Собор 1566 г.

Изображая состав соборного представительства, мы обыкновенно руководствуемся соборными актами XVII в. в молчаливом предположении, что точно такой же состав имели и соборы XVI в., что соборное представительство и на свет явилось с таким составом. Это предположение доселе остается не оправданным и не опровергнутым. Акты соборов XVI в. и известия о них, уцелевшие в других памятниках, таковы, что по ним трудно сообразить, какая система представительства принята была для этих соборов, была ли эта система та же, какою руководствовались при созыве земских чинов в XVII в., или какая-либо иная. Но, не зная этой системы, мы не имеем в руках ключа к решению вопросов о происхождении и развитии земских соборов. Это заставляет нас с особенным вниманием остановиться на соборах XVI в. и рассмотреть сохранившиеся указания на их состав.

О цели созыва и о деятельности первого земского собора 1550 г. в нашей литературе высказано несколько предположений и догадок. В дальнейшем изложении, говоря о происхождении соборного представительства, мы увидим, что в памятниках XVI в. остались довольно ясные указания на важные вопросы государственного устройства, которые обсуждались на этом соборе и обсуждение которых, по всей вероятности, служило целью его созыва. Таким образом, есть возможность отметить некоторые следы, оставленные В" законодательстве собором 1550 г. Но этот собор надобно пока считать потерянным фактом в истории устройства соборного представительства XVI в. О составе его сохранилось краткое и неясное известие, которое гласит, что царь Иван на двадцатом году своей жизни повелел собрать «свое государство из городов всякого чина». Если даже понимать эти слова вполне в

294

буквальном смысле и предположить, что действительно были созваны в столицу выборные от всех чинов, тогда существовавших, состав собора объяснится очень мало, потому что неизвестно, какие чины тогда существовали. То было переходное время в образовании московской государственной иерархии: дворцовые должности удельного управления превращались в служебные звания, не соединенные с определенными должностными занятиями, а экономические состояния становились служебными рангами, обязанными исполнять известные правительственные поручения. Так складывалась московская иерархия чинов. Полную табель этих чинов можно составить но памятникам первой половины XVII в., когда эти крайне мелкие разряды, на которые дробилось население в Московском государстве но роду и размерам падавших на него повинностей, уже начинали смыкаться в несколько крупных классов с характером сословий. Но к половине XVI в. многие из этих чинов еще не успели образоваться, по крайней мере еще не носили технических названий, какие позднее усвоила им чиновная терминология. Так, в памятниках того времени не заметно еще следов деления высшего московского купечества на гостей и торговых людей гостиной и суконной сотен с периодическими наборами в эти звания низших торговых людей столичных и областных; следы такого деления становятся заметны не раньше царствования Феодора Иоанновича. Точно так же не видно, чтобы ко времени первого земского собора успела установиться иерархия чинов высшего столичного дворянства, носивших в XVII в. названия стольников, стряпчих, дворян московских и .жильцов: некоторые из этих званий еще не получили значения чинов, оставаясь придворными должностями, т. е. должностями дворцовой администрации. Можно думать, что выработка служебной дворянской иерархии началась несколько раньше купеческой, следы ее заметны уже в царствование Грозного. В разрядной книге полоцкого похода 1563 г. перечисляются столичные служилые чины стольников, стряпчих, жильцов и дворян выборных. В этом перечне нет еще коренного столичного чина дворян .московских, если только не этот чин обозначен в книге названием с Москвы дворовых, а дворяне выборные, причисляемые в книге к столичному дворянству в позднейших служилых списках, являются первым чином дворянства городового, т. с. провинциального. Значит, еще много лет нос не собора 1550 г. лествица и терминология чинов не получали окончательной установки. Итак, о составе соборного предста

295

вительства в 1550 г. можно судить только по составу дальнейших земских соборов XVI в.

Второй собор был созван в 1566 г., во время войны с Литвой за Ливонию. Царь хотел узнать мнения чинов о том, мириться ли с Литвой на условиях, предложенных литовским королем. От этого собора сохранилась приговорная грамота, полный протокол с поименным перечнем всех, членов собора. Но этот перечень во многих отношениях представляется загадкой. В нем поименовано 374 члена собора. По общественному положению их можно разделить на 4 группы. Во-первых, на соборе присутствовало 32 духовных лица, то были: архиепископы, епископы, архимандриты, игумены и монастырские старцы. В этой группе едва ли были выборные люди: ее составляли лица, одни из которых явились на собор по своему сану как его непременные члены, другие, вероятно, были приглашены правительством как сведущие люди, уважаемые обществом и могущие подать полезный совет или усилить нравственный авторитет собрания. Вторая группа состояла из 29 бояр, окольничих, государевых дьяков, т. е. статс-секретарей, и других высших сановников, да из 33 простых дьяков и приказных людей. Здесь не могло быть выборных представителей: это были все сановники и дельцы высшего центрального управления, члены Боярской думы, начальники и секретари московских приказов, приглашенные на собор в силу своего правительственного положения. Третью группу составляли 97 дворян первой статьи, 99 дворян и детей боярских второй статьи, 3 торопецких и 6 луцких помещиков — это группа военнослужащих людей. Наконец, в состав четвертой группы входили 12 гостей, т. е. купцов высшего разряда, соответствовавшего нынешнему званию коммерции советников, 41 человек простых московских купцов, «торговых людей москвичей», как они названы в соборной Грамоте, 22 человека смольнян — это люди торгово-промышленного класса.

Состав и значение двух последних групп и являются загадкой благодаря своеобразной социальной терминологии соборного акта и необычной группировке членов собора в их перечне. Позднее, когда установилась иерархия служилых чинов, в ней не находим дворян и детей боярских первой и второй статьи. Что такое были эти 196 дворян и детей боярских обеих статей, кого они представляли на соборе и даже представляли ли кого-нибудь, были ли выборными от каких-нибудь общественных миров? Не находя в соборной грамоте прямых ответов на эти вопросы и видя рядом с дворянами и

