Разрыв царя Ивана со своими советниками

Крупные личности благовещенского попа Сильвестра и окольничего Алексея Федоровича Адашева долгое время стояли в центре внимания историков. Удаление их в 1560 г. рассматривали как «перелом» пли грань двух периодов в частной жизни и в государственной деятельности царя Ивана. По вопросу о причинах расхождения царя с Сильвестром п Лдашевым поступали так, как обыкновенно делается в таких случаях: подбирали задним числом в источниках аргументы в пользу того или иного мнения и оставляли без внимания то, что казалось неподходящим.

Карамзин обращал свое внимание на личные отношения царя к своим любимцам и опекунам, на благотворное влияние их на царя и управление государством. При таком подходе к вопросу, естественно, получалась антитеза, данная еще Курбским. Молодой царь, находившийся под влиянием Сильвестра, Адашева п своих советников, «блаженно царствовал», как выражался Курбский, совершил много славных дел на пользу всего государства и был если не образцом добродетели, то во всяком случае мудрым монархом. Освободившись от опеки «невежды попа», как выражался Иван, он перестал слушаться своих советников, окружил себя дурными людьми, стал вести распутный образ жизни п превратился в свирепого тирана. Поучительная мораль сей басни ясна.

Тенденциозность и слабая обоснованность указанной антитезы очень рано вызвали в историографии естественную реакцию, но новых источников было мало, приходилось пользоваться почти тем же материалом, который был в распоряжении Карамзина, оторваться от старых представлений было трудно, и антитеза осталась, хотя и была построена иначе. Потребовалось бы много места, чтобы проследить в историографии эволюцию или, вернее, блуждания исторической мысли по этому вопросу. Ограничусь

S6

поэтому только указанием на концепцию, которую можно считать противоположной концепции Курбского и Карамзина. / Расхождение царя с его опекунами произошло не в 1560 г., | а много раньше, и не столько на почве личных отношений царя J к Сильвестру и его сторонникам, сколько на почве принципиаль-\ пых разногласий по важнейшему вопросу государственной поли-Vthkh — о войне с Ливонией. Дальновидный в мудрый царь, пред-Ч?оех'ищая~мьТсль" Петра Великого «в Европу прорубить окно», был сторонником войны с Ливонией, а из-за Ливонии — с Польшей и Швецией. «Невежда поп» и его недальновидные «согласники» не понимали великих замыслов царя, постоянным «претыканпем», т. е. возражениями и спорами, раздражали царя и мешали выполнению его планов. В конце концов царь потерял терпение и удалил их.

При таком подходе к проблеме личные отношения царя к его советникам, вообще психология действующих лпц утрачивали если не все свое значение, то во всяком случае интерес. С. Ф. Платонов считал достижением исторической науки то, что историки отказались от психологических характеристик и перешли к исследованию социальных явлений, учреждений, классов, событий и действий исторических лиц, чтобы судить об исторических деятелях не по предполагаемым мотивам, а по результатам.

Произвольные психологические характеристики действительно всем надоели, но правильно ли отказываться от них наотрез и задаваться целью писать историю человеческого общества без живых людей? Опыт и наблюдение показывают, что оперирование в исторических исследованиях такими отвлеченными понятиями, как класс, социальные слои, процесс, явление и т. п., предъявляет к историку требования очень высокие как с точки зрения количества материалов и предварительной их критики, так и в отношении выправки логической мысли. Достижения исторической мысли на путях, указанных Платоновым, оказываются весьма сомнительными. Фантастика произвольных психологических характеристик оказывается на деле часто замененной фантастикой общих фраз, столь же неубедительных и ни для кого не обязательных, как и психологические портреты времени кн. Щербатова и Н. М. Карамзина.

Для понимания разрыва царя Ивана со своими советниками главным источником является переписка царя с Курбским, но использование этого источника затрудняется тем, что высказывания Ивана и Курбского сделаны ими пять лет спустя после разрыва, когда развернувшиеся большие и, наверное, не предвиденные ни царем, ни Курбским события в сильной степени должны были деформировать первоначальные представления авторов. Поэтому прежде чем перейти к анализу и изложению указанного источника, необходимо установить факты и правильную последовательность их.

7 СБ. Веселовский

97

Выше было упомянуто, что в октябре и ноябре 1559 г. царь Иван с больной царицей был задержан распутицей в Можайске, куда он ездил на богомолье, а 1 декабря вернулся в Москву. В «Послании» к Курбскому царь глухо намекает на какое-то малое не-потребноо слово, которое было высказано им в пути. Неясно, сам ли Иван выругался по ^адресу своего духовного отца или непотребное слово сорвалось у 'несчастной Анастасии, но только в декабре пли, вернее, в самом начале 1560 г. Сильвестр понял, что ему ничего не остается, как удалиться. Он по своей воле удалился из Москвы и поселился в Кириллове монастыре.

- Нет сомнения в том, что многочисленные враги Сильвестра воспользовались этим, и весной того же года царь решился, наконец, сделать следующий шаг к освобождению от надоевшей ему опеки. В апреле был назначен разряд полков для похода на Фел-лин. Главнокомандующим полков был назначен кн. И. Ф. Мстиславский, и к нему в «большой» полк третьим воеводой был назначен А. Адашев. Следует отметить, что А. Адашев до этого никогда в полковых воеводах не бывал, вся его деятельность протекала в сфере гражданского управления и отчасти в области дипломатических сношений. В такой вежливой и в своем роде почетной форме А. Адашев был удален от двора и лишен непосредственного общения с царем.

Из этого можно сделать вывод, что у царя в то время не было никаких объективных данных для опалы и обвинения А. Адаше-ва в «измене» или в каких-либо преступлениях.

Добровольный уход Сильвестра в Кириллов монастырь и временное удаление Адашева на ливонский фронт не были решением вопроса об их дальнейшем влиянии на царя. У них было много сторонников и «согласников», да и сами они не были лишены возможности вернуться ко двору и попытаться вернуть прежнее влияние.

Курбский рассказывает, что Иван в борьбе с Сильвестром и Адашевым стал собирать «окрест себя яко пресильпый и великий полк сатанинский» ' приверженцев, связывая их особой присягой. Он говорит об этом в связи с событиями последней битвы, которую царь и враги Сильвестра и Адашева дали павшим вельможам в сентябре 1560 г., но из его рассказа неясно, к какому времени относится это предприятие царя. Мне кажется, что начало формирования «сатанинского полка» следует отнести к лету того же года, когда Сильвестр мирно жил в Кириллове монастыре, а Адашев принимал участие в военных действиях против Феллина. После этой оговорки вернемся от предположений к фактам, но прежде следует сделать небольшое отступление и сказать, какое значение имела в те времена присяга за крестным целованием.

1 РИБ, т. XXXI, стр. 263. 98

Нам, людям XX в., трудно представить себе, какое большое значение в жизни людей XIV—XVI вв. имело крестное целование. Историки, трактуя явления далекого прошлого, обыкновенно исходят из привычных им понятий современности и редко дают себе труд вникнуть и понять круг представлений людей, историю которых они берутся исследовать и описывать. Естественно поэтому, что никто из историков, писавших об Иване Грозном, не обращал внимания на то, что царь Иван в вопросе о присяге за крестным целованием, как и во многих других вопросах, был человеком своего времени и широко пользовался этим старым средством обуздывать людей и подчинять их своей воле.

