2 (14) марта, когда в варшавской газете опубликован был Высочайший рескрипт 25-го февраля (9 марта), разочарование было полное. На улицах варшавских возобновились всякого рода насилия и безобразия; опять началось пение патриотических гимнов; учащаяся молодежь перестала посещать уроки, буйствовала; в домах, занятых лицами, не сочувствовавшими польскому движению, выбивали стекла и задавали «кошачьи концерты». Полиция потворствовала беспорядкам; русские офицеры и чиновники не смели показываться на улице, а русским солдатам запрещено было выходить из казарм.

4(16) марта в варшавских газетах появилось от имени наместника воззвание, убеждавшее жителей избегать уличных сборищ и манифестаций, дабы не вынудить власти прибегнуть к вооруженной силе. Угроза эта вызвала протест со стороны делегации. Князь Горчаков убедился, наконец, что учреждение это было большою ошибкою; вместо того, чтобы облегчать городским властям поддержание порядка и спокойствия, как ожидалось, делегация, с маркизом Паулучи во главе, сделалась сама источником смут и затрудняла на каждом шагу действия властей. Однако ж наместник все еще не решался упразднить это безобразное учреждение: он ограничился на первый раз (13 (25) марта) только сокращением состава делегации до 8 членов (вместо прежних 24-х) и переименованием ее во «временный обывательский отдел магистрата». В этом виде она просуществовала еще десяток дней (до 23-го марта).

* Впоследствии поляки указывали на циркуляр князя A.M. Горчакова в доказательство того, что само русское правительство признавало устройство Царства Польского вопросом общеевропейским, а не домашним своим делом.

80

Высочайший Указ 14 (26) марта о реформах в управлении Царства был объявлен в Варшаве 21-го марта (2-го апреля) воззванием наместника к населению. Князь Горчаков убеждал поляков воздерживаться от всякого нарушения общественного порядка и спокойствия, дабы возможно было осуществить дарованные Польше новые учреждения. С того же времени приступлено к введению этих учреждений, и последовали назначения на разные должности. Все назначенные лица были природные поляки. Главным директором Правительственной комиссии внутренних дел, на место тайного советника Павла Александровича Муханова, назначен генерал-майор свиты Гечевич, служивший большею частью в русских войсках и в военных должностях в Петербурге, но остававшийся в душе поляком. Под его председательством образована временная комиссия из нескольких крупных помещиков для приготовительных мер к открытию новых советов губернских и уездных; также приглашены были некоторые из влиятельных лиц городского населения для соглашения с ними относительно образования варшавского городского совета или магистрата.

Главным директором вновь учрежденной Правительственной комиссии духовных дел и народного просвещения назначено было лицо, которому предстояло играть видную роль в последовавших событиях, - граф Александр Велепольский маркиз Гонзаго-Мыш-ковский. Это был один из крупных представителей польской аристократии, человек твердого характера и самостоятельного направления. В польской революции 1830-1831 года он участвовал сначала в качестве дипломатического агента, а потом в должности товарища министра внутренних дел революционного правительства. По усмирении восстания, оставшись в своих поместиях, маркиз Велепольский предался всецело своим частным хозяйственным делам и ведению бесконечных тяжб. Он держался в стороне от всех политических партий и ко всем относился с высокомерием и надменностью. Собственная же его политическая программа заключалась в том, чтобы Польша, не домогаясь полного отделения от России, старалась получить лишь самостоятельные и национальные свои учреждения. Подобная программа не противоречила тогдашним видам русского правительства; очень вероятно, что Велепольскому, с его настойчивостью и систематичностью, удалось бы вполне осуществить его идеал; но на беду Польше и к счастью России Велепольский не имел много сторонников и приверженцев; он стоял почти одиноко, преследуемый злобою и «белых», и «красных», равно враждебных всякому сближению с Россией.

81

Первым шагом Велепольского по вступлении его в должность было распоряжение, чтобы во всех костелах с амвона было объявлено народу о твердости желаний правительства осуществить соглашение между помещиками и крестьянами относительно чинша (переложения барщины на оброк). Таким объявлением Веле-польский имел в виду парализовать влияние Земледельческого общества, сохраняя однако ж за помещиками участие в устройстве крестьянского населения*. При официальном приеме духовенства Велепольский произнес речь, в которой выразил весьма явственно свою программу - действовать легальным путем и не допускать посрамления церкви и духовенства участием в незаконных и противуправительственных манифестациях. Заявления эти крайне не понравились слушателям. Велепольский получил от викарного епископа Декерта письмо, в котором духовенство с дерзкою откровенностью признавалось в своих противуправительственных стремлениях. Что же сделал Велепольский? Он пропечатал полученное письмо в газетах, присовокупив, что викарный епископ Декерт, которому оно приписывалось, не признал себя автором этого письма. С еврейским же духовенством Велепольский обошелся весьма любезно и обнадежил его своим покровительством.

Маркиз Велепольский сразу приобрел полное доверие наместника и большое влияние на дела. Вскоре на него же было возложено и заведование Правительственною комиссией юстиции (вместо вышедшего в отставку сенатора Држевецкого). По совету Велепольского последовали распоряжения наместника: 23-го марта - об упразднении городской или обывательской делегации при Магистрате, а 25-го марта - о закрытии Земледельческого общества. В указе наместника по этому последнему распоряжению было выражено, что общество, учрежденное собственно в видах поощрения и развития сельского хозяйства в крае, приняло характер резко политический, несовместимый с целью его существования.