296

детьми боярскими, неизвестно кого представлявшими, помещиков луцких и торопецких, некоторые исследователи признали состав собора ненормальным, неполным. Этот состав некогда даже вызвал небольшой спор в нашей исторической литературе. Не находя достаточного количества областных депутатов на соборе 1566 г., Соловьев не решался признать за ним значения Земского представительного собрания. К. Аксаков возражал, признавая этот собор неполным и сравнивая его с молодым деревом, из которого со временем вырастет ветвистый дуб,— другими словами, подтверждал мнение противника, заменяя историческое возражение поэтическим сравнением13. Присутствие на соборе помещиков двух уездов и торговых людей одного областного города, разумеется, не могло сообщить ему значения земского собрания, представительства всей земли. Появление этих немногих местных областных представителей объясняли довольно искусственно. Па соборе обсуждался вопрос о том, отступаться ли от порубежных ливонских городов, которые литовский король удерживал за собою. Вопрос этот обсуждался преимущественно с точки зрения торговых интересов Пскова, Новгорода и других западных коммерческих центров Московского государства14. Обсуждая этот вопрос, правительство, значит, хотело выслушать мнения представителей тех областей, которых он преимущественно касался. Выходит нечто довольно неожиданное из. этих соображений: обсуждали вопрос преимущественно с точки зрения торговых интересов Пскова и Новгорода и не позвали ни одного представителя — ни псковского, ни новгородского; ни Торопец, ни Великие Луки не принадлежали к числу коммерческих центров в Московском государстве XVI в., и, однако, из их уездов вызвали 9 представителей. Но и это объяснение не касается 1% дворянских представителей обеих статей, их представительное значение остается загадочным. Так как местное происхождение областных дворянских депутатов, хотя и очень немногочисленных, только луцких и торопецких, прямо обозначено в соборном акте, то г. Чичерин высказал предположение, что дворяне и дети боярские обеих статей, местное происхождение которых не обозначено, были представители не областного, а столичного, московского дворянства15. Впоследствии столичное дворянство, составлявшее высший слой служилого класса, нечто похожее на гвардию, распадалось, как сказано, на чины стольников, стряпчих, дворян московских и жильцов, и каждый чин выбирал на соборы особых представителей.

297

Если предположить, что обе статьи, на которые разделены были перечисленные в соборном акте дворяне и дети боярские, имели в XVI в. значение служилых московских чинов, соответствовавших позднейшему более дробному чиновному делению столичного дворянства, останется непонятным, зачем понадобилось такое огромное, небывалое впоследствии количество соборных представителей того и другого чина.

Есть возможность распутать этот узел и объяснить представительный характер загадочных 196 дворян и детей боярских, Присутствовавших на соборе 1566 г. Эти дворяне и дети боярские вместе с 9 торопецкими и Луцкими помещиками представляли на соборе многочисленный военный, служилый класс, если только представляли кого-нибудь, кроме них, не видим других представителей этого класса в составе собора. Их было 205 человек на 374 члена собора, т. е. почти 55% всего личного состава собрания. Значит, представители дворянства образовали самый многочисленный элемент этого состава. Незадолго до собора, в 1550-х годах, московское правительство приняло ряд важных мер с целью организовать этот класс, устроить его землевладельческое положение и порядок отбывания лежавших на нем служебных обязанностей. Первою известною мерой из этого ряда был закон 3 октября 1550 г. Царь приговорил с боярами набрать по разным областям государства тысячу лучших служилых людей и, у кого из набранных не окажется земельных имений близ Москвы, не далее 70 верст от столицы, тем дать поместья Под Москвою на таком же от нее расстоянии. Вместе с Простыми служилыми людьми гга одинаковых условиях велено было испоместить и бояр, и других высших сановников, также не имевших под Москвою ни вотчин, ни поместий. Все эти новые подмосковные помещики назначались на постоянную службу в столице и обязаны были всегда быть готовыми «в посылки» для исполнения различных правительственных поручений. Служилые люди, набранные по этому закону из разных уездов, разделялись на три статьи, или разряды, по размерам назначенных им поместных наделов (по 300, но 225 и по 150 десятин пахотной земли). Составлен был список сановников и простых служилых людей, которых предположено было в силу закона 3 октября поместить под Москвой, с обозначением уездов, из которых взяты служилые люди, т. е. в которых находились у них недвижимые имения или к которым они были приписаны но службе до закона 3 октября. Этот список, получивший

298

название Тысячной книги, дошел до нас16. Сличая его с перечнем дворян и детей боярских, присутствовавших на соборе 1566 г., получаем возможность уяснить представительное значение последних.

Очень многие имена помещенные в Тысячной книге 1550 г., повторяются и в соборном перечне 1566 г.; нередко в последнем обозначен сын служилого человека, записанного в первой. Сличение обоих этих документов приводит к любопытным наблюдениям. Рассматривая Тысячную книгу, замечаем, что статьи, на которые она делит служилых людей, имеют генеалогическое основание. Из них две первые сравнительно немногочисленны, заключают в себе всего 112 имен, но это все имена первостепенной или второстепенной знати, будущих сановников. Третья статья, самая многочисленная, отличается смешанным составом; и здесь встречаются родовитые люди, но огромное большинство записанных в эту сталью принадлежало к рядовому дворянству. Очевидно, новобранцев столичной службы старались наделить подмосковными поместьями в меру их служебной годности, которая измерялась тогда прежде всего степенью родовитости, «отечеством». Этим именно делением Тысячной книги, установленным законом 3 октября, руководился составитель соборного Перечня при распределении на статьи дворян и детей боярских, присутствовавших на соборе 1566 г. По Тысячной книге в первой статье обозначен кн. Ю. И. Кашин; в соборном перечне дворянином той же статьи является сын его, кн. Д. Ю. Кашин, заместивший своего отца, который немного лег спустя после набора 1550 г. из столичных дворян произведен был в бояре. Это не значит, что столичные дворяне набора 1550 г. или сыновья их, попавшие на собор в 1566 г., и здесь оставались в тех же статьях, в которые они или их отцы записаны были по Тысячной книге. Статьи эти не были замкнутыми, безысходными кругами, не допускавшими иерархического движения: дворянин, в 1550 г. по своей служебной годности зачисленный в третью статью и потому получивший поместный надел под Москвой в 150 десятин пашни, потом за служебные заслуги получал прибавки к этому наделу до 225 или до 300 десятин и таким образом поднимался во вторую и в первую статьи. Вот почему почти все дворяне, зачисленные по книге 1550 г. во вторую или третью статью и присутствовавшие на соборе 1566 г., в соборном перечне являются дворянами второй или первой статьи. Следя за связью генеалогического значения столичных дворян с их служебным

299

положением и общественным весом, насколько эта связь открывается путем сличения обоих рассматриваемых документов, замечаем в дворянском составе собора 1566 г. одну черту, которая при первом взгляде кажется непонятной. При такой связи следовало бы ожидать, что из каждой статьи столичного дворянства на собор явятся наиболее родовитые люди. Сличая Тысячную книгу с соборным перечнем дворян обеих статей, этого не находим. Многие дворяне знатных фамилий, успешно проходившие служебный путь, почему-то не попали на собор, а весьма многие совсем неродовитые люди попали. Не было на соборе ни кн. П. Д. Пронского, вскоре пожалованного в бояре, ни Д. А. Бутурлина и кн. Ю. И. Токмакова, которые через несколько лет после собора являются в Боярской думе окольничими; между тем представителями дворянства записаны в соборном списке люди такого скромного происхождения, как Бортенев, Волуев, Коуров, Кобяков, Рясин, Чихачев, Чубаров и множество других, фамилии которых никогда не появлялись в думских списках. _3начит, дворянские представители на соборе подбирались не по одной родовитости, но и по другим каким-то соображениям. Этот подбор и заставляет обратить внимание на местное происхождение дворян, имена которых обозначены в соборном перечне обеих статей.