В древнейшие времена формула служебной присяги дружинника князю была, вероятно, простой и устной. В XIV в. были уже в ходу особые записи, по которым служилый человек приносил присягу, подкрепляя ее целованием креста. Такие записи называ-вались крестоцеловальными или подкрестными. Последнее название объясняется тем, что священник, приводя человека к присяге, клал присяжную запись на аналой под крест. Присягающий должен был отчетливо, не пропуская ни одного слова, проговорить всю заппсь, а затем поцеловать крест.

Курбский в своей «Истории» упоминает о «проклятых грамотах», которые царь Иван заставлял людей поневоле давать на себя. Во избежание недоразумений следует пояснить это выражение Курбского. Иногда, быть может, даже нередко, присягающий после изложения по записи своих обязательств в конце присяги призывал на себя,' в случае нарушения принятых обязательств, проклятие всех сил небесных «в сем веке и в будущем». Это дало Курбскому повод, играя словами, называть такие записи «проклятыми грамотами».

Древнейшая известная нам запись относится к первой половине XV в. Это — запись, по которой за поручительством митрополита и владык церкви целовал крест великому князю слуяшлый человек, провинившийся и прощенный великим князем2. По существу, если отбросить поручительство митрополита и владык, эта

2 Запись находится в хорошо известном историкам сборнике митрополичьих посланий и носит заглавие: «Грамота жаловалная князя великого к его боярам и их вине» (Московский государственный Исторический музей, собрание Синодальной библиотеки, кн. 562, лл. 123—124). Ниже мне не раз придется ссылаться на этот ценный документ, и поэтому я привожу его целиком:

«Се яз, имярек, что еемь бил челом своему господину и осподарю великому князю имярек за свою вину своим господином имярек митрополитом всеа Руси, и с его детьми и со служебники епископы, имярек. И государь мой кпязь великий их деля прошения и челобитья меня, своего человека, пожаловал, нелюбье свое мне с сердца сложил, а вины моее мне отдал, и мне, имярек, и детей своих больших к своему государю к великому князю, имярек, привести и к его детям; мне, имярек, с теми своими детьми служит до своего живота, а не отъехати мне, имярек, ни всем моим детям от

7*              99

запись дает формулу обычной присяги служилого человека великому князю.

Обязательства человека определяются записью в очень общих выражениях: служить со своими детьми до живота, т. е. пожизненно, не отъехать к иному князю, всегда, везде и во всем хотеть добра, не замышлять, не хотеть и не чинить никакого лиха, т. е. ничего дурного. По-видимому, это была очень древняя формулировка обязательств дружинника щш вступлении на службу к князю, которая повторялась но традиции и считалась достаточной для установления общей служебной зависимости человека от князя.

Практика присяги не стала развивать старую формулу, а в своей эволюции пошла по другому пути — пути развития специальных записей, по которым человек присягал при вступлении на какую-либо должность, сверх общей присяги о службе. По понятиям людей того времени, присяга, чтобы быть действительной, должна была содержать перечисление всех возможных важнейших преступлений на той или иной должности и обязательства не совершать эти преступления.

До нас дошло от более позднего времени множество образцов крестоцеловальных записей специального назначения. Так, при пожаловании дьяка «в думу» он присягал, что не будет никому выдавать и разглашать тайные думы государя, которые ему могут быть известными по его участию в совещаниях «думы». Приказный подьячий присягал на том, что не будет «корыстоваться госу-

своего государя от великого князя, пмярек, ни от его детей к иному государю ни к кому. А добра нам ему и его детям хотети везде во всем, а лиха ми своему государю великому князю и его детям мне, имярек, и со своими со всеми детьми не мыслити, ни хотети ни детям везде во всем никакова. А в том во всем по сей по моей -грамоте ялс-я по мне и по моих детям государю моему великому князю, имярек, и его детям и до моего живота господин мой, имярек, митрополит всея Руси и с теми с своими детьми, со владыками и с архимапдриты, которые писаны в сей моей грамоте. А через сю мою грамоту яз, имярек, и с своими детьми, что имем думати и почи-нати, или явится что которое лихо наше перед нашим государем перед великим князем, имярек, и перед его детьми, ино не буди на мне, ни на моих детях милости божие и пречистые его богоматери и святых чудотворцев Петра митрополита и Леонтия епископа Ростовского и всех святых, также ни благословения господина моего, имярек, митрополита всея Руси и его детей, тех владык и архимандритов, которыми есми бил челом своему государю великому князю, имярек, не буди на мне ни на моих детях ни в сий век, ни в будущий, а государь мой князь великий и его дети надо мною и над моими детьми по нашей вине в казни волен. А по грехам по нашим какова придет на нас от кого обмолва государю нашему великому князю, имярек, и государю нашему великому князю без суда и без неправы не учинити нам ничего. А крепости деля яз, имярек, и с своими детьми осподарю своему великому князю, имярек, и его детям целовали есмя честный и животворящий крест и дали есмя на себя сю свою грамоту за подписью и за печатью господина своего, имярек, митрополита всея Русии. А дана грамота...»

По такой записи в третьей четверти XV в. присягал вел. кн. Ивану боярин кн. Д. Д. Холмский (см. СГГиД, т. I, № 103, стр. 249—250).

100

даревыми деньгами», т. е. не будет их красть или пускать в ооо-рот, а будет немедленно записывать в приход и хранить в запечатанной дьяком коробье, и т. п. На том же присягал и таможенный голова, а сверх того, давал обещание ценить предъявляемые торговыми людьми в таможню товары «вправду» и т. д. Кабацкий голова давал обещание не разбавлять в кабаке вино государево водой, «не корыстоваться» и не пользоваться всякой «рухлядью», которую питухи клали ему в заклад; деньги, поступающие за питье, голова обязывался класть в запечатанный ящик, который в конце дня вскрывался в присутствии его товарищей целовальников, а не за пазуху, не за щеку и не в карман и т. д. Все подобные обязательства подкреплялись целованьем «животворящего креста господня», п по этим крестоприводным записям лучше всего можно составить большой перечень всех возможных и наиболее распространенных злоупотреблений должностных лиц на всех постах государственной службы.

Ниже мы увидим, что царь Иван при разных обстоятельствах и с разными целями широко использовал крестоцелование на специальных записях и вообще веру своих «холопей» в нерушимость присяги за крестным целованием.

Чтобы охарактеризовать всесторонне значение крестного целования, следует сказать, что и частные люди в разных случаях жизни прибегали к нему, дабы подкрепить свои соглашения и договоры. Для нас в настоящее время особый интерес представляет применение присяги за крестным пелованирлг заговорщиками. Можно сказать уверенно, что ни один заговор, ни одна крамола не обходились без того, чтобы заговорщики, по крайней мере главари, не связывали себя присягой. Приведу два случая из истории Московского государства, которые могли быть известны царю Ивану.

Когда Владимир Гусев и группа придворной молодежи в 1497 г. задумали вмешаться в вопрос о престолонаследии и составили заговор в пользу вел. кя. Софьи и ее сына Василия, заговорщики, привлекая сочувствующих, приводили их к крестному целованию.