Закрытие Земледельческого общества было таким ударом для партии «белых», что можно было ожидать немедленного возобновления политических демонстраций. На другой же день этого

* Вопрос о замене барщины оброком (чиншем) разрешен Указом 4 (16) мая, причем, в отличие от фиктивного решения Земледельческим обществом, положительно определены были как оклады, на которых основывалось переложение, так и срок приведения этой меры в исполнение. Срок этот был назначен 1-го октября того же 1861 г. (нов. ст.).

82

распоряжения, 26-го марта, толпы народа собрались пред домом, занятым упраздненным обществом, и произвели восторженные овации графу Андрею Замойскому, а затем устремились к намес-тниковскому замку. Князь Горчаков решился выйти на балкон; но был встречен бранью и насмешками. Приказано было вывести войска, но толпа сама разошлась.

На другой день, 27-го марта, повторилась демонстрация еще в больших размерах. После обычного пения патриотических гимнов Перед изваянием Богородицы толпы народа опять устремились по разным улицам к Сигизмундовской площади. Выведены

83

были сперва полицейские, жандармы и казаки. Несколько раз повторены были, с барабанным боем, увещания, чтобы толпа разошлась; но ответом были свистки, насмешки и крики. Жандармы и казаки пробовали оттеснить толпу, не обнажая оружия, но в то время, как одни кучки отходили, другие, более многочисленные массы народа, нахлынули по разным улицам. Выведена была и пехота. Между тем в некоторых соседних улицах (Подвальной и Сенаторской) толпа начала уже устраивать баррикады. Тогда пехоте приказано было открыть огонь, и скопище мятежников рассеялось. Жертвою этого столкновения были 10 убитых и до 100 раненых; на этот раз тела убитых уже не были выданы, а погребены безгласно, в цитадели. В войсках было также 5 убитых и 10 раненых. Арестовано было до 70 участников беспорядка, наиболее выказавших буйства и дерзости.

С этого времени варшавские власти начали принимать более действенные меры для противудействия уличным беспорядкам: на городских площадях расположены части войск во временных бараках; обнародованы постановленные Советом Царства правила для действий полиции и войск в случае уличных сборищ; определены наказания за ослушание распоряжениям полиции; запрещено ходить по улицам с дубинами, носить траур и всякие знаки польской национальности: как-то кунтуши, чемарки, конфедератки; наконец предприняты были некоторые работы с целью занять рабочие руки и отвлечь массу от участия в сборищах. Но все эти меры и распоряжения все-таки оказывались без действия, благодаря тому, что сама полиция, состоявшая из тех же поляков, бездействовала или даже потворствовала беспорядкам. Толпа глумилась над строгими объявлениями городского начальства; ношение траура и национальных костюмов не прекращалось; народ продолжал почти ежедневно стекаться в костелы для пения запрещенных патриотических гимнов. Сам архиепископ варшавский Фиалковский отказался от исполнения распоряжения маркиза Велепольского относительно прекращения такой профанации храмов Божьих. И даже энергия маркиза не в силах была побороть упорную враждебность духовенства. Ксендзы и монахи были едва ли не самыми деятельными участниками всех народных демонстраций, которым они придавали религиозный характер и тем фанатизировали толпу. Велепольский воздержался от открытого разрыва с этою могущественною силой, опасаясь довести дело до вооруженного восстания, которое совершенно ниспровергло бы задуманный им план реформ. Маркиз без того уже

84

навлек на себя такую ненависть, что в анонимных письмах ему угрожали смертью. Он не мог иначе показываться на улицах, как под охраною конвоя.

Военные меры, к которым вынужден был наконец прибегнуть наместник, вызвали страшную бурю в заграничной печати, особенно в польских газетах. Значение случившихся уличных столкновений было раздуто; число павших жертв чрезвычайно преувеличено; известия были переполнены ложью и небылицами, как, например, что Варшава была предана на разграбление, что наложена на город страшная контрибуция и т.д. Придумали, будто русские власти сами вызывают столкновения, дабы иметь предлог взять назад только что дарованные Царству Польскому новые учреждения. Толки эти вызвали официальные опровержения в «Journal de Sl Petersbourg», в котором было высказано, что невзирая на беспорядки, возбуждаемые в варшавском населении злонамеренными людьми, русское правительство продолжает твердо следовать по намеченному им пути к развитию и усовершенствованию государственного устройства Царства Польского; но не потерпит анархии.

Заявление петербургского кабинета о предпринятых реформах произвело на первых порах довольно благоприятное впечатление на европейскую дипломатию. Во французском официальном «Монитере» от 11 (23) апреля появилась заметка в таком смысле: «Изъявления участия к Польше оказали бы плохую услугу нации, если б ввели общественное мнение в заблуждение, подав повод к предположению, что император (т.е. Наполеон III) поощряет надежды, которых он не мог бы осуществить. Великодушный образ действий русского Монарха служит несомненным ручательством намерения его произвести улучшения, возможные при настоящем положении Польши. Правительство желает, чтобы исполнению этого намерения не помешали манифестации, которые поставили бы достоинство и политические интересы Российской Империи в противуречье с благим расположением ее Государя...»

Заметка эта была вызвана неоднократными объяснениями нашего посла в Париже графа Киселева с французскими министрами и самим императором Наполеоном III по поводу оказываемого во Франции покровительства польским проискам и резких речей, произнесенных в сенате против России принцем Наполеоном (Жеромом), который в заседании 7 (19 марта) даже высказал с самоуверенностью, что император Наполеон непре-

86

менно окажет помощь полякам*. Наполеон III, желавший в это время поддерживать дружественные отношения с русским правительством, выразил неодобрение безрассудным речам своего cousin и счел нужным поправить неуместную его выходку приведенною заметкою «Монитера».