Тысячная книга дает возможность проследить местное происхождение очень многих дворянских представителей на соборе 1566 г.; как было замечено выше, в ней обозначено, по каким уездам служили дворяне, взятые на столичную службу в 1550 г. Параллельное изучение обоих списков, тысячного 1550 г. и соборного 1566 г., приводит к таким наблюдениям. Из 196 соборных представителей дворянства обеих статей можно определить местное происхождение 101: имена их или их отцов встречаем и в Тысячной книге, а по закону 3 октября 1550 г. дворянина, выбывшего из набранной тысячи, должен был замещать его сын, если таковой был и оказывался годным к столичной службе. Прибавив к этому числу 9 луцких и торопецких помещиков, местное происхождение которых указано в самом соборном перечне, получим из 205 дворянских представителей представителей 110 таких, о которых несомненно известно, по каким уездам служили они, или их отцы в 1550 г., когда их записали на столичную службу. Спрашивается, кто такие были остальные 95 представителей? Судя по большинству их, принадлежавшему к добрым или средним дворянским фамилиям, они также входили в состав столичного дворянства. Но ни их самих, ни их

зоо

отцов не находим в Тысячной книге. Это могло произойти от двух причин. Во-первых, в Тысячной книге записаны далеко не все дворяне, состоявшие на столичной службе в 1550 г., а только те зачисленные тогда на эту службу новобранцы и те из старых столичных служак, у которых не было подмосковных поместий и вотчин и которых тогда же предписано было вновь испоместить под Москвою. Просматривая росписи служебных назначений 1550-х годов, сведенные в разрядной книге, встречаем очень много дворян, которых нет в Тысячной книге, но которые исполняли одинаковые с записанными в ней поручения столичной службы; некоторых из них встречаем на соборе 1566 г. в числе дворян и детей боярских первой и второй статьи17. Во-вторых, по закону 3 октября 1550 г. дворянин, выбывший из новобранной столичной тысячи, заменялся другим, сторонним служилым человеком, если не имел сына, годного к столичной службе, распределив 110 дворянских представителей по месту их происхождения, найдем, что они принадлежали к 38 уездам18. Из неполного распределения, захватывавшего немного более половины всего количества дворянских представителей на соборе, нельзя вывести никаких надежных заключений ни о том, все ли уезды государства с дворянско-землевладельческим населением были представлены на соборе, ни о том, было ли установлено нормальное число представителей от каждого уезда. Можно только заметить, что около половины всего количества уездов, представители которых известны, принадлежали к западной полосе государства, на границах которой шла вызвавшая собор война, а большинство остальных — к центральным областям, окружавшим столицу; всего менее встречаем уездов южных и восточных. Число представителей от каждого уезда колеблется от 1 до 6; только от уездов Московского и Можайского было на соборе по 9 дворян. Все это приводит к догадке, что дворянских представителей подбирали на собор, между прочим, по их местному значению, по их положению среди служилых землевладельцев тех- уездов, где находились их вотчины или поместья и к которым они или их отцы были приписаны но службе до набора 1550 г. Если это так, то становится возможно объяснить, почему на собор не попали некоторые знатные дворяне, а многие незнатные попали: в иных уездах родовитых дворян, которые могли явиться представителями на соборе, было больше, чем требовалось для представительства, а в других их было мало или совсем не было. Но сличением соборного акта со

301

списком 1550 г. вскрывается еще одна подробность, всего яснее указывающая на то, что присутствовавшие на соборе дворяне обеих статей явились сюда с местным значением как представители дворянских обществ известных уездов. Из числа этих дворян в соборном перечне торопецкие и луцкие помещики выделены в две особые группы, которые подали на соборе отдельные мнения, хотя эти мнения были очень сходны с заявлениями дворян обеих статей и дословно повторяли некоторые их выражения. Но эти торопецкие и луцкие помещики были такие же служилые люди московской столичной службы, как и дворяне первой и второй статьи: в числе их встречаем несколько человек, поименованных и в Тысячной книге 1550 г. Группа торопецких помещиков состояла из Рябинина, Алексея Чеглокова и Хрипунова, но А. Чеглоков и Хрипунов записаны и в Тысячной книге как столичные дворяне третьей статьи. Зато в числе дворян первой статьи соборный перечень пометил Невзора и Михаила Чеглоковых, которые также были торопецкие помещики и по книге 1550 г. были записаны в число столичных дворян вместе с Алексеем Чеглоковым и Хрипуновым и но одной с ними статье. Значит, из Торонецкого уезда на соборе присутствовали не три, а пять помещиков. Все они были дворяне столичной службы, но двое из них в соборной грамоте не попали в одну группу с земляками, потому что не принадлежали уже к одному с ними служебному рангу, успели до собора подняться в первую статью, тогда как их земляки оставались в прежней, низшей статье. Другими словами, в соборном перечне 9 луцких и торопецких помещиков отделены от 196 дворян первой и второй статьи потому, что они, не принадлежа ни к той, пи к другой статье и образуя особые местные группы, подавали на соборе мнения отдельно от дворян обеих высших статей. Из этого следует, что дворянские представители на соборе распределялись по статьям только при обсуждении предложенных собору вопросов и при подаче мнений, но это распределение не выражало их представительного значения 19. По своему служебному положению они все принадлежали к высшему столичному дворянству, делившемуся на три ранга, или статьи, но представляли на соборе не одно это дворянство: они явились на собор представителями местных миров, уездных дворянских обществ, с которыми были связаны, несмотря на свою принадлежность к столичному дворянству. Что это были за общества, какое отношение имели к ним столичные дворяне и почему последние являлись их соборными

302

представителями — в этом главный узел вопроса о составе представительства на соборе 1566 г. Самый подбор уездов, к которым принадлежало но месту землевладения большинство дворянских представителей на этом соборе, по-видимому, указывает путь, которым надобно идти к решению этого вопроса. Мы видели, что за немногими исключениями это были уезды западной и центральной полосы государства, откуда шла наибольшая масса боевых сил на войну, вызвавшую собор 1566 г. Здесь необходимо припомнить некоторые особенности нашего старинного военного строя.