А вот случай, который произошел на глазах Ивана. В 1542 г. бояре, завидуя кн. Ивану Вельскому и негодуя из-за его влияния на великого князя, составили заговор и «начата злосоветовати со своими советники» и с кн. И. Шуйским, который стоял в то время с полками во Владимире. «И князь Иван Шуйский в Володимери многих детей боярьских к целованию привел, что быти в их совете» 3. Захват кн. Вельского был назначен боярами на 3 января, и к этому сроку И. Шуйский прислал из Владимира своего сына с тремя сотнями детей боярских, при помощи которых бояре и произвели переворот, схватили кн. Вельского и сослали его на Белоозеро.

3 ПСРЛ, т. XIII, ч. II, стр. 439.

101

После отступления по вопросу о значении присяги за крестным целованием в жизни московских государей и частных лиц вернемся к рассказу о падении Сильвестра и Адашева. Удаление их от царя в начале 1560 г. открывало их врагам и соперникам путь для дальнейших действий, и они стали лестью и клеветой обрабатывать царя. Рассказ об этом Курбского настолько психологически правдоподобен и столь ярок, что его стоит изложить подробно.

Враги Сильвестра и Адашева прежде всего стали раздражать самолюбие царя и льстить ему: «...тебя, государя, так великого и славнаго и мудраго, боговеичанного царя, держали пред тем, аки в оковах, повелевающе тебе в меру ясти и пяти и со царицею жи-тп», не давая ни в чем воли, ни в малом, ни в большом, «а ни царством твоим владеть...» 4. Если бы они «тебя не держали, аки уздою, уже бы еси мало не всею вселенною обладал...». «Царь же, напив-ся от окоянных со сладостным ласканием смешанного смертонос-наго яду, и сам, лукавства, паче же глупости, наполнився, похва-ляет совет, и любит и усвояет их в дружбу, и присягами себе и их обвязует, вооружающеся на святых неповинных (т. е. на Сильвестра и Адашева.— [С. В.)), к тому и на всех добрых и добро хотящих ему... и собрав и учинив уже окрест себя яко пресильный и великий полк сатанинский» 5.

Далее Курбский переходит непосредственно к рассказу о суде, который произошел месяца три-четыре спустя после первых действий врагов Сильвестра и Адашева. Внести поправку в последовательность событий нетрудно. Летом 1560 г. дело было, если можно так выразиться, как бы в состоянии неустойчивого равновесия: царь, видимо, не решался принять решительные меры и довести дело до полного разрыва. Неустойчивое равновесие было нарушено смертью царицы Анастасии, последовавшей 7 августа после продолжительной, тяжелой болезни. Враги Сильвестра и Адашева, в особенности родственники Анастасии — Захарьины, решили воспользоваться горем царя и перешли в наступление.

30 августа в Москве была получена отписка главнокомандующего ливонским фронтом кн. И. Ф. Мстиславского о взятии Фелли-на, «и царь и великий князь писал к боярам..., а велел в Впляне оставить окольничих и воевод Олексея да Данила Федоровичев Адашевых, да Осипа Полева, да Романа Олферьева» 6. По словам Курбского, который сам был в то время на фронте и имел возможность знать все, что там происходило, Алексей Адашев оставался в Феллине «на мало время». Доброе и тактичное обхождение А. Адашева с населением вызывало к нему симпатии, и «не мало градов лифлянских, еще не взятых, хотяще ноддатись ему его ради доброты». Это вызвало беспокойство у врагов Адашева, они уси-

4  РИВ, т. XXXI, стр. 261.

5  Там же, стр. 261—262.

6  П. Н. Милюков. Древнейшая разрядная книга официальной редакции. М., 1901, стр. 225.

102

лили натиск, стали «прилагать» «клеветы к клеветам, шептание к шептанию, лжесшивание ко лжесшиванию» и вскоре добились того, что царь приказал взять А. Адашева под стражу и перевести в Юрьев, где он «в недуг огненный впал» и через два месяца умер7.

Сопоставляя показания Курбского с разрядной книгой и другими источниками, можно так определить время событий. Во второй половине сентября в Москве состоялся заочный суд над Сильвестром и Адашевым. Сильвестр из Кириллова монастыря был сослан и заточен в Соловецкий монастырь, а А. Адашев подвергся формальной опале и был отправлен под стражу в Юрьев, где и умер в декабре того же года.

Чтобы окончательно уничтожить в глазах царя авторитет А. Адашева, его враги, по словам Курбского, стали клеветать царю, будто Адашев, избегая наказания за свои преступления, кончил жизнь самоубийством: «Се твой изменник сам себе задал яд смертоносный и умре» 8. В известной описи царского архива мы находим подтверждение этому сообщению Курбского: в 223-м ящике хранился обыск кн. Андрея Петровича Телятевского, будущего опричника, «в Юрьеве Ливонском про Олексееву смерть Адашева» (интересно отметить, что в этом же ящике хранились оставшиеся после А. Адашева черновики памятей, «что писати в Летописец лет новых, которые у Олексея взяты» и были перевезены в Москву Телятевским) 9.

Установив правильно последовательность событий, можно перейти к самому важному по своим последствиям эпизоду разрыва царя с Сильвестром и Адашевым — к собору, собранному царем во второй половине сентября для заочного суда над павшими временщиками.

Чрезвычайно важные и достоверные сведения но этому вопросу сообщает Курбский в «Истории о великом князе Московском». Когда умерла царица Анастасия, враги Сильвестра и Адашева начали наговаривать царю, «как бы счеровалн ее оные мужи... Царь же, буйства пеполннвея, абие (т. е. вскоре, тотчас.— [С. В.]) им веру ял» 10. Когда это обвинение дошло до сведения Сильвестра и Адашева, они стали умолять царя, «ово епнетолиями посылаю-щи, ово чрез митрополита Руского, да будет очевпетное глагола-ние с ними». «Не отрицаемся, рече, аще повпнни будем смерти, но да будет суд явственный пред тобою и предо всем сенатом твоим». Враги Сильвестра и Адашева перехватывали и не допускали до царя «епистолнн», грозили митрополиту и говорили царю: «Аще. рече, припустишь нх себе на очи, очаруют тебя и детей твоих; а к тому, любяще их все твое воинство и народ, нежели тобя

7  РИБ, т. XXXI, стр. 264.

8  Там же.

9  ААЭ, т. I, стр. 354.

10  РИБ, т. XXXI, стр. 260.

103

самого, побиют тебя и нас камением». Ежели же этого не случится, «обвяжут тя паки и покорят тя, аки в неволю себе» ".

По каноническим правилам Сильвестр, как лицо духовного звания, не мог быть судим светской властью без предварительного осуждения церковным судом и лишения священнического сана. А. Адашева, как человека в думном чине, царь должен был судить по старым обычаям вместе с боярами. Чтобы обойти эти затруднения и придать всему делу вид законности, был созван собор «всего сената», т. е. всех думных людей и так называемого «преосвященного собора», т. е. митрополита и епископов. Кроме того, на собор были призваны некоторые «прелукавыс» монахи — Мисаил Сукин, издавна прославленный «в злостях» и «бесный», т. е. одержимый бесом, Вассиан (Топорков?) и некоторые другие. «Что же на том соборнще производят? Чтут, пописавши, вины оных мужей заочно...» Митрополит Макарий и все «добрые люди», согласные с ним, возражали: «Подобает, рече, приведенным им быти зде пред нас, да очевисте на них клеветы будут, и нам убо слыгнетн воистину достоит, что они на то отвещают... Губительнейшие те ласкатели вкупе со царем возопиша: «Не подобает, рече, о еписку-пе! Понеже ведомые сии злодеи и чаровици велицы очаруют царя и нас погубят, аще приидут». И тако осудише их заочне» 12.

С величайшим негодованием Курбский восклицает: «И где таков суд слышав под солнцем, без очевистого вещания?» Такой суд противен не только «всем церковным канонам», но даже у язычников и варваров, скифов п сарматов, не бывал, «сей соборный царя нашего хрнстиянского таков суд!» 13.

Чтобы понять негодование Курбского и правильно оценить все значение факта заочного суда над Сильвестром и Адашевым для последующих событий, необходимо еще раз сделать отступление в область понятий и обычаев людей раннего феодализма и Московского государства относительно княжеского «правого» суда. Досадно прерывать нить рассказа, но без этого нельзя обойтись, так как наши понятия о суде, о государственном правосудии настолько отличны от понятий людей XVI в., что незнание последних может порождать и действительно порождало у историков большие недоразумения.

Постараюсь быть кратким и сообщить только самое необходимое. Древний суд был по существу состязанием двух сторон. Состязание называлось тяжбой, что выражало как бы мысль, что каждая сторона тянет в свою сторону. Обе стороны в древнейших памятниках называются истцами, так как каждая сторона «искала» своего. Термин ответчик для определения обороняющейся сто роны входит в употребление только в XVI в. Князь пли его намест-

11   РИБ, т. XXXI, стр. 260.

12  Там же, стр. 263—264.

13  Там же, стр. 266—267.

104

ник играют в тяжбе пассивную роль, она сводится к наблюдению за тем, чтобы истцы соблюдали в борьбе освященные обычаями правила борьбы. Активность князя и его наместника проявляется только тогда, когда дело доходит до взыскания с проигравшей тяжбу стороны соответствующей пошлины в пользу князя.

В чем же обвиняли на соборе Сильвестра и Адашева? Этого мы так и не знаем. Курбский об этом ничего пе говорит н только в общих выражениях упоминает, что злые советники царя, в особенности царские шурья Даниил и Никита Романовичи и Василий Михайлович Захарьины Юрьевы, шептали и наговаривали царю, будто Анастасия умерла от чар волшебства. Весьма возможно, что на соборе была сделана попытка предъявить Адашеву подобное обвинение, но до него, как тогда говорилось, «дело не дошло», т. е. не оказалось никаких конкретных данных для обвинения.

Косвенное подтверждение этому можно видеть в начале рассказа Курбского о том, что вскоре после смерти А. Адашева «воскурилося гонение великое, и пожар лютости в земле Русской возгорелся». Первой жертвой «пожара лютости» Курбский называет какую-то «ляховицу», т. е. польку, вдову Марию-Магдалину, женщину примерной жизни, казненную с пятью сыновьями; «оклеветана же перед царем, аки бы то была чаровница и Алексеева соглаенпца, того ради ее погубитн повелел и со чады ее...» и.

Мало дают для освещения вопроса о винах Сильвестра п Адашева высказывания самого царя Ивана, сделанные в полемике с Курбским. С большим раздражением, подробно Иван говорит [об этом] в нескольких местах своего «Послания», а затем в ответах Курбскому, но все его обвинения выражаются в общих фразах и производят весьма невыгодное для самого Ивана впечатление. Обращает на себя внимание и то, что Иван в своих гневных тирадах винит во всем не одного Сильвестра и Адашева, а берет их, если можно так выразиться, под одну скобку со всеми боярами.

Иван пишет, что приблизил к себе Сильвестра и избрал духовным отцом «совета ради духовнаго и спасения ради души своея». Он. Иван, «видевшу в божественном писании, како подобает наставником благим покорятся без всякого разеуждения», повиновался Сильвестру не только в больших делах но и в «малейших и худейших... до обуща и спанья, вся не по своей воли бяху, но по их хотению (т. е. Сильвестр и его «согласников».— [С. В.]) тво-ряхуся, нам же аки младенцем пребывающим. Ино сему противно разуму, еже не восхотсхом в совершенном возрасте младенищем быти?» '5.

Существенным можно было бы признать обвинение «попа невежды» в том, что он вмешивался в светские дела, например, досаждал царю по поводу войны с Ливонией, но не следует забы-

м РИБ, т. XXXI, стр. 277. 15 Там же, стр. 62, 64.

105

вать, что п обычаях того времени было советоваться со своим духовным отцом не только по вопросам совести, но в получать от него наставления по всем делам жизни. Царь сам должен был бы винить себя, что, избрав Сильвестра своим духовником, получал от пего не только приятные и полезные советы, но иногда и неприятные и неполезные. Иван рос на глазах Сильвестра и своих бояр, н естественно, что они не замечали, как он мужал и с течением времени все более п более тяготился висевшей над ним с детства опекой.

В живом воображении царя Ивана все отражалось в уродливо-преувеличенном виде. От «злобесного умышления» бояр, писал он Курбскому, сключились все опалы и казни, «понеже с попом Сели-верстом положисте совет, дабы аз лише словом был государь, а вы бы с попом во всем действе были государи» 16. Восемь лет спустя это представление получило еще более гиперболическую формулировку: «Тако и вы хотесте с попом Селиверстом, с Олексеем Адашевым и со всеми своими семьями под ногами своими всю Рускую землю видети» (письмо Курбскому, 1578 г.) 17.

Кроме подобных общих обвинений, и притом не столько по адресу Сильвестра, сколько всего боярства, в письмах Ивана мы ничего не находим. По-видимому, и сам Иван сознавал, что в его аргументации не все ладно относительно Сильвестра, и в «Послании» к Курбскому определенно говорит в свое оправдание, что • Сильвестр удалился сам, по своей воле, а он, царь, его отпустил, «не яко устыдевшися, но яко не хотевши Судити здесь, но в будущем веце...» 18.

/ ' Итак, если вся вина Сильвестра была в том, что он надоел в ) конце концов царю со своими пастырскими наставлениями и непро-/ шейными советами, если царь из смирения не пожелал судить здесь, на земле, своего бывшего духовника, а отложил это дело \ до второго пришествия, то почему же он решился в сентябре vL560 г. созвать собор и допустил осуждение Сильвестра заочно? Сильвестр действовал в деликатной и темной области царской совести, его вины, если таковые были, неуловимы и трудно определимы. Поэтому понятно, что Иван не мог выявить их и ясно сформулировать. Но А. Адашев много лет работал в государственном аппарате, был сначала постельничим царя, заведовал приемом всевозможных челобитных частных лиц на имя царя в докладывал их, принимал участие в дипломатических переговорах и т. д. Казалось бы, что на этих поприщах легче было найти п указать вины и преступления, например корыстолюбие, мздоимство, превышение власти и т. п. Ничего подобного в «Послании» царя Ивана мы не находим. Вместо этого царь ругается, обзывает Адашева

16  РИБ, т. XXXI, Cfip. 22.

17  Там же, стр. 1:20.

18  Там же, стр. 66.