В Московском государстве всякая армия, большая или малая, выступала в поход обыкновенно пятью отрядами или корпусами, носившими название полков, это были: большой полк, правая рука, передовой и сторожевой полки и левая рука. Каждый полк, смотря по величине армии, составлялся из большего или меньшею количества территориальных рот, уездных сотен, составлявшихся каждая из служилых людей одного какого-либо уезда20. Во главе полка становилось несколько воевод, двое или более, смотря также по численному составу полка. Первый воевода был главный командир полка, но при этом он непосредственно командовал одною из частей или дивизий, на которые делился полк; непосредственными начальниками остальных дивизий были его товарищи, воеводы второй, третий и т. д. У каждого дивизионного воеводы было под руками по нескольку голов, начальствовавших над сотнями. Эти сотенные головы в XVII в. назначались либо из лучших дворян тех сотен, во главе которых они становились, либо из столичного дворянства. Последнее бывало чаще в тех уездных сотнях, которые не имели в своей среде служилых людей, по своей служебной состоятельности способных занимать офицерские должности, быть «в головстве». Благодаря тому значительное количество столичных дворян было постоянно занято службой «в начальных людях у служилых людей», т. е. командованием уездными территориальными отрядами. При этих назначениях в XVII в. не принималось в расчет, имел ли столичный дворянин какую-либо поземельную связь с тем территориальным отрядом, во главе которого он становился. Но сотенные головы из уездных дворян имели тесную корпоративную связь со своими сотнями. Назначение таких голов принадлежало воеводам полковым или городовым. Но по закону воеводы обязаны были назначать их из сотенных знаменщиков, а этих последних выбирали сами уездные дворяне из верхнего слоя своего общества,

303

который носил название выбора или выборных дворян, «лутчих и полных людей, которым служба за обычай». Но в XVI в., когда корпус столичного дворянства не был еще вполне сформирован, дворяне выборные, как мы видели, причислялись к столичному, а не провинциальному дворянству; по всей вероятности, первоначально это звание носили именно дворяне, набранные из уездов на столичную службу в силу закона 3 октября 1550 г. Потому и подбор голов для уездных дворянских сотен в XVI в. совершался несколько иначе, однообразнее, чем в XVII: головами уездных сотен назначались обыкновенно столичные дворяне, но по месту землевладения принадлежавшие к одним с ними уездам. Этим объясняются некоторые черты военной московской летописи второй половины XVI в. В 1557 г. царь Иван послал на Ливонию большую рать, в состав которой вошли все служилые люди новгородские и псковские с отрядами из центральных уездов. Осенью 1558 г. двинуты были против магистра Ордена три корпуса, составленные исключительно из служилых людей Псковского уезда и Шелонской пятины. Сотенные головы, упоминаемые в летописном рассказе об этой войне, почти все помещики тех же уездов, зачисленные в 1550 г. в состав столичного дворянства; из них 8 человек 5ыли депутатами на соборе 1566 г.21

В 1559 г. выставлена была большая армия на южной границе против крымских татар, угрожавших нападением. Большой полк находился под начальством четырех воевод. В состав четырех дивизий, на которые разделялся этот полк, входили и отряды новгородских помещиков, находившиеся под начальством 16 голов. Все эти головы были новгородские же помещики, но если не все они, то шестеро из них наверное были, в то же время столичные дворяне: имена их находим в Тысячной книге22. Этим объясняется значение той особенности в составе дворянского представительства на соборе 1566 г., что не меньше половины всего количества дворянских представителей, местное происхождение которых можно определить, принадлежало уездам западной полосы государства: это были уезды наиболее близкие к театру Ливонской войны, откуда, как надобно думать, шло наибольшее количество военно-служилых землевладельцев в состав действовавших на этом театре московских армий. Таким образом, 4 дворянский представитель являлся на собор с двойственным значением, которому и был обязан своими представительными полномочиями; как землевладелец, он не выступал из корпорации военно-служилых землевладельцев

304

известного уезда, несмотря на свою принадлежность к столичному дворянству; как столичный дворянин, он становился на походе во главе дворянского отряда своего уезда; наконец, в том и в другом качестве он являлся естественным представителем на соборе, уездной дворянской корпорации, которою предводительствовал на походе. В разрядной книге отмечен один случай, в котором довольно явственно выразилось такое значение дворянских представителей на соборе. Осенью 1564 т. московская рать взяла приступом город Озерище (ныне местечко в Городецком уезде Витебской губ.). Один из штурмовавших отрядов, состоявший из служилых людей Юрьевского уезда (ныне Владимирской губ.), взял в плен самого ротмистра польского пана Островецкого, защищавшего город. В разрядной книге XVI в. уездные отряды обозначались обыкновенно именами их командиров, голов. Этим объясняется форма, в какой разрядная книга отметила подвиг юрьевского отряда: «А ротмистра королева, который в городе сидел, пана Мартына Островецкого в городе взяли сын боярский юрьевец Карп Иванов сын Жеребятичев»23 Этого самого Карпа Иванова Жеребятичева встречаем на соборе 1566 г. в числе дворян и детей боярских второй статьи. Значит, он принадлежал к столичному дворянству, не разрывая служебной связи и с областною дворянскою корпорацией, к которой принадлежал по месту землевладения, не переставая быть «сыном боярским юрьевцем». Как столичный дворянин, он был назначен головой дворянского отряда своего уезда, а как голова, был призван представителем этого отряда на соборе.

Впрочем, было бы очень поспешным заключение, что все обозначенные в соборном перечне дворяне и дети боярские обеих статей были такими представителями уездных дворянских обществ, которыми они предводительствовали в походах. Рассматривая служебные военно-административные назначения 1551 —1566 гг., отмеченные в разрядной книге, почти на каждой странице встречаем имена столичных дворян, большею частью из числа занесенных в Тысячную книгу: они являются самыми деятельными орудиями военно-походного управления, исполняют разнообразные «посылки», особые поручения главных воевод или центрального правительства. Всего чаще назначали их годовыми воеводами в пограничные города, где требовалось постоянное присутствие военной силы для бдительного надзора за движениями неприятеля и для отражения его внезапных нападений. Правда, и в

305

этих назначениях можно заметить стремление правительства сообразоваться с местными отношениями назначаемых: так, воеводами в города рязанской украйны, в Нронск, Михайлов, Ряжск, очень часто назначали Сунбуловых, Коробьиных, Сидоровых, а это были все состоявшие на столичной службе рязанские дворяне, потомки старинных бояр бывшего Рязанского княжества. Но гораздо чаще встречаем назначения, в которых не заметно таких соображений: в городах на западной границе, в Смоленске, Пскове, Великих Луках, Ржеве, даже в Полоцке и Юрьеве Ливонском, встречаем воеводами или городничими кн. Шуйского, Прозоровского, Гундорова, Татева, Бутурлиных, столичных дворян из таких центральных уездов, как Суздальский, Переяславский, Стародубский-на-Клязьме, Московский. Столичные дворяне, сейчас упомянутые, воеводствовали по городам в 1565 и 1566 гг. и присутствовали на соборе 1566 г. Подобно дворянским представителям, которые были головами уездных отрядов, эти дворяне-воеводы явились на собор прямо с театра войны, но те и другие едва ли имели одинаковое представительное значение. Первые как походные уездные предводители дворянства в буквальном значении этого слова пришли на собор уполномоченными от уездных дворянских отрядов, которыми они предводительствовали; вторые едва ли имели такие полномочия: это было бы возможно только при условии, если бы существовало правило ставить гарнизонами в пограничные города дворянские отряды одних уездов с назначаемыми в эти города воеводами или, говоря точнее, назначать городовыми воеводами голов тех же уездных отрядов, которые ставились гарнизонами в эти города. Но не находим прямых указаний на действие подобного правила. Такие городовые воеводы, не командовавшие дворянскими отрядами своих уездов, являлись на собор по правительственному призыву в качестве сведущих людей, непосредственно знакомых с военным положением границ, где шла война. Надобно думать что число таких экспертов, не имевших представительного значения, было в составе собора довольно значительно: ограничиваясь только отмеченными в разрядной книге военно-административными назначениями 1565 и 1566 гг., насчитываем до 50 присутствовавших на соборе дворян, которые по характеру возложенных на них военно-административных поручений едва ли были уполномоченными от уездных дворянских обществ. Во всяком случае сопоставление соборного списка с разрядной книгой вскрывает ту характерную

306

особенность в составе этого собора, что бывшие на нем дворяне в большинстве явились прямо с похода. На эту особенность указали в своем мнении и представители торонецких помещиков на соборе. Они писали, что предпочитают сложить свои головы за одну десятину Полоцкою и Озерищского повета, «чем в Полоцке помереть запертым», прибавив к этому: «Мы, холопи его государские, ныне на конех сидим и мы за его государское с коня помрем».

Итак, члены собора из дворянства все принадлежали к столичным дворянам и детям боярским трех статей, на которые тогда делилось но служебной годности столичное дворянство. Служа исполнителем разнообразных военно-административных поручений, из которых тогда слагалась столичная дворянская служба, это дворянство вместе с тем еще не порвало служебных связей с уездами, где у него находились земельные имущества, с теми провинциальными дворянскими обществами, из которых оно набиралось: став столичными, эти дворяне не переставали быть уездными. На собор, созванный по вопросу о продолжении войны, они явились с двояким значением, одни пришли как командиры мобилизованных для войны уездных дворянских отрядов; другие были призваны потому что были комендантами или помощниками комендантов пограничных городов, близких к театрам военных действий. Были ли те и другие дворянскими представителями на соборе в точном значении слова, выборными людьми, специально уполномоченными представлять избирателей, выражать их мнения на этом только соборе и только по вопросу, для обсуждения которого он был сознан? Относительно городовых воевод или комендантов это очень сомнительно, относительно сотенных голов или отрядных командиров только вероятно. Но в то время это едва ли считалось существенным условием, необходимым для того, чтобы сообщить головам уездных дворянских сотен характер уездных дворянских представителей: выбор как специальное полномочие на отдельный случай тогда не признавался .необходимым условием представительства. Столичный дворянин, командовавший дворянами своего уезда, считался их представителем но положению, а не по выбору, повторявшемуся в каждом отдельном случае, и потому даже без выбора мог представлять их во всех случаях, требовавших представительного полномочия. Правительство ли призывало голову уездной дворянской сотни представителем на собор, или сама сотня выбирала его своим депутатом, это было в сущности все

307

равно, как скоро то и другое совершалось в силу взгляда на сотенного голову как на естественного и непременного представителя сотни во всех случаях, когда она нуждалась в представителе; как корпоративный выбор ничего не прибавлял к представительному значению избранного, так и правительстевнный призыв не отнимал такого значения у призванного. Столичный дворянин из переяславских или юрьевских помещиков являлся на собор представителем переяславских или юрьевских дворян потому, что он был головой переяславской или юрьевской сотни, а головой он становился потому, что был столичный дворянин; столичным же дворянином он становился потому, что был одним из лучших переяславских или юрьевских служилых людей «по отечеству и по службе», т. е. но породе и по служебной исправности. Превосходство породы при тогдашних генеалогических понятиях обеспечивало ему как предводителю уездного дворянства почет и повиновение со стороны поставленных под его команду дворян, служебная исправность обеспечивала правительству неоплошное несение дворянином сопряженных со званием сотенного головы военно-административных тягостей, а то и другое служило ручательством за успех порученной дворянину команды. Таким образом, представительное значение сотенного головы не создавалось волей предводимой им дворянской корпорации, а вытекало само собою как последствие из целого ряда условий, не зависевших от личного отношения к представителю каждого из представляемых и даже мало зависевших от личных качеств и взглядов самого представителя. Совокупность этих условий составляла служебную годность сотенного головы, которая и была первичным источником его представительного значения на соборе. Потому, вероятно, и в XVI в., как это было в XVII, назначение сотенных голов предоставлялось не самим дворянам уезда, а полковым или городовым воеводам, хотя в XVII в. и дворянство уезда имело косвенное влияние на это назначение, выбирая сотенных знаменщиков, из среды которых воеводы обязаны были назначать голов24.

Из всего сказанного становится ясно, как понимали московские люди XVI в. соборного представителя, с каким политическим обличием являлся он на соборе. Согласно с первичным источником его представительного значения, служебного годностью, необходимым политическим его качеством считалось не доверие к нему представляемого общества на доверие правительства. Существенным и непременным условием представительства считали

308

не корпоративный выбор представителя, а известное административное его положение, соединенное с властью и ответственностью начальника. Представитель являлся на собор не столько ходатаем известного общества, уполномоченным действовать по наказу доверителей, сколько правительственным органом, обязанным говорить за своих подчиненных; его призывали на собор не для того, чтобы выслушать от него заявление требований, нужд и желаний его избирателей, а для того, чтобы снять с него, как с командира или управителя, обязанного знать положение дел на месте, показания о том, что хотело знать центральное правительство, и обязать его исполнять решение, принятое на соборе; с собора он возвращался к своему обществу не для того, чтобы отдать ему отчет в исполнении поручения, а для того, чтобы проводить в нем решение, принятое правительством на основании собранных на соборе справок. Такой тин представителя складывался практикой соборного представительства в XVI в., сколько можно судить о том по дворянскому составу собора 1566 г. Представителя-челобитчика «обо всяких нужах своей братии», каким преимущественно являлся выборный человек на земских соборах XVII в., совсем еще незаметно в дворянине, бывшем на соборе 1566 г. Этому практическому типу соборного представителя отчасти соответствовал и литературный, как он обрисован в Беседе валаамских чудотворцев, известном памфлете второй половины XVI в., направленном против монастырского землевладения. Автор памфлета советует московскому царю «безпрестанно всегда держати погодно при собе ото всяких мер (чинов) всяких людей и на всяк день их добре и добре распросити царю самому про всякое дело мира», и тогда, прибавляет публицист в заключение своего совета, «объявлено будет теми людьми всякое дело пред царем»25.