106

собакой и с презрением говорит о его низком происхождении. Преувеличивая все по своему обыкновению, Иван говорит, что Адашев «tie вем, каким обычаем, из батожников» водворился во дворце, а через строку, противореча себе, заявляет, что он «взял» Адашева «от гноища и учиних с вольможами, чающе от него прямыя службы» 19. Вины А. Адашева оказываются в том, что он с Сильвестром, в союзе со всеми боярами, «снял» с царя всякую власть и оставил ему только честь председательствовать в боярском совете.

Понятно, что подобного рода обвинения можно было высказать в пылу полемики несколько лет спустя поело смерти А. Адашева, но выступать с ними на суде против такого умного и тактичного человека, как Адашев, было невозможно. Возмужавший, многое уже видевший и многому научившийся царь давно тяготился опекой Сильвестра и советами бояр, привыкших смотреть на него как на несовершеннолетнего, пришел в конце концов к мысли отделаться от них, но как это сделать, не знал и запутался. Его новые советники и доброхоты не помогли ему, а направили на ложный путь. Им было мало того, что Сильвестр удалился сам, а АдашевД был удален в корректной форме и лишен, таким образом, возможности влиять на царя, и они лестью и клеветой толкали царя на/ ложный шаг — положить опалу на Адашева заочно, без объявле-< ния в лицо мотивов опалы, что было противно всем обычаям службы в думных и вообще высших чинах двора. Вторым ложным шагом царя Ивана был созыв собора и заочное осуждение Силь-/ вестра и Адашева.                                                                                <Г

Эти ошибочные шаги царя по логике вещей породили ряд\ осложнений и повлекли за собой такие тяжелые последствия, ко/ торых не предвидели ни он сам, ни его новые советники.

Выше было рассказано, в каких до явного неправдоподобия выражениях характеризовал интерполятор официальной летописи всемогущество Сильвестра *. Если поверить ему,— а многие историки очень доверчиво относились к этому источнику,— то Сильвестр был не временщиком, а прямо-таки узурпатором. Такая характеристика в случае надобности могла служить хорошим оправданием расправы царя со своим многолетним опекуном. Не менее тенденциозны выпады царя Ивана по адресу А. Адашева в «Послании» к Курбскому. Оправдывая свои опалы на бояр, Иван называет Адашева их «начальником». Быть может, Иван рассчитывал этой гиперболой уязвить самолюбие Курбского, но о неправдоподобии такого определения роли и значения Адашева не стоит и говорить. В самом деле, исследуя этапы падения Сильвестра и Адашева и события, развернувшиеся в ближайшие после этого годы, мы не без удивления видим, что боярство в собственном смысле слова, т. е. думные люди, не принимали в этих событиях сколько-нибудь заметного участия. Это наблюдение дает основание сделать

19 ГИБ, т. XXXI, стр. 62.

107

несколько выводов, которые я постараюсь обосновать в дальнейшем изложении.

Влияние Сильвестра на царя и на дела управления тенденциозно преувеличено самим Иваном и официальным летописцем *. /•""" Л. Лдашен, как человек_новый в^боярской cpej^iL^flon^BHTbrn, ine был и не мог быть «вождем» какой-либо боярской партии, тем /более не был «начальником» боярства, как утверждал Иван.

В связи с этими положениями стоит третье: борьба врагов Сильвестра и Адашева за влияние на царя, длившаяся более года, происходила в очень ограниченном кругу ближайшего окружения царя; боярство, как правящая группа думных чинов, не принимало I! этой борьбе сколько-нибудь заметного участия, не придавало ей принципиального значения и только через два-три года начало понимать, что заочное и по существу бессудное осуждение А. Адашева было вызовом ему, боярству, грубым нарушением основных уставов его служебного положения и связанных с ним прав и привилегий.

Удаление Сильвестра и Адашева было первым этапом на пути царя Ивана к свободе действий и независимости от совета думных < людей. Достижение этой цели на первом этапе оказалось задачей относительно легкой по сравнению со вторым этапом борьбы Ивана за неограниченное самодержавие. На этом этапе Иван должен был выйти из узкого круга интимных советников и руководителей его совести и войти в конфликт со всем исторически сложившимся строем Государева двора, и в частности с его верхушкой — государевой «думой».

Рассмотрим, как и на что использовал Иван достигнутую им свободу от опеки Сильвестра и Адашева. Чтобы осветить этот вопрос, придется касаться весьма интимных сторон личной жизни царя Ивана. Подобные темы не пользуются симпатиями у новейших историков, но я не нахожу возможным обойти этот вопрос и в свое оправдание, если только в данном случае нужно оправдываться, сошлюсь на такого умного и всеми уважаемого историка, как В. О. Ключевский. В яркой характеристике Ивана Ключевский, между прочим, писал: «Описанные свойства царя Ивана сами по себе могли бы послужить только любопытным материалом для . .. психолога, скорее для психиатра, скажут иные... К сожалению, одно обстоятельство сообщило описанным свойствам значение гораздо более важное, чем какое обыкновенно имеют психологические курьезы, появляющиеся в людской жизни, особенно такой обильной всякими душевными курьезами, как русская: Иван был царь. Черты его характера дали особое направление его политическому образу мыслей, а политический образ мыслей оказал сильное, притом вредное, влияние на его политический образ действий, испортил его» 20.

[1945]

В. Ключевский. Курс русской истории, ч 2. М., 1906, стр. 240.

ПЕРВЫЕ ОПАЛЫ И КАЗНИ

Вскоре после удаления Сильвестра п Адашева «воскурилось гонение великое» и «возгорелся пожар лютости», но замечательно, что опалы и казни первых полутора-двух лет были направлены вовсе не против боярства, которое Иван считал виновным в похищении его царской власти.

О начале гонения сам Иван в первом письме к Курбскому рассказывает так: «...Сыскав измены собаки Алексея Адашева со всеми его советники, милостивой свой гнев учинили: смертные казни не положили, но по разным местом розослали...», «исперва же убо казнию копечною ни единому коснухомся; всем же убо, иже к ним (Сильвестру и Адашеву.— [С. В.] не преставши, повелехом от них отлучптпся и к ним не престаяти, и сию убо заповедь положивы и крестным целованием утвердихом». Далее Иван писал, что соглас-ннкп Адашева не послушались его заповеди, нарушили крестное целование и стали замышлять вернуть опальных «на первый чин», а против царя старались «лютейшее составити умышление» '. Содержание крестоприводной записи нам неизвестно, но вероятно, что по существу она была прототипом тех записей, по которым опричник давал обязательство не иметь общения со своими родственниками и вообще с земскими.

В этом заявлении Ивана следует отметить, что он начал «отлучать» приверженцев Сильвестра и Адашева, когда последние были удалены, но еще не подверглись опале.

Во втором письме к Курбскому царь Иван бросает обвинение по адресу уже не одних согласников Адашева, но всех бояр: «Только б есте на меня с попом не стали, пно б того ничего не было: все то учинилося от вашего самовольства... Яз такие досады стер-пети не мог, за себя есми стал. И вы почали против меня болыии

1 -РИБ. т. XXXI, стр. 66.

109

стояти да изменятн, и я потому жесточайше почал против вас стояти» 2.