Значение соборного представителя, открывающееся из -служебного положения дворянских представителей, присутствовавших на соборе 1566 г., помогает уяснить и -состав представительства городского торгово-промышленного населения, Этот состав также возбуждает много недоумений. Кого или что представляли призванные на собор 1566 г. 12 гостей, 41 человек торговых людей москвичей и 22 человека смольнян? Что значило такое обилие представителей столичного купечества и почему из городского провинциального населения на соборе оказались только смольняне, и притом в таком значительном количестве? Разъясняя эти недоумения, прежде всего надобно остановить внимание на иерархическом делении

309

высшего столичного купечества по соборному перечню. На соборе 1566 г. присутствовали гости и торговые люди Москвичи; на дальнейшие соборы призывались обыкновенно гости и торговые люди гостиной и суконной сошен. Если московских гостей можно приравнять к нынешним коммерции советникам, то сотни гостиная и суконная были очень похожи на нынешние первую и вторую гильдии. Соборный акт 1566 г. не знает этих сотен — знак, что к этому году еще не успела установиться иерархия чинов, на которые несколько позднее делилось столичное купечество. С другой стороны, высшее московское купечество в XVII в. отличалось сборным составом, набиралось из разживавшихся простых торговых людей столицы и из провинциальных купцов или городовых посадских людей. «Гости, гостиная и суконная сотни полнятся всеми городами и слободами — лучшими людьми» — так писали в 1649 г. сотские и старосты московских торговых сотен и слобод в своей мирской челобитной. Признаки такого же сборного состава заметны и в высшем столичном купечестве XVI в.: судя по прозваниям, которыми обозначены в акте собора 1566 г. некоторые из торговых людей москвичей, в числе соборных представителей московского купечества находились два переяславца, один угличанин и один костромитин. Из всего этого можно заключить, что уже в XVI  в. завязывалась та самая организация высшего столичного купечества, какую встречаем в памятниках XVII  в.; только ко времени собора 1566 г. она еще не успела получить окончательной выработки и тех форм, с какими она является позднее. Это дает возможность объяснить значение и тех 22 представителей купечества, которые в акте собора 1566 г. названы смольнянами. Исстари на Руси купечество, ведшее заграничную торгов-ЛкГ"й~ носившее общее название гостей, разделялось на разряды, называвшиеся или но заграничным рынкам, с которыми купцы имели дела, иди но роду товаров, которыми они торговали. Так, в XII в. русские купцы, торговавшие с греками, назывались гречниками; точно так же в XIV в. московские купцы, имевшие дела с черноморскими и азовскими рынками, татарскими и генуэзскими, назывались сурожанами, вероятно по имени Сурожа (Судака), торгового города на южном берегу Крыма, где в то время господствовали генуэзцы, или по имени Азовского моря, называвшегося тогда на Руси Сурожским. Летописная повесть о взятии Москвы Тохтамышем в 1382 г., перечисляя составные элементы московского купечества, говорит о «сурожанах, суконниках и прочих купцах».

310

Великий князь Димитрий, отправляясь в 1380 г. из Москвы против Мамая, взял с собою 10 человек «сурожан гостей», которые могли дать нужные в походе указания как люди бывалые, знакомые с делами и обычаями дальних земель ордынских и фряжских:7. Есть основание думать, что и под смольнянамн соборный акт 1566 г. разумел не купцов г. Смоленска, а особый разряд столичного московского купечества, называвшийся так, может быть, потому, что принадлежавшие у нему купцы вели торговлю с Западною Русью и Литвой через Смоленск. Впоследствии купцы высших торговых сотен, или гильдий, гостиной и суконной, торговали в московском Китай-городе особыми рядами, которые назывались по именам сотен и память о которых доселе сохранилась в известной исторической поговорке о суконном рыле, которое некстати лезет в Гостиный ряд чай пить: это — запоздалый отзвук старинной гильдейской спеси и гостинодворского чинолюбия. В XIV в. высшее московское купечество, нося общее звание гостей, разделялось на два разряда — на сурожан и суконннкоо. В XVII в. гости составляли особый первый разряд, или чин, в составе высшего столичного купечества, которое делилось еще на две сотни — гостиную и суконную. Со значением такого первого чина купеческой иерархии гости являются и на соборе 1566 г., но за ними в этой иерархии высшего купечества следовали тогда, сколько можно о том судить по чиновной терминологии соборного акта, торговые люди москвичи и смольняне, или, как еще делит их этот акт, купцы и смольняне. По-видимому, эти два разряда соответствовали позднейшим сотням гостинной и суконной, впрочем уже носившим эти самые названия на соборе 1598 г. Может быть, на эту связь смольнян соборного акта 1566 г. с сукопною сотней последующего времени указывает и одна черта рядской номенклатуры нынешнего Китай-города. Современные нам названия недавно сломанных Китайгородских торговых рядов в большинстве старинного происхождения и встречаются уже в актах XVI и XVII вв. В числе этих рядов один доселе называется (т. е. назывался до сломки) Московским суконным, а другой Смоленским суконным рядом. Позднейшие разряды гостей и торговых людей гостиной и суконной сотен были чины, т. е. служебные звания, которые государь жаловал за службу. Сличая списки представителей высшего купечества на соборах 1566 и 1598 гг., замечаем, что разряды, на которые акт первого собора делит это купечество, имели значение точно таких же чинов, какими являются

311

позднее звания гостей и торговых людей гостиной и суконной сотен. Соборный акт 1598 г., сказали мы, знает уже это последнее деление. Трое из представителей купечества, поименованные в этом акте с званием гостей, присутствовали и на соборе 1566 г.; но тогда они не носили еще этого высшего звания служебной купеческой иерархии, с каким являются 32 года спустя: один из них, И. Чуркин, поименован в соборном акте 1566 г. в числе торговых людей москвичей, стоявших ниже гостей, а двое других, Аф. Юдин и Ст. Котов, в числе смольнян, следовавших по нисходящей линии за москвичами. В одном хронографе рассказывается, что в 1567 г. царь Иван послал за границу восемь купцов с разными поручениями. Из них /шестеро были членами собора 1566 г. и в том числе двое, Т. Смывалов и Аф. Глядов, в соборном перечне помещены в разряде смольнян; но хронограф называет их просто купцами одинаково с их товарищами, которые в соборном акте значатся «москвичами торговыми людьми» . Значит, смольняне, присутствовавшие на соборе į 1566 г., не группа купеческих представителей уездного I города, имя которого они носили, а один из разрядов, или чинов, столичного купечества, ступень иерархической лествицы, по которой шло служебное движение торгово-промышленного класса, подобное тому, какое военно-служилый класс совершал но лествице своих служилых чинов.

Итак, представительство городского торгово-промышленного класса на соборе 1566 г. было устроено совершенно одинаково с представительством служилого класса. На собор были призваны представители только из среды столичного дворянства и столичного купечества, но эти столичные дворяне и купцы не представляли собою исключительно столичного дворянства и купечества. Как столичные дворяне-представители явились на собор выразителями мнений уездных дворянских обществ, так и мнения уездных торгово-промышленных миров нашли себе выражение в голосе высшего купечества столицы. Мы видели, почему столичные дворяне получили на соборе такое широкое представительное значение. Они были ближайшими руководителями военного строя, рассыпанного по государству в виде уездных дворянских обществ, которые поднимались в походы территориальными отрядами. Столичные дворяне становились такими руководителями уездного дворянства потому, что были столичные дворяне, а столичными дворянами они делались потому, что были лучшими уездными дворянами,

312

которых самое положение, т. е. генеалогическое происхождение и хозяйственное состояние, ставило во главе дворянства их уездов. Это был генеральный штаб армии Московского государства, составленный из уездных предводителей дворянства, составляющего рядовую массу этой армии. Подобное этому значение, только в другой сфере государственного управления, имело уже в XVI в. высшее купечество столицы. Расширяя по мере роста государственных потребностей источники своих доходов, московская казна постепенно сосредоточила в своем ведомстве много финансовых операций, значительно усложнивших государственное хозяйство. Взимая косвенные налоги, пошлины, с различных народнохозяйственных оборотов, она в то же время сама принимала непосредственное участие в этих оборотах, ведя монопольную продажу питей и соли, торгуя дорогими мехами и проч. Сбор косвенных налогов и ведение этих торгово-промышленных предприятий требовали торговой опытности, некоторых технических знаний, которыми не обладали приказные люди, коренные органы управления. Правительство старалось восполнить этот недостаток, возлагая ведение таких казенных операций на опытных в торговом деле людей из высшего купечества. Так люди, неслужилые по происхождению, привлекались к государственной службе. Это вызывалось требованием не только казенного интереса, но и политической логики. Издавна гости, первостатейные купцы, пользовались на Руси правом земельной собственности. С образованием Московского государства установилось правило, что все земельные собственники обязаны нести государственную службу, ратную или приказную, административную. Высшее купечество сообразно со своими занятиями и общественным положением всего успешнее могло нести службу по финансовому ведомству, заменяя служилых и приказных людей, непривычных к торгово-промышленным делам. С течением времени, но еще до конца XVI в. эта повинность высшего купечества, осложняясь, разрослась в целую систему казенных поручений, исполнение которых правительство, не имея для того своих специальных исполнительных органов среди служилых людей, возлагало на неслужилые земские классы. Это была так называвшаяся верная (присяжная) служба по сбору казенных пошлин, по надзору за исполнением натуральных государственных повинностей и по ведению казенных торгово-промышленных предприятий.

С высшего купечества эта служба распространена

313

была и на другие классы земского тяглого населения с тою только разницей, что первое ставило агентов для исполнения казенных поручений но очереди или назначению правительства, а вторые — но мирскому выбору, подкрепляемому мирскою порукой за избранника. Но высшее столичное купечество сохраняло в этой службе такое же руководящее значение, какое в службе ратной имело столичное дворянство. Верная служба дала организацию высшему столичному купечеству, определила самый его состав. Эта служба была безмездная, но в высшей степени ответственная. Так как этою ответственностью охранялась казенная прибыль, то главным обеспечением ответственности рядом с верой, присягой как гаралхией добросовестности должна была служить имущественная состоятельность агента, материальная способность его возместить причиненный им казне убыток. Со степенью такой способности соразмерялась трудность и ценность казенных поручений, а трудности и ценности поручений соответствовали права и льготы, какими казна вознаграждала своих агентов за успешное ведение порученных им дел. Так высшее купечество распалось на несколько служебных разрядов, или чинов, различавшихся между собою степенью тяжести и ответственности падавшей на каждый из них казенной службы и размерами предоставленных им за то нрав и льгот. Около времени собора 1566 г., как видно из соборного акта, эти разряды носили названия гостей и торговых людей москвичей и смольнян, а 32 года спустя представители их явились на новый собор уже со званиями гостей и торговых людей гостиной и суконной сотен; эти последние звания высшее Ккупечество столицы удерживает и во весь XVII в. В то же самое время подобная перемена произошла и в чиновной терминологии столичного дворянства: на соборе 1566 г. оно делилось еще просто по статьям, как делил его закон 1550 г., а на соборе 1598 г. столичные дворяне различались уже званиями стольников, дворян (московских), стряпчих и жильцов, и это деление упрочилось за ними в XVII в. Отсюда можно заключить, что оба класса, имевшие руководящее значение в двух различных областях управления как ближайшие органы правительства, во второй половине XVI в. еще только складывались и устроялись. Они и складывались одинаковым образом. Зерно столичного дворянства, его первичные кадры составились из старинного московского боярства удельного времени. Потом в эти кадры вошла молодежь знатных титулованных фамилий, бывших прежде владетельными и

314

перешедших на московскую службу из упраздненных уделов. Первоначально и высшее купечество, носившее звание гостей, состояло из богатейших купцов, рассеянных по наиболее промышленным городам государства, в том числе и столичных, и не составляло цельной корпорации. Но потом всех провинциальных гостей стали зачислять в состав высшего столичного купечества, а около половины XVII в., во времена Уложения, закон обязывал их иметь и местожительство в столице. Однако такое корпоративное сосредоточение класса гостей оказалось недостаточным. С тех нор как звание гостя получило значение служебного чина, приобретаемого исполнением казенных поручений, и по мере того как самая служба по казенным поручениям, усложняясь все более, требовала все большего количества опытных и состоятельных безмездных органов, усиливалась потребность от времени до времени пополнять состав высшего столичного купечества годными к казенной службе людьми из низших слоев торгово-промышленного населения. И как в ряды столичного дворянства но примеру 1550 г. вводились лучшие служилые силы, поднимавшиеся из глубины провинциальной служилой массы, так и в сжимавшийся круг высшего московского купечества постоянно приливали лучшие промышленные дельцы из столичных рядовых или черных сотен, из дворцовых и церковных слобод и из рядового купечества областных городов. Это были настоящие рекрутские наборы купечества в казенную службу, наиболее тяжелую и ответственную, производившиеся по казенному наряду, даже против воли тех, кого таким образом возводили в высшие чины торгово-служилой иерархии. Из одного дела 1649 г. о пополнении людьми гостиной и суконной сотен можно заключить, что такие наборы начались в царствование Грозного, по крайней мере о наборах более раннего времени в Москве не помнили в половине XVII в.29 Мы отметили выше признаки такого сборного состава высшего московского купечества и в списке его представителей на соборе 1566 г. В том же деле 1649 г. приведен и перечень наборов за первую половину XVII в., повторявшихся через год, через 2, 4, 5 и более лет. Но вводимые, часто даже поневоле, в состав высшего столичного купечества, «лутчие люди из городов» не порывали связей с местными городскими обществами, к которым прежде принадлежали, напротив, становились во главе их с новым авторитетом. Их записывали в столичные гильдии, потому что они были на местах влиятельными торговцами по своей зажиточности и обо-