Рассказ Курбского о том, как «воскурилось гонение великое», дает, естественно, иное освещение действиям царя, но в существенном подтверждает приведенные выше высказывания Ивана. Курбский писал, что царь, вооружаясь на борьбу с павшими фаворитами н их сторонниками, стал подбирать сочувствующих ему льстецов и «злых советников» и «усвояет их в дружбу и присягами себе и их обвязует»3. Далее Курбский рассказывает, как «скоро» после смерти Алексея Адашева началось гонение: «первые начал сродников Алексеевых и Сильвестровых писатп имяна», н не только родственников, но и друзей и соседей, знакомых и незнакомых, у кого, по доносам и клевете, было хорошее состояние, и так «многих нмати повелел и мучити различными муками, а других мно-жайших от именей их из домов изгоняти в дальние грады» 4.

В числе первых жертв Курбский называет «ляховицу» Марню-Магдалину, казненную с детьми за волшебство, и Ивана Федоровича Шишкина Ольгова «со женою и с детками; сродник был Алексеев и муж воистину праведный и зело разумный, в роде благороден и богат» 5. Иван Федорович Шишкин служил в низших чинах Государева двора — вероятно, был жильцом — и в 1550 г. к числе тысячи «лучших» слуг двора получил поместье под Москвой.

К сожалению, в дальнейшем перечислении жертв Курбский не соблюдает последовательности событий. Очевидно, память изменяла ему, да он и не придавал, видимо, этому значения. После упоминания о Шишкине он писал: «Потом по летех двух або трех убиена благородшш мужие: Данило, брат единоутробный Алексеев, и с сыном Тархом... лет аки двунадесять, и тесть Данила оного, Петр Туров, и Феодор, и Алексеи и Андреи Сатины, их же была сестра за Алексеем предреченным (т. е. Адашевым.— [СВ.]), и других с ними» 6.

Даниил Федорович Адашев, младший брат Алексея, служил исключительно на ратном поприще. В 1556 г. он был воеводой во Мценске. В первом ливонском походе 1558 г. Даниил был сначала головой у казанских людей в передовом полку, а затем в походе Алексея Даниловича Басманова под Ругодив. После взятия Руго-дива он был в походе к Юрьеву. В 1559 г. Даниил был пожалован в окольничие и послан на очень смелое предприятие — произвести диверсию против крымских татар, спустившись на судах по Днепру. В этом блестящем походе Даниил Адашев был воеводой большого полка. В 1560 г. он был опять на ливонском фронте—с

2 РИБ, т. XXXI, стр. 121. * Там же, стр. 262.

4  Там же, стр. 276—277.

5  Там же, стр. 278.

6  Там же.

' НО

кн. А. М. Курбским вторым воеводой большого полка. После взятия Феллина Д. Адашев был оставлен там вместе с братом Алексеем. В разрядах он больше не упоминается, но из летописей известно, что в марте 1562 г. Ш1_был_опять на_Днепре7. После этого он нигде не упощщЁЕтся.

Туровыбыли отраслью тверского боярского рода Левашовых. Сильно размножившиеся Левашовы на службе в Москве занимали очень невысокое положение. Петр Иванович Туров, имея вотчину в Костроме, служил в Государеве дворе в чине жильца. В 1551 — 1552 гг. он участвовал в действиях против Казани; в 1560 г. он_ был писцом Нижегородского уезда и после этой службы не упоминается.

Сатины были потомками кн. Ивана Федоровича HTonvpa Козельского, который в середине XIV в. стал служить московским князьям, «сложивши» с себя княжеское звание. Сыновья и ближайшие потомки Шонура служили в боярах у боровско-сернуховских и других удельных князей, принимали видное участие в борьбе удельпых княжат против великого кн. Василия Темного, а после поражения княжат выбыли из боярской среды. На службе в Москве Сатины занимали скромные места в низших чинах двора. Тесть Алексея Адашева Захарий Андреевич Постник Сатин в 1520 г. был писцом Переяславля, а в 1537 —1538 гг. писцом Звенигорода и Рузы. На первой свадьбе царя Ивана в поезжанах были его сыновья Никита, Федор и Алексей. Алексей Сатин упоминается в 1560 г. в разрядах как воевода во Мценске. Курбский называет только трех Сатиных, но в частной записи рода Сатиных в синодике Чудова монастыря показаны «убиенными», кроме упомянутых трех братьен, еще Варвара, Иван, Макарпй и Нерон-тий.

Других жертв первого гонения мы пока не знаем. Не задело гонение ни Даниила Петровича Головина, женатого на Ульяне Федоровне, сестре Алексея и Даниила Адашевых, ни Ивана Петровича Большого Головина, женатого на Анне, дочери Алексея Адашева. Все, что известно о первых жертвах опал, говорит о том, что, за исключением Даниила Адашева, погибшего как брат Алексея, все жертвы принадлежали к рядовым дворянам и частью к городовым детям боярским. Ни одного имени из боярских родов, тем более из думных людёи"7 в 1шртшре__полтора готта_ттг.ле смерти Алектая-АтгэдТшва" мы не~~§Т1а^м".^?тТггТ1есомненный факт не вяжется с укоренившимся в историографии представлением об А. Ада-шеве как о главе боярской партии или, как говорил сам Иван, «начальнике злосоветных бояр». Из этого факта можно сделать только тот вывод, что историки, доверяя высказываниям царя Ивана, сделанным в пылу полемики с Курбским, сильно преувеличивали политическую роль Сильвестра и А. Адашева.

7 ПСРЛ.'т .XIII, ч. II, стр. 340.

111

Однако если первые опалы царя Ивана поразили главным образом рядовых дворян, и в особенности родственников и «соглас-илков» павших вельмож, то это еще не значит, что они не затрагивали интересов боярства. Характерным и многозначительным представляется то, что на первых же порах у Ивана происходят крупные столкновения не со старым московским титулованным и нетитулованным боярством, а со своими родственниками, выезжи-ми из Литвы магнатами. Очевидно, в образе действий царя с самого же начала гонения было что-то такое, что выходило далеко за пределы вопроса удаления и уничтожения родственников и приверженцев Сильвестра и Адашева.

Уже летом 1561 г. у царя произошел какой-то крупный конфликт с его двоюродным дядей кн. Василием Михайловичем Глинским. При посредничестве митрополита Макария и всего освя-1ТЦУНПОГО собора владык конфликт был улажен, Глинский помилован, и дело ограничилось тем, что кн. Глинский за поручительством митрополита и собора дал на себя запись в верной службе и в неотъезде8.

^Через полгода,' в январе 1562 г., у царя произошло еще более серьезное столкновение с другим, еще более значительным магнатом, кн. 1^ван^ом_Дмитриевичем Вельским. Летописец Русский, умалчивая о мотивах изменъТТэельского, сообщает, что он «преступил крестное целование и клятвеную свою грамоту, а царю и великому князю изменил, хотел бежать в Литву и опасную грамоту у короля взял», т. е. получил как бы визу на въезд в Литву3. Для обсылки с Литвой Вельскому было необходимо два-три меся ца времени. Таким образом, можно предположить, что столкновение царя с Вельским произошло вскоре после конфликта с Глинским.

Сообщниками кн. Вельского были дьяческий сын Богдан Постников Губнн, рязапец Иван Яковлевич Измайлов и стрелецкий голова Дмитрий Елсуфьев — «той ему (т. е. Вельскому.--[С В.]) и дорогу на Белую выписывал» 10. Так, кн. Вельский был уличен в измене, а не только заподозрен, как Глинский, и по всем правилам «правого» царского суда мог быть подвергнут «конечной», т. е. смертной, казни. Однако царь Иван на это не решился, видимо, по политическим соображениям, так как казнь такого большого человека, потомка великих князей литовских, у которого были родственники в Литве, произвела бы очень неблагоприятное впечатление.

/' Елсуфьеву за подговор кн. Вельского к побегу вырезали язык.

'Тубина и Измайлова били кнутом и сослали в заточенье в Галич,

/а кн. Вельский был арестован. Через два месяца, по ходатайству

митрополита и духовенства, Вельский был освобожден, прощен,

8 СГГиД, т. 1, № 172, стр. 470. 9ПСРЛ, т. XIII, ч. II, стр. 340. 10 Там же.

112

и все ограничилось тем, что он дал по себе поручные з. большей крепости кн. Вельский, кроме [составления! поручных записей, должен был целовать крест своим ш по особой записи, а его люди и слуги со своей сторо были присягнуть по особым записям п.

В сентябре того же года у царя происходит столки* с двумя крупнейшими представителями боярства, но московского, а с удельными князьями Воротынским ром и Михаилом Ивановичами. На этот раз дело ш. и неизвестно, были ли Воротынские в чем-либо ули сец говорит коротко, что за «изменные дела» царь пс на Воротынских, взял на себя их вотчину: Новосиль, мышль и пх долю в Воротынске; кн. Михаила с жеьк Белоозеро в тюрьму, а кн. Александра с женой сослал посадил «в тыне» под стражей, т.^е. в более легкое за "чем в" тюрьме 12.

Кн. Александр пробыл в ссылке немного более полуго апреле 1563 г. был освобожден, дав по себе поручные г В 1564 г. Александр был воеводой в Ржеве и заспорил кн. Иваном Пронским. На это ему была послана 4 авгу с суровым выговором, что ему «пригоже быть» «мер ского: «и ты б знал себе меру и на нашей службе бт наказу» 1S. По-видимому, по своей воле он не стал и постригся в монашество.

Кн. Михаил, герой казанского взятия и ряда дру. пробыл в ссылке три с половиной года и в апреле 15' помплован, восстановлен в своих правах и получил <■ удела, а вместо другой части получил компенсацию Ряполовском 15.

Приблизительно через месяц после ссылки кнг ., скпх царь Иван опалился на боярина кн. Дмитрия Иванович. лятева^_«3а его великие изменные дела"» царь,'тгостфйг прик. ТБльно самого Курлятева, его жену, сына Ивана и двух дочер' [Д. Курлятев и] сын его Иван были сосланы в Коневецкий стырь, а [жена и] дочери — в Челмогорский 16.

В деле Курлятевых обращает на себя внимание то, чт^ жем передко наблюдать в опалах царя Ивана, это — теснив тение политических мотивов опалы с личными счетами царя.

Из послания царя Ивана к Курбскому видно, что кн. Дмитрий Курлятев был «сдиномысленником» Сильвестра и Алексея Ада-

11  ПСРЛ, т. XIII, ч. II, стр. 339-340; ААЭ, т. I, стр. 339; СГГиД т. I. № 175—176, стр. 475—483.

12  ПСРЛ, т. XIII, ч. II, стр. 344.

13  СГГиД, т. I, № 178-179, стр. 487—495.

14  П. Н. Милюков. Древнейшая разрядная книга официальной редакции. М., 1901, стр. 250.

15  СГГиД, т. I. № 189—191, стр. 533—542.

16  ПСРЛ, т. XIII, ч. II. стр. 344.

о С. Б. Веселовский

113

шева, т. е. в числе бояр, которые, по представлению царя, отняли у него всю власть, ^жно^дмать^зто^- Курлят^ев_п£да,одншл--дср-жать себя независимо и высказывать непрошенные и неугодные царю советы, и в этом была вся суть его вины. Но оказывается, что дело было не только в эттжг^~тШ"Тк1Гпосланиц ниже царь с большой горечью вспоминает такие интимные подробности своих ссор с боярами, которые нам совершенно непонятны, но очень характерны: «А Курлятев был почему меня лутчше? Его дочерям всякое узорочье (ценные иноземные ткани.— [С. В.]) покупай,— блатословно и здорово, а моим дочерем — проклято да за упокой. Да много того, что мне от вас бед, всего того не исписати» 17.

В Московской Руси бывали случаи принудительного пострижения политических противников, чтобы сделать их таким образом неспособными к общественной и политической деятельности, но пострижение целой семьи, хотя бы и за вину члена семьи, Курбский называет «неслыханным беззаконием». В «Истории о великом князе Московском» Курбский прибавляет, что после неслыханного беззакония, совершенного над Курлятевыми, «по коликих летех подавлено их всех» 18. В этом есть некоторое правдоподобие. По родословцам, старший сын Дмитрия Ивановича Курлятева Иван, постриженный с отцом, показан в родословцах бездетным. Бездетным же показан младший сын Роман, но последний умер, по-видимому, в молодости, до опалы отца (Роман Дмитриевич служил по дворому списку и записан в Тетради дворовой). Курбский ошибочно считал Владимира Курлятева братом кн. Дмитрия. Казненный много позже в опричнине, около 1569 г., Владимир Константинович Курлятев в действительности был племянником Дмитрия Ивановича.

В конце 1562 г., когда царь во главе большой армии лично отправился на Полоцк, конфликт его со своим двором был в полном разгаре. Опалы и казни вызывали многочисленные побеги за границу — в Литву, Швецию и даже в Турцию, а в ответ на них следовали новые опалы и казни, преимущественно родственников бежавших, «всеродне», т. е. целыми семьями. В дальнейшем участники схватки покатились по наклонной плоскости ожесточения, на которой невозможно было остановиться.

Приведу два примера. Курбский рассказывает, что царь, «нду-чи к Полоцку», в Невле убил сгоряча палпцей собственноручно кн. Ивана Шаховского 19. Официозный летописец сообщает, что по дороге к Полоцку из полков бежал родовитый дворянин Богдан Ники£ая_.Колычев Хлызнев и предувщедпл гарнизон Полоцка-" движении мбТКШскюГТгоТТков м. "Литовские воеводы не поверили

17  РИБ, т. XXXI, стр. 120.

18  Там же, стр. 280.

19  Там же, стр. 284.

20  ПСРЛ, т. XIII, ч. II, стр. Я50.

114

Колычеву и упустили, таким образом, возможность нанести московским полкам тяжелый удар с фланга и по обозам.

Московская рать под командой царя нанесла литовцам поражение, и 15 февраля 1563 г. Полоцк был взят. Царь был очень доволен этим крупным успехом и на обратном пути, в начале марта, заехал в Старицу к кн. Евфросинье и кн. Владимиру Андреевичу, щедро жаловал их и пировал. Ничто не предвещало, казалось, конфликта, который разразился через три месяца. Повод к конфликту очень характерен. Кн. Владимир Андреевич посадил за что-то в тюрьму своего дьяка Савлука Иванова. Последний нашел способ послать из тюрьмы царю в Александрову слободу память, «а в памяти писал многие государские дела, что княгиня Офросиния и сын ее кн. Володимер многие неправды ко царю и великому князю чинят, и того для держат его скована в тюрме» 21.