315

ротливости, но как скоро они попадали в столичные гости или суконники, правительство возлагало на них ведение наиболее важных казенных операций обыкновенно в тех же местностях, с хозяйственным бытом которых они были хорошо знакомы по своим собственным оборотам. Таким образом, тузы местных рынков становились ответственными агентами центрального финансового управления. Этим ооьясняется, почему в XVI и в первой половине XVII в. гости обозначались еще нередко по именам местностей, где имели постоянное местожительство или недвижимое имущество, хотя они все числились уже в составе высшего столичного купечества. В числе столичных гостей, бывших на соборе 1598 г., упомянут в списке некто Иван Юрьев. Может быть, это тот Иван Юрьев сын Петров, о котором вместе с его братом Никифором Писцовая книга 1577 г. замечает, что за этими «коломенскими гостьми» старая их вотчина в Коломенском уезде. Упомянутый выше акт 1649 г. называет в числе московских гостей Григория Никитникова, который был взят в эту столичную корпорацию из ярославских купцов, как это видно из одной меновой грамоты Троицкого Сергиева монастыря 1618 г., в которой этот самый Никитников назван «Ярославля Большого государевым гостем»30. Это сборное высшее купечество столицы и стало в такое же отношение к областным торгово-промышленным мирам в делах казенного управления, какое в военном управлении существовало между таким же сборным столичным дворянством и уездными обществами рядовых служилых людей, носивших звания «городовых дворян и детей боярских». Как московские дворяне рассылались из столицы, по выражению Котошихина, «для всяких дел» по областям, править городами в звании .наместников и городовых воевод, командовать полками или их частями в звании полковых воевод или сотенных голов, производить под руководством боярина смотры и разборы городовым дворянам и детям боярским, верстая их поместными и денежными окладами «но отечеству и по службе», вообще руководить рядовым провинциальным дворянством, так точно и московских гостей и торговцев гостиной и суконной сотен рассылали из столицы по областным городам в звании верных голов и целовальников направлять наиболее ценные казенные операции, питейные, таможенные и другие. Как ближайшие орудия правительства в управлении провинциальным торгово-промышленным населением, они иногда становились к последнему в отношение доверенных и полномочных

316

руководителей; так, московских гостей посылали в областные города верстать местных посадских людей податными окладами; им иногда поручали выбор торговых людей провинциальных городов на должности местных верных голов кабацких и таможенных, не доверяя этого местным городским обществам31. Таким образом, высшее московское купечество было, если можно так выразиться, финансовым штабом правительства, составленным из сосредоточенных в столице местных капиталистов, руководивших областными рынками и торгово-промышленными мирами.

Так подбор представителей от купечества на соборе 1566 г. заставляет только повторить те заключения о московском взгляде XVI в. на соборного представителя, к каким раньше привел нас разбор состава дворянского на том же соборе. В соборном представителе видели не столько уполномоченного какой-либо сословной или местной корпорации, сколько признанного правительством от такой корпораций. Он являлся на собор не для того, чтобы заявить Перед властью о нуждах и желаниях своих избирателей и потребовать их удовлетворения, а для того, чтобы отвечать на запросы, какие ему сделает власть, дать совет, по какому делу она его потребует, и потом воротиться домой ответственным проводником решения, принятого властью на основании наведенных справок и выслушанных советов. Чтобы обеспечить себе точность справок, основательность советов и надежное исполнение принятых решений, власть призывала на собор не людей, пользовавшихся доверием общества по своим личным качествам и отношениям, а людей, стоявших во главе общества и имевших возможность знать его дела и мнения. Потому источником полномочий соборного представителя было не поручение, возложенное на него по личному к нему доверию избирателей, а доверие правительства, основанное на общественном положении доверенного представителя. Такое положение среди местных обществ, дворянских служилых и городских торгово-промышленных, занимали столичное дворянство и высшее столичное купечество: это были верхушки провинциальных обществ, снятые правительством и сосредоточенные в столице. Но, оставаясь и после такой пересадки во главе местных обществ, оба столичные класса становились благодаря ей исполнительными орудиями правительства но делам, касавшимся тех же обществ. Таким образом, собор 1566 г. был в точном смысле совещанием правительства со своими собственными агентами, таков

317

первичный тип земского представительства в России: это было ответственное представительство по административному положению, а не полномочное представительство но общественному доверию. Этим, между прочим, объясняется такое количество присутствовавших на соборе дьяков. Земского представителя как доверенного выразителя нужд и желаний известного класса или местного общества, повторим, не знали и не понимали в Московском государстве XVI в. Этим же объясняются две наиболее существенные особенности представительства на соборе 1566 г., состоявшие в том, что все представители принадлежали к столичным корпорациями ни из чего не видно, были ли они выбраны какими-либо обществами или прямо приглашены правительством.

Не будет лишним отметить, в каком направлении изложенный взгляд на собор 1566 г. уклоняется от взглядов, выраженных в упомянутом споре Соловьевым и Аксаковым. Первый, видя на соборе рядом с представителями столицы депутатов только от двух уездов и только от одного областного города, не соглашался признать его земским, т. е. всеземским собранием, а второй признавал его таким в идее, или потенциально, но оба они готовы были признать его представительным собранием и в членах его из дворянства и купечества предполагали депутатов в настоящем смысле слова, т. е. выборных. Наша речь, напротив, клонится к той мысли, что собор 1566 г. можно признать скорее земским собранием, чем представительным в этом смысле: дворянские и купеческие представители на соборе были земские люди и даже руководители земства, но могли и не быть выборными, специально уполномоченными представлять своих избирателей на этом соборе. Соловьев утверждал, что собор не был земским, не был собором всей России, потому что представлял столицу, а не землю. Состав собора заставляет признать, что он представлял землю посредством столицы и самую столицу представлял лишь настолько, насколько она представляла землю; потому и низшее тяглое население столицы, черные сотни и слободы, не имело особых представителей на соборе, а вместе с тяглым населением областных городов было представлено высшим столичным купечеством. Столичное дворянство и купечество имели тогда значение представителей земли по своему государственному положению, хотя такое представительство не исключало возможности и выборной процедуры. Впрочем, представительство по положению могут признать выражением, соединяющим несовместимые

318

понятия, и тогда собор 1566 г. нельзя признавать ни земским, ни представительным собранием и употребление самого слова представительство в применении к нему надобно считать злоупотреблением, допущенным в настоящем опыте по неуменью автора подобрать соответствующий предмету термин.

Итак, часть в составе собора 1566 г., имевшая по крайней мере некоторое подобие представительства, состояла из военных губернаторов и военных предводителей уездного дворянства, которыми Пыли столичные дворяне, и из финансовых приказчиков правительства, которыми были люди высшего столичного купечества. Что за причудливый состав представительства, как могла родиться мысль о таком составе и на что могло понадобиться представительство, так составленное? Это вопросы, касающиеся происхождения земских соборов.