Царь вытребовал к себе Савлука Иванова, «и по его слову многие о том сыски были, и те их неисправления сысканы» 22. В чем состояли «неправды» и «неисправления» старицких князей, неизвестно. Неисправлением называлось вообще всякое нарушение присяги. Царь призвал митрополита Макария и освященный собор владык и «известил» им вину старицких князей, но по ходатайству митрополита и владык «гнев свой им отдал». Кн. Евфросинья изъявила желание постричься и удалиться в построенный ею Воскресенский Горицкий монастырь на р. Шексне, получила на это милостивое разрешение царя и с почетом была отправлена на Белоозеро. «Для бережения», т. е., попросту сказать, для надзора, к ней был приставлен Михаил Иванович Колычев. Чтобы обезвредить кн. Владимира, царь взял к себе на службу его бояр, дворян и приказных людей, а к нему назначил вместо них бояр в приказных людей по своему выбору23.

31 _д_екайпя_Л563_г. умер в npj3MOHHj3jj__BOjnpju^ Макарий. .Его смерть была большой потерей как для царя Иванам так и для всего его дворового окружения. Безупречный в личной ] жизни, всегда и ко всем доброжелательный, образованнейший / книжник своего времени, много сделавший для успехов церковной \ и летописной литературы, Макарий принадлежал к тем немногим ^ избранным натурам, которые одним своим присутствием облагораживают и поднимают окружающих их людей и своим молчали- \ вым упреком действуют сильнее, чем резким осуждением. Для борьбы он был слишком мягким человеком, но влияние сто на царя / долгое время было очень велико.                                                    .^У

Когда после смерти царицы Анастасии царь утратил душевное равновесие, и «воскурилось гонение великое», Макарий стал терять свое влияние на царя. На соборе 1560 г. он один решился поднять голос, и не столько за Сильвестра и Адашева, сколько за соблю-

21  ПСРЛ, т. XIII, ч. II, стр. 368.

22  Там же.

23  Там же.

8*            115

дение обычаев «правого» суда и против заочного осуждения обвиняемых. Боярство не поддержало выступление Макария. Иван поддался влиянию своих шурьев Захарьиных, а также и других «ласкателей» и «злых советников». Тем не менее в последующие годы Макарий старался по возможности ходатайствовать за опальных и нпосить примирение в конфликты царя с его дворянами. Так, и 1561 г. он выступил ходатаем и поручитилем за кн. В. М. Глинского, в 1562 г.— за кн. Вельского, а в 1563 г. по приглашению самого царя улаживал его столкновение со старицкими князьями.

24 февраля царь с освященным собором владык избрал на пост митрополита, бывшего своего духовника, протопопа Благовещенского собора старца Афанасия, проживавшего на покое в Чудове монастыре, а 5 марта состоялось поставление его на митрополию. Неизвестно, чем был вызван этот выбор царя. Афанасий не был из среды тех иерархов церкви, которые из честолюбия и властолюбия делали всеми правдами и неправдами карьеру и угодничали перед царем. Быть может, царь, зная Афанасия по духовннчеству, рассчитывал, что он будет санкционировать авторитетом митрополичьего сана все его действия, не претендуя хотя бы на относительную самостоятельность мнений и поступков. Афанасий тяготился таким положением, сделал несколько попыток быть примирителем и посредником между царем и его опальными, но, видя бесплодность своих попыток, вскоре после учреждения опричнины по болезни отказался от власти.

«Пожар лютости» в это время был в полном разгаре, и к этому времени относится интереснейшее сообщение Шлихтинга о попытке митрополита п бояр склонить царя Ивана на прекращение гонений. К сожалению, время этого выступления митрополита и бояр можно определить только приблизительно.

Шлихтинг рассказывает, что возгородившийся от успеха после

взятия Полоцка царь Иван стал уничтожать своих приближенных

за то .будто бы, что они часто советовали ему воздерживаться от

несправедливых войн с «христианскими народами», а обратить

•свое оружие против «врагов креста Христова» — татар и турок.

I Жестокие расправы царя со своими приближенными вызвали по-

I пытку митрополита и бояр образумить царя и убедить его отка-

/ заться от пролития крови невинных людей. Царь был поражен

/ этим выступлением митрополита и бояр, подал надежду на исправ-

( ление жизни и в продолжение почти шести месяцев оставался спо-

\ койным... Тем временем он обдумывал, как устроить опричнину,

\ т. е. отряд телохранителей, «чтобы под защитой их охраны явиться

\ на всеобщее избиение» 24.

\ Сообщение Шлихтинга тем более заслуживает внимания, что \во второй половине 1564 г., перед учреждением опричнины, дей-

** Альберт Шлихтинг. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Л., 1935, стр. 52.

116

ствительно заметно затишье в опалах. Особенно важно было бы выяснить соотношение этого выступления митрополита и бояр с побегом кн. Курбского, весть о котором была получена в Москве 30 апреля.

/*' 7 мая царь со всей своей семьей, митрополитом Афанасием и ) кн. Владимиром Андреевичем отправился в Переяславль на освя-I щение каменной церкви в Никитском монастыре, «бо бе государь ; царь и великий князь велику веру держаше к преподобному чюдо-творцу Никите, п в том монастыре постави церкви и трапезу каменны и украси в церкви иконами и книгами п всякими утварь-ми церковными и землями монастырь издоволи, и ограду каменну вкруг монастыря повеле учинити» 25. Из Переяславля царь поехал в Троицу, в Александрову слободу, в село Озерсцкое, в Алешню, v можайское дворцовое село кн. Владимира Андреевича, а затем Х^тал объезжать дворцовые села Верейского и Вяземского уездов. Из этого необычайно продолжительного объезда царь вернулся в Москву через два месяца — 9 июля.

В июле и в первой половине августа все внимание царя было занято дипломатическими переговорами. 13 июля в Москву прибыли гонцы нагайских мурз, затем приехали послы бухарского царя, а 2 августа прибыло посольство шведского короля для важных переговоров и заключения перемирия на основе разграничения шведских и русских интересов в Ливонии. Таким образом, в июле и августе царю Ивану было не до опал, да и вообще во время пребывания в Москве иноземных послов, чтобы не выносить сора из избы, опалы и казни прекращались или, по крайней мере, затихали.

Учитывая необычайно продолжительную отлучку царя в объездах на богомолья и потехи в дворцовых селах и занятость царя дипломатическими делами после возвращения в Москву, можно предположить, что выступление Афанасия и бояр произошло в апреле плп в самом начале мая. В это время «гонение великое», бессудные казни и убийства, вроде того, как был убит в церкви у всеношной кн. М. П. Репнин, достигли высшего напряжения. Одним из следствий этого, как будет показано ниже, был побег кн. Курбского. Бояре воспользовались доставлением нового митрополита и убедили его сделать попытку повлиять на царя.

Историки много говорили о побеге Курбского, ставили даже самое учреждение опричнины в связь с этим фактом, произведшим, несомненно, на царя большое впечатление, но упускали из виду, что побег Курбского был одним из звеньев очень длинной цепи предшествовавших ему побегов и что этот факт необходимо рассматривать и оценивать его значение в связи с целым потоком побегов, начавшихся в 1562 г. или, быть может, в конце1561 гу

__________                                          ........--------"                       1945

25 ПСРЛ, т. XIII, ч. II, стр. 